philosopher-of-freedom

[philosopher-of-freedom]

24 февраля 2022 года

В жизни есть несколько дней, после которых точно знаешь, что все теперь будет по-другому. Почти всегда эти судьбоносные дни значили для меня перемены к лучшему - больше возможностей, больше любви, больше открытий. Так было, когда я поступил в МГИМО и переехал из маленького города в Москву. Так было, когда я на год уехал в далекий Китай и понял, что мир гораздо больше чем кажется. Так было, когда я нашёл свою любовь и после ни дня не прожил без мысли о Даниеле.

Куда бы меня ни завело - по моей воле или нет - я верил, что на шаг становлюсь ближе к своей мечте и что путеводная звезда хранит меня. Конечно, случались пасмурные дни, когда опускались руки, но я всегда преодолевал трудности, а когда не мог ничего изменить, то принцип «все, что ни делается, все к лучшему» придавал мне сил. 

Так было всегда, пока не началась ВОЙНА. И 24-ое февраля 2022 года стало днем, который мне не забыть. 

С тех пор хожу как в бреду. В голове застрял набор слов - зло, страх, одиночество, трагедия, смерть, глупость, предательство, бесчестье, разочарование - все они сплелись в один кошмарный сон. Я скоро проснусь? 

Я никогда не замечал зла, я обходил его стороной. Я видел его в кино, по телевизору, слышал о нем в рассказах других людей - но не соприкасался с ним. И оказался не готов. В один день все зло мира ворвалось в мою жизнь и смело меня, изменило меня и мое будущее. 

Я стал бояться. Я не узнаю город, окружающих людей, себя. Все стало чужим, холодным и жестоким. Я не понимаю, как прохожие могут смеяться, как могут жить как ни в чем ни бывало. Я же постоянно хмурюсь, смотрю в пол. В зеркале я вижу страх - за свое будущее и за всю Россию. 

Мне как никогда часто вспоминаются счастливые моменты из детства. Я пытаюсь уйти от реальности в светлые и беззаботные моменты прошлого, где не было места кошмару и страху. А был лишь я, мое воображение и радость летних каникул. Но теперь точно - детство закончилось. 

Мне стало ужасно одиноко, будто я совсем один. И так сильно не хватает рядом Даниелы. Ей тоже сейчас очень тяжело, и мы как никогда нужны друг другу. Но когда мы теперь увидимся? Одна страна за другой закрывают воздушное пространство для России. Между нами все выше и выше строится стена. Вернее опускается железный занавес… 

Наступило самое трагичное представление в моей жизни. Где-то там рушится мир и порядок, гибнут люди. Они гибли всегда. И было неправильно не замечать этого. Теперь мне дали шанс одуматься и исправиться. Ведь все можно исправить, кроме смерти. 

Кому нужна эта война? Что хорошего она принесет? Я долго думал над причинами и мотивами, но ни один из подлинных интересов нашей страны не может быть достигнут военным путем. Глупо верить в войну ради мира. Разве неочевидно, что насилие порождает лишь насилие? Нас будут бояться, на границах НАТО будет расти военный контингент и никто не захочет иметь с нами никаких мирных дел. Неужели нам вправду нужна новая Холодная война? Неужели мир должен вернуться в состояние, когда все решает грубая военная сила? Неужели мы снова замкнемся в себе и будем огрызаться на всех вокруг? 

Для меня все последние решения, принятые руководством, - это предательство и бесчестье. Предательство тех миллионов мужчин, женщин и детей, отдавших свои жизни восемьдесят лет назад ради мира во всем мире. Как можно каждое 9-ое мая говорить об ужасах войны, а потом открывать огонь по людям? Как после этого верить таким людям? Они бесчестны. Из-за них я проснулся в стране, которая во всем мире будет называться агрессором. 

Я чувствую разочарование в том выборе, который сделал лидер страны. Нет, я не разочарован в России, и мне не стыдно за наш народ. Мне стыдно только за ту горстку властителей, которые в очередной раз все решили за нас и без нас. Но если я не хочу жить в стране, которая может дать по зубам любому прохожему? Если для меня сила это не повод для гордости? Наоборот, я хочу жить в стране, которая выслушает и поможет этому прохожему. Нет ничего ценнее жизни человека - вот, о чем в первую очередь должны заботиться там наверху. Я не хочу жить в великой России, которую все боятся, - я хочу жить в процветающей и мирной России, в которую приезжают люди и восхищаются древней культурой, уникальным искусством и удивительными людьми. 

