literaturoved

[literaturoved]

Какое счастье улыбаться. Вещи вокруг словно бы неприметно улыбались все время, украдкой. Разве не стоит всем сердцем ощутить, как хрусталь округло ложится в ладонь, которая его обхватывает, ведь это, наверное, куда важнее, Чем знать ту истину, о которой пыльные парики тысячелетий болтали всякий вздор, Они добры и ясны, эти мелочи, и всегда остаются самими собой... что о больших вещах можно сказать далеко не всегда... Нужно предаться им целиком кому еще можно предаться с таким доверием... И как постичь большое, если ты без остатка пленен волшебством малого... Ах, жить — значит чувствовать... всегда... и всюду...

— Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Гэм проводила ее задумчивым взглядом. До чего же удивительно все живое, думала она, просто дух захватывает. Снова и снова теряешь дар речи. Сколько красоты в том, что зовется мелочами. Наверно, люди уже заживо мертвы, если не способны растрогаться до глубины души, когда в дебрях путаных желаний и мыслей вдруг открывается такая прогалина блаженства... когда бурное движение на дорогах души вдруг замирает, а на свободном месте нежданно обнаруживается такое вот чудо свечение разноцветных флаконов, тенета крестовиков в утреннем инее, золотисто- зеленые надкрылья жужелиц.

Само по себе все вокруг было добрым и спокойным. Тут кошка, а там одеяло, но и то и другое на ощупь мягкое. Можно даже поменять естество, тогда вот это буд��т одеяло, а то — кошка; но и то и другое останется мягким. Отчего человек думает головой осязанием? Pазве не правильнее думать кожей,

— Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Какой лаской веял аромат тамариндовых рощ... Крохотная мошка, ненароком залетевшая в комнату, опустилась на руку Гэм. До чего же нежные крылышки, словно сотканные из блеска, И лапки, как изогнутые, тонкие, паутинки, воплощенный декаданс, эта сильфида, доверчиво сидящая на огромной, светлой, неустойчивой поверхности чего-то неведомого, подвижного, несущего далекую, странную угрозу. Сильфида на моей руке, растроганно думала Гэм, с ее эфемерными крылышками, которые, однако же, могут трепетать так быстро, что становятся невидимы, с глазками- точками, которые, однако же, состоят из тысяч фасеток и нервов и реагируют на свет, с ножками-ниточками, которые, однако же, удерживают хрупкое существо подвешенным на гладком стекле; о, сколь бесконечно мудро составлен этот крохотный организм, эта жизнь. B пределах полусантиметрового пространства, она дышит и живет, как я... Мы посеяны И обречены существовать. Жизнь широкобедрая мать семейства, которая консервирует на зиму фрукты, закатывает множество банок, все мы от одного дерева, сидим в своих стеклянных узилищах, можем глядеть наружу, но никогда не соединимся... из одних сделали нежный мусс... других разрезали и вынули косточки... а вот этого затолкали в банку целиком, и ему куда хуже, чем другим...

— Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

— Ах, эти вечера на аннамских берегах... Медовое солнце соблазняет читать наставления... и бросать вызов на поединок, причудливый, изящный и опасный поединок на рапирах, в котором таится изысканная смерть... Так что же, вызов принят? — Принят, — сказала Гэм, вставая. Лавалетт взял ее за локоть и потянул к поручням. Copyrighted materia - А теперь идемте, старший офицер говорит: барометр упорно падает... но мы ничуть не удивляемся, что по-прежнему светит солнце и все как обычно, а серебряный столбик ртути спешит сообщить о грядущем... Взгляните, вон там, внизу, волны еще зеленые, как малахит, прозрачные и гладкие... но с боков уже густеет синева, а провалы наливаются свинцовой серостью, будто змея на дне взбаламутила ил... вот и горизонт уже подернулся дымкой, серой дымкой, которая расползается вширь... Становится тихо... тихо... куда только подевался ветер... ни звука в снастях... и все же бестии там внизу начинают беспокоиться, они что-то чуют, белые гривы встают дыбом, видите, они вихрятся... ровного движения как не бывало, они толкутся, крутятся на месте, и плещутся, и караулят... Вот и тучи наползли, желтые и серые... они уже повсюду словно их выпустили из люков в небесной синеве, над нами, рядом с нами, за нами... все замерло в ожидании... все ждет ветра... а вот и он, легок на помине... Ну, бежим, он гонится за нами...

— Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

 примитивным, банальным от всей души, как любим мы, несентиментальные, быть сентиментальными, сверх всякой меры... ведь мы насквозь пронизаны нервозностью, она у нас в крови, в каждом фибре нашего существа... наши органы чувств тренированная стая чутких ищеек... фильтры ощущений... но это состояние никогда не сползает в декаданс, который неизменно порождает снобскую напыщенность, a она, изначально лишенная первозданного переживания, быстро хиреет... для нас же бытие хмель дисциплины, вечное бдение, мы всегда настороже... мы ищейки Господа... мы божественно легки, нас не отягощают цели и системы... В Эросе нам нужна не только сила... нам нужно больше... нужно приключение инстинктов. Они наши гончие псы, мы дразним их И науськиваем, играем с ними, C этими подземными силами как тореадор с быком на арене... мы не ведаем покоя... мы вечно в погоне охотник и добыча, мы едва не даем себя поймать. и мчимся прочь, мощным, головокружительным прыжком в последнюю секунду уходим от опасности... ведь если она нас поймает, если мы где-нибудь споткнемся, нам конец... слишком сильно мы ее раздразнили... слишком тонкая у нас организация, слишком хрупкая... Но противники встречаются редко, и поражение зачастую всего-навсего ликвидация сокрытой дотоле слабости, а потому почти победа... и поединок начинается вновь... на другом поле. Секрет лишь в том, чтобы оставить инстинкт анонимным... Вам я спокойно могу это сказать. Отчего вы так неподвижно смотрите на меня... я же даю вам равные шансы, открывая этот секрет... Самое опасное то, что другие весело и обманно. называют любовью... она исподволь парализует, подчиняет и несет поражение... сначала никакой бури нет... она тихонько подкрадывается... бесшумно заражает... а когда начинается несет поражение... сначала никакой бури нет... она тихонько подкрадывается... бесшумно заражает... а когда начинается буря, мы вдруг обнаруживаем в себе целую провинцию, которая поднимает мятеж и наносит удар в спину... вражеская территория... чужая зараза... заманчивая инстинкта - любовь... манифестация

— Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

слушается... как вы побледнели... не слушается... вы заметили, Я говорю «вы», это вызов на поединок... он не слушается, когда часть приобретает над нами больше власти, нежели целостность... когда власть получает кто-то один... когда мы уже не воспринимаем этого одного как весь наш вид... у женщин это любовь, любовь к индивиду... когда мы попадаем в зависимость и уже не вращаемся вокруг себя... когда становимся покорны и подчиняем другому все наше бытие... поддаемся влиянию... Отчего же вы так побледнели?.. Лишь в этом таится опасность, ведь именно здесь самые могучие потоки и бури... и лишь эта дерзновенная игра манит, как манит всякая опасность... Нам уже неведомы славные чувства наших отцов. Для них любовь пахла землей и защищенностью; для нас она вихрь и битва. Мы воспринимаем только самих себя, потому-то и любим ощущения, да, конечно... Но разве это не лучше, чем жить в затхлых чувствах эпохи, которая нам вовсе не подходит? Нас завораживает скорость, а не длительность. Мы дисциплинированны д�� совершенства, а потому любим упругое, игривое, мерцающее, неопределенное, танцующее, любим жонглирование всеми понятиями, изящное равновесие над бездной, любим непредсказуемое, безрассудное, неистовое, и банальное тоже, но с изысканной дрожью щекотливой осознанности как прекрасно быть примитивным, банальным от всей души, как любим мы, несентиментальные быть сентиментальными.

— Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

 - Какое счастье улыбаться. Вещи вокруг словно бы неприметно улыбались все время, украдкой. Разве не стоит всем сердцем ощутить, как хрусталь округло ложится в ладонь, которая его обхватывает, ведь это, наверное, куда важнее, — чем знать ту истину, о которой пыльные парики тысячелетий болтали всякий вздор, Они добры и ясны, эти мелочи, и всегда остаются самими собой... что о больших вещах можно сказать далеко не всегда... Нужно предаться им целиком - кому еще можно предаться с таким доверием... И как постичь большое, если ты без остатка пленен волшебством малого... Ах, жить — значит чувствовать... всегда... и всюду...

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Гэм целиком предалась игре света и красок, наслаждаясь парящей гармонией этого одухотворенного натюрморта. Она любила такие мелкие дневные эпизоды и знала, как велико их воздействие. В них, как бы изъятых из закона причин и следствий, не было ни желаний, ни стремлений. Они являлись словно нежданный подарок — и всегда заставали врасплох, а порой мнились отсветом чистой красоты, так далеко за ними исчезала причина. Это многоликое свечение перед зеркалом было едва ли не чудом — так трогало оно приуготовленное сердце. До чего же нереальной и неземной казалась гармония этих глубоких солнечных красок. Какой живописец способен передать все волшебство приглушенного отблеска в зеркале!

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Мы воспринимаем только самих себя, потому-то и любим ощущения, да, конечно... Но разве это не лучше, чем жить в затхлых чувствах эпохи, которая нам вовсе не подходит? Нас завораживает скорость, а не длительность. Мы дисциплинированны до совершенства, а потому любим упругое, игривое, мерцающее, неопределенное, танцующее, любим жонглирование всеми понятиями, изящное равновесие над бездной, любим непредсказуемое, безрассудное, неистовое, и банальное тоже, но с изысканной дрожью щекотливой осознанности — как прекрасно быть примитивным, банальным от всей души, как любим мы, несентиментальные, быть сентиментальными, сверх всякой меры...

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Гэм нежно полюбила животных. В их грациозной естественности она узнавала бесстыдный автоматизм человеческих жестов. Чутьем тонко улавливала шаблонность и пустоту слов, движений, походки, мыслей, инстинктов. Замечала деланное, половинчатое. Различала нюансы, игру, маску, бесстрастно разоблачала до тех пор, пока сдержанная уверенность в себе не рассыпалась самодовольством. Создавалась дистанция, презрение кривило губы, потом пришло огромное равнодушие ко всему этому: не люди, а вышколенные углеводы, белки и отвержденные жиры, коснеющие в заученном, привычном, пленники в круговороте денег, титулов, успеха, но необходимые, ведь без них нет ни буржуазной надежности, ни экспресса точно по расписанию, ни надежных финансовых консультантов. Общие издержки жизни, признанные, установленные, – так полагается.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Гэм устала. Она прошла снизу вверх все слои и обнаружила, что разнятся они только местоположением. В остальном они были совершенно одинаковы. Безостановочно крутилось колесо меж рождением и смертью – меж двумя этими полюсами вибрировала вся жизнь… Но вибрировала не длинными параллельными волнами, а лишь короткими вертикальными, под прямым углом к направлению движения. Тут и речи не заходило о широких горизонтах, о долгом дыханье, о фразе, начинающейся с загадочного «ом», о котором говорил буддийский священник… Ходить по кругу не стоит… и никому не поможешь.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Художники и поэты разочаровали ее полностью. Теснимые собственными замыслами, они склонялись под их бременем, как виноградная лоза под тяжестью плодов. Они жили в своем деле, а дело паразитировало на их жизни, и в результате это была вовсе не жизнь, а какое-то жалкое прозябанье, которое совершенно их не радовало, ведь мнимая свобода радовать не может. Их существование было некой формой, вдобавок привязанной к делу – либо в виде пассивного успокоения после очередной работы ради новой работы, либо в виде предпереживания последующей работы. Им было некогда прислушаться к своей крови, их ждали резец и чернила, – и лица их кричали, жаждая родов. Но тот, кто рожает, есть цель, и он уже не обладает красотой непричастности и бесполезности, не обладает убежденностью в этой непричастности, свойственной масштабному бытию.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Возле книжного развала на набережной Орсэ с Гэм разговорился художник, рассказал ей о своих планах и идеалах. Хотя Гэм во многом узнала в нем все того же Фреда, ее потянуло провести еще один эксперимент, на этом человеке, который якобы самоотверженно следовал своему идеалу. Несколько дней она слушала тирады художника, потом купила у мелкого торговца картинами кой-какие его работы. Окрыленный успехом, он продолжал писать. Гэм нарочно приобрела вещи, которые он называл не самыми удачными, и нимало не досадовала, что он и теперь пишет в той же манере. Это вовсе не имело значения. Ей просто хотелось посмотреть, как на него подействуют деньги. Очень скоро он зазнался, и весь его идеализм утонул в приятной сытости.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Фред затуманенным взглядом смотрел на Гэм. А ей вдруг почудилось, что его лицо – это лицо большей половины человечества. Может быть, все эти люди тоже должны присутствовать здесь, стать фоном, подчеркивающим ее собственную ценность и собственные ее переживания. Ведь, что ни говори, есть некая притягательная сила в том, чтоб быть одиночкой, посланцем, сведущим в причинах и следствиях и играющим ими, ибо всякое знание толкает к игре и самые глубокие мысли венчаются танцем, а самое печальное познание – грацией. Игра, играючи – здесь начиналась тайна последних вещей и мистика упорства – предел, где подменялись имена и замыкалось кольцо.