Война на Украине - это моя личная трагедия и трагедия целой страны. Общество раскололось, друзья рассорились, семьи распались. Я не знаю, как примирить людей, но точно знаю, что нельзя поддаваться злу. В этот темный час всем нам нужно искать мир в своей душе. Верить в людей, верить в лучшее. 

Быть может я не прав, и этот судьбоносный день тоже повернет мою жизнь в лучшую сторону. Или я просто скоро проснусь. 

[philosopher-of-freedom]

Кто любит, тот любим

Я не знал. Я никогда не знал. Я даже не представлял, как ошибался, когда говорил другой тогда, много лет назад, что люблю. Нет. Я заблуждался. Я ничего не понимал. Я называл вещи чужими именами. Ведь я просто хотел быть как все, быть любимым, неважно насколько глубокий смысл я вкладывал в эти слова. А теперь это очень важно. Сейчас как никогда важно узнать, что такое настоящая любовь. И есть только один человек на свете, который мне об этом расскажет. И сейчас он читает эти строчки.

Я живу уже двадцать лет. Родившись, быстро научился ходить, говорить, писать, но долго не мог научиться любить. Странно, я никогда не понимал, в чем причина. Почему мое сердце такое равнодушное? Я ведь человек. Я должен чувствовать, переживать, ждать встречи, не переставая мечтать о своей единственной половинке. Было ли со мной подобное? По-настоящему никогда. Я нравился другим девушкам, некоторые из них нравились мне, и мы хорошо общались и даже порой говорили, что любим друг друга. Но разве правильно обманывать самого себя, выдавая желаемое за действительное? Со всеми я ощущал неловкость и не находил родства душ. Мне не нужна была самая красивая и завидная девушка школы, не нужна была девушка, которую каждый мальчик в летнем лагере хочет позвать на танец, или та, которая получает больше всех валентинок на 14-ое февраля. Мне нужна была скромная и милая девочка, с чистым сердцем, совсем не эти вульгарные и доступные особы, жестокие и эгоистичные. Я несчастный романтик, который не понимает других отношений, кроме как высокой и искренней любви. Это против моей природы - мимолетные связи, созданные для потехи, разорванные без сожаления. Вечное. Я искал и ищу вечное, непреходящее. Мне нравятся слова из известной песни: «Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят». Главное - думать о том, как сделать счастливым другого, а не ждать всего себе. Кто беззаветно отдает себя людям, того и любят в ответ. И верно обратное, кто горячо любим, того сердце быстрее учиться любить окружающих. И святость здесь не спроста. Святой тот, кто дарит себя другим. С кем другим светло, тот и есть святой. Мне нужен человек, который считает так же. Да, я не стесняюсь своей наивности и детской веры в прекрасное. Таким как я тяжело. Нас мало, и мы не всегда находим друг друга. А что если находим? Я ждал. Не торопился. Годы шли. Люди вокруг менялись. Я не особо сожалел об этом, потому что даже не привязывался к ним. А потом наступила весна. Я вдруг очутился во дворике, утопающем в сирене. Тогда я что-то понял, но еще не знал, что именно. И с тех пор многое произошло. И кажется сейчас я всё понимаю. Вы хотите знать всю историю? А я хочу рассказать её вам. Но не сейчас. Эта история только начинается, в ней будет много счастливого и хорошего. И то, что я знаю сейчас, лишь малая толика того, что с нами еще случится. В исторической науке прошлое от настоящего принято разграничивать примерно двадцатилетним периодом. Чтобы беспристрастно и с тщательным обзором литературы осмыслить нынешние события, я не буду ждать так долго. Но и начинать повествование не планирую сегодня. Может быть завтра?

И еще кое-что, без чего я не смогу в дальнейшем говорить о своих чувствах. В этом месте, среди моих заметок, никогда не было имен девушек. Была просто «она», но никогда я не решался пойти на смелый шаг назвать имя человека, о котором пишу. Наверное, потому что я сомневался. Теперь я не сомневаюсь. Знает ли об этом Даниела? Да. Знает, что я её люблю.

[philosopher-of-freedom]

[philosopher-of-freedom]

Как мы с братом еду делили

Есть ли на свете чувство сильней любви сыновей к своей матери? Благодарней и бескорыстней? Всю свою жизнь они связаны невидимой пуповиной: с первых криков новорожденных мальчиков, радующихся тому, что они могут безнаказанно кричать, через школьные годы, когда мы создаем себе трудности на каждом шагу, но рядом всегда есть мама, которая заботливо дует на болячки, приговаривая: «У лисички боли, у котика боли - у моего сыночка не боли», со всепрощающей мягкостью принимая своенравность нашего переходного возраста, и до преклонных дней, когда уставшую и согнувшуюся маму преисполненные гордости ведут взрослые сыновья. Конечно, конечно. Я уже слышу гневные замечания в свой адрес, что дочери любят своих мам ничуть не меньше. Ни в коем случае не решаюсь вступить в ожесточенный спор с преобладающей половиной населения, рискуя быть поверженным, ведь я исхожу из простого допущения, а именно отсутствия в нашей семье девочек, а значит и полного превосходства сыновей любви.

Сначала в Москву уехал старший брат, и огорченным родителям оставалось радоваться, что родили меня, ведь я на восемь лет скрасил их одиночество. И как мне кажется, скрасил успешно. Но пришла пора и мне покинуть родительский дом, освободив дополнительное пространство в квартире. Без нас с братом стало пусто и тихо: пусто без Макса, тихо без меня. Теперь своим приездом я радую маму с папой раз в полгода, а Старший - еще реже. Но эти недолгие дни становятся для нас настоящими праздниками, и мы всегда с тяжелым грузом на сердце прощаемся, уезжая обратно в Москву.

В этот раз тяжелый груз лежал не только и не столько на моем сердце. Впереди бодрым шагом шёл Макс, с небольшим рюкзачком на спине - теряясь в толпе и постоянно отставая, сзади плелся я. У меня, помимо рюкзака, была сумка, а в ней на много килограмм продуктовая контрабанда из дома. - Шевелись, несчастный! Нас уже ждет такси. - Костя шевелись, К��стя поспеши! У меня в отличие от тебя руки заняты, - я с грохотом поставил сумку на пол. -Эксплуататорский класс! - Ты чего удумал? Революцию поднять?! - надо мной нависла грозная тень брата. - Ты что забыл, как я тебе в детстве пеленки менял? Откуда такая неблагодарность в нашей семье? Не знаю, что это за пеленки такие были, но брат вспоминает о них регулярно последние лет двадцать, будто о чем-то геройском, в своем эффекте равном «Ты что забыл, как я тебе жизнь спас?» - Не забыл, не забыл, - я быстро ретировался, почувствовав, что противоположная сторона переходит в наступление. - Я просто поставил сумку, чтобы поменять руки. - Смотри у меня, - брат пригрозил мне и, развернувшись, поспешил к выходу из аэропорта. - Смотри у меня, - передразнил я ему вслед, а сам смиренно поднял драгоценный груз и побежал за ним. Когда мы сели в такси, я сказал брату: - Высадишь меня у Павелецкого, и я поеду на Юго-Западную. - Нет, ты будешь ночевать у нас. - Но тебе ведь завтра рано вставать на работу, а я не хочу просыпаться в половине седьмого, и к тому же… - Никаких «но» и «к тому же». На том мои возражения закончились, потому что все оставшиеся аргументы я собирался начать именно с этих слов. - Да, наверное, ты прав. Уже поздно. Переночую у тебя, а завтра вместе выйдем из дома. - Вот и молодец. Разве ты не хочешь поужинать со мной мамиными гостинцами? - Не то чтобы… - усомнился я в искренности братских намерений. - М? - Да, конечно! Будет здорово. Как в старые добрые времена. Ты да я, да мы с тобой. Я не питал никаких иллюзий, почему брат так настоятельно зовет меня к себе, радушно улыбаясь и выказывая гостеприимство. Причина такого прилежного поведения лежала на дне моей сумки.

На свете есть несколько математических задач, решения которых не могут найти уже многие десятилетия: гипотеза Пуанкаре, равенство классов P и NP, гипотеза Ходжа и как справедливо разделить с братом мамину еду. Вот уж создали фонд, предлагающий вознаграждение в 1 000 000 долларов за их решение, со временем смогли успешно доказать теорему Пуанкаре, а как распределить булочки и торт после приезда от мамы, так никто и не понял. Столько славных умов бились над этой проблемой, столько младших братьев принесли себя в жертву, пытаясь защитить истину, то есть пирожки, от старших братьев. Но исторически счёт остается в пользу последних, поскольку те прибегают к угрозам и рукоприкладству. И все же моя душа, жаждущая правды, никогда не собирался мириться с подобной несправедливостью. И в этот раз я был полон решимости отомстить за все предыдущие поколения униженных и оскорбленных младших братьев. Одно меня беспокоило - предстояло сражаться не на своей земле и даже не на нейтральной, а на квартире у Старшего. Он все устроил так, чтобы заманить меня и лишить возможности отступить с сумкой. А что если будет ближний бой? Все-таки мы в разных весовых категориях. Я потенциальный обладатель пояса ВБА в полусреднем весе, надежда российского бокса, а он действующий чемпион в первом тяжелом. Расклад сил явно не в мою пользу, но у меня есть важное достоинство - я быстро бегаю, даже в пределах квартиры. Да и когда неравные шансы останавливали славных Константинов? - Ты уже закончил ворон считать, мечтатель? - окликнул меня брат. - Бери багаж и поднимайся. Я пока расплачусь с водителем. - Будет сделано, о Максим фон Габсбург - августейшая особа, князь светлейший, по отцу своему Николаевич - величайший цесарь Московский, Халиф ибн Зайд аль-Нахаян центрального административного округа, хозяин земли русской и прочая, и прочая. Я не подведу вас, - пока я придумывал новые формы обращения к своему угнетателю, чуть не свалился со скользкой лестницы. Макс недоуменно посмотрел на меня. - Постараюсь не подвести! - исправился я в своих категоричных в обещаниях. - Всё как всегда. Ничего нельзя доверить, - с пренебрежением к моим талантам сказал брат, когда мы зашли в лифт. Я сделал вид, что замечание адресовалось не мне. Я, конечно, не подарок, а на фоне нешуточной правильности и серьезности Макса подавно растяпа и лентяй. Но разве я в этом виноват? Я считаю, что вина целиком и полностью лежит на брате. Сами подумайте. Почему когда он рождался вперед меня, решил, что может просто так взять и забрать у родителей все запасы ответсвенности, предназначенные для потомства? А обо мне кто подумал? Восемь лет спустя явился я, а мне говорят: - Нет, извините, этот товар закончилась и больше его не привезут. - Как же так? - спрашиваю я, - но ведь хоть что-то должно было остаться? - В избыточном количестве имеется безалаберность, безделье, вредительство, забывчивость и напыщенность. Почему-то никто не берет. - Странно, странно. Наверное, мне повезло, что никто не забрал. Заверните мне, пожалуйста, всё это поскорее и красиво упакуйте: все-таки для себя стараюсь. - Конечно, конечно! - А с ответственностью точно ничего нет? - Сейчас еще раз посмотрю под прилавком, может что завалялось… Ах вот! Есть! Срок годности немного прошел, но это ничего. - Как хорошо! Слышал, что на Земле без отвественности никуда. Так мне и попала в руки просроченная безответственность. С ней и живу. - Дом! Милый дом, - Макс с наслаждением вытер ноги о придверный коврик, на котором было изображено недовольное лицо и желтыми буквами написано «Понаехали тут!» Я повторил этот ритуал с большим усердием, запачкав буквы «Н» и «А», так что получилось «поехали», и подумал, неплохо было бы сейчас поехать к себе на Юго-Западную. - Ты сейчас дыру в плите протрешь. Заходи уже. Я немного заколебался, а когда не знаешь, что делать, нужно делать шаг вперед. Так, уверенный в непогрешимости своего плана, я и поступил, и за мной захлопнулась дверь. Или все же нужно делать шаг назад? - Заходите, гости дорогие. Будьте как дома, - щелкал замками брат. - Ни в чем себе не отказывайте. Я сразу же решил ни в чем себе не отказывать и для начала повесил свою куртку. - Нет! Куда руки тянешь? Эта вешалка не для тебя. - Макс яростно вырвал у меня вешалку, и я, как почетный гость, был вынужден повесить куртку на крючок. - Как хозяин, обещаю, что никто вас не обидит, - продолжил мурлыкать брат. - Сумочку положите сюда. Никто её не заберет. Все свои вещи я оставил в коридоре и пошел мыть руки. Я, не торопясь, навел красоту, а когда вернулся, Макс жадно рылся в сумке. С виду он напоминал потрошителя-рецидивиста. Нагнувшись, он быстрыми движениями доставал внутренности жертвы и с пренебрежением избавлялся от них. Вокруг уже