И это лицо перед нею тоже было частью цельности. Невзрачное звено в цепочке событий, которые важны для всего человечества и вершатся лишь в самых высоких его представителях, это инертное и сумрачное лицо каким-то образом во всем этом участвовало.

Фред мигнул.

– Почему ты так на меня смотришь?

Вместо ответа она очень серьезно притянула к себе его лицо и поцеловала, будто наконец отыскала дорогу и знает, куда идти, – так ночью на темной дороге одаривают местного жителя, когда он подтверждает, что дорога действительно приведет к цели, и даже не догадывается, как эта дорога для тебя важна.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Гэм кивнула; примерно такого ответа она и ожидала. И не нашла в нем ничего смешного, потому что поняла. Вот он – ключ. Она поняла – хотя и не постигла. Осветила на миг, словно ярким лучом фонарика, и то, что неделю-другую назад виделось ей энергией и упорной силой, оттого что с такой непроизвольностью проявлялось даже в бытовых мелочах, оказалось никаким не предвестьем, а конечным результатом жизни на поверхности растительного прозябания. Глубина отсутствовала. И ничего тут не поделаешь – таков закон жизни, который неумолимо превращал боб в бобовое растение, а не в ель. Кому тут придет в голову тщеславно экспериментировать с прививками…

Гэм. Эрих Мария Ремарк

[literaturoved]

Авантюрист без опоры в обществе всегда только бродяга, которому не дано так сильно чувствовать свое «я», потому что в себе самом он не несет ни зеркала, ни противоречивости. А цель как раз в том и состоит, чтобы ощущать себя, сильного и полного энергии, постоянно, во всем.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

Donar (Thor), c.1905 by Max Friedrich Koch (German, 1859–1930)

[literaturoved]

Гэм смотрела вслед всадникам, пока их силуэты не исчезли из виду. Только тогда она нерешительно оторвала взгляд от горизонта и опять обернулась к городу. Смутное беспокойство гнало ее по улицам. У случайного торговца подвернулось старинное издание «Дивана» Абу Нуваса. Томик в блеклом кожаном переплете. Каждой из семнадцати песней предпослана иллюстрация. Чистый бирюзовый тон, снова и снова. Гэм решила, что как раз эту книгу и искала. Поспешно расплатилась и ушла с базара в странном замешательстве, которое ощущала очень сильно именно оттого, что не знала, чем его объяснить.

Гэм. Эрих Мария Ремарк

Attributed to Girolamo Forabosco