валялись несколько пакетов с моей одеждой. - Хлам! Барахло! - говорил он сам себе. - Это мне не нужно. Это выбросить. Это еще что такое? Бритва? В кучу. Он был так увлечен процессом, что не замечал меня. - Ага! Попался! Руки вверх! - возмутился я, приставив к его спине вытянутый в виде дула пистолета указательный палец. - А теперь без глупостей. Лишние жертвы мне сегодня не нужны. - Ладно, ладно, признаюсь, - стал медленно подниматься Старший. - Когда уезжали от родителей, я положил на дно твоей сумки носки, теперь не могу их найти. - Не надо врать! Мне все ясно. Ты хотел, воспользовавшись моим отсутствием, украсть самое ценное - вот эти вот коробочки, завернутые в фольгу, - я начал доставать из сумки одну за другой. - За каждую из них на черном рынке можно выручить не меньше 1000 долларов. Не ожидал от тебя такого низкого поступка. - Меня обстоятельства вынудили, - ему хватало наглости оправдываться. - Какие обстоятельства? Жена? Семеро голодных детей? Мы ведь договаривались: поделить всё честно. А ты нарушил уговор. Теперь я сам решаю, что останется тебе, а что из еды я заберу с собой. Я стал разворачивать фольгу, и из пластиковых контейнеров показалась мамина фирменная отбивная из курицы, секрет приготовления которой хранится в тайне, открытый пирог с горбушей, царские булочки с корицей, домашние круассаны с шоколадом и наконец венец кулинарной мысли - шоколадный торт Прага. У Макса загорелись глаза, в кровь попал адреналин. - Здесь восемь кусков курицы. Шесть мне - два тебе, - начал делить я. - Что? Неслыханное дело. Как тебе только совесть позволила произнести это предложение вслух? Зачем тебе шесть кусков? У тебя ж все пропадает в холодильнике. Давай мне пять, а тебе три. - Почему это? - Да ты не съешь столько. - Ты сам понял, что сказал? Я? Да и не съем? Ты что-то путаешь. Дальше. Пирог с рыбой. Три пятых мне, две части тебе. - Да что же это творится? Старших братьев нагло обижают! Протестую против грабежа! Я маме звонить буду. - Вот это делать совсем необязательно. Не за чем маму тревожить по пустякам. Сами разберемся. - Я поставил на стол следующий пакет. - Круассаны… Круассаны… Как милы мне парижане. Я попал под ваши чары. Круассаны-круассаны, - пропел я. - Пожалуй, ими я делиться не буду. Оставлю себе на чай. - Это уже не в какие ворота не лезет. Я не позволю так обращаться с положенной мне по закону собственностью! Отдай булочки! - Не отдам! - Отдай говорю! - Это моё! Радуйся, что я тебе вообще что-то оставляю, неблагодарный. - Ах так? Это я значит неблагодарный? Копаюсь в сумках. Да это потому что я тебе не доверяю! - Я всегда по справедливости поступаю. Не понимаю о чем ты. - А то что ты в прошлый раз привез от мамы 7 килограмм котлет и и е��е столько же блинов, а мне принес по одному экземпляру, и то надкусанному? - Не было такого! - Ах не было? Приезжаю к тебе, а у тебя морозильник не закрывается от того, что ломится от санкционного продукта, не прошедшего таможенный досмотр у меня. Захотел скрыть, уйти от налогов? - Меня обстоятельства вынудили. - На кой чёрт тебе полтонны мяса? Сколько у тебя жен и голодных детей? - Много. Не помню точно. И это не твое дело. - Нет, мое! Я начал терять инициативу, отступая под натиском брата обратно к сумке. Теперь приходилось защищаться мне. - Я голодный студент! Мне нужно потреблять утроенное количество калорий. - Ты собрался в зоопарке занять место слона? Или готовишься стать чемпионом по сумо? М? Вся эта еда останется у меня - и точка. - Нет и еще раз нет. Я не для того рождался, чтобы ты конфисковал мою курицу! Ты ничего не получишь. Брат, услышав мой ультиматум, потерял всякое терпение. - Ща-аас как дал бы тебе! От таких заявлений я тут же обмяк и присел на пуфик. Не совсем представляю, что именно брат хотел мне дать, но лицо у него было такое, что я решил не получать загадочную посылку. - Ладно, ладно. Чего сразу угрожать? Вернемся к конструктивным переговорам. - Из нас двоих старший брат я. Командовать парадом будет Максим. - Ты меня убедил. Я возьму не шесть, а пять кусков мяса. Тебе достанется целых три. - Нет, ты меня не понял. Предложения выдвигаю я, а ты их принимаешь. - Хорошо, хорошо, я согласен поделить всё поровну - 50 на 50. Лучшего варианта никто не придумает. Макс фыркнул, взял все коробки с едой и молча пошел на кухню. - Эй! Ты куда? Подожди! Разве так поступают с младшими братьями? - засуетился я. - Как ты там предлагал? Шесть кусков тебе, два мне? Я думаю, будет справедливо поступить наоборот. - Опомнись! Жадность тебя погубит. Брат меня не слушал. - Помнишь царя Мидаса? Так это ты, - продолжал я. - И вообще это я нёс сумку. А ты ничего не заслужил. И потом, я маме звонить буду! Макс не реагировал, он с невозмутимым видом делал свою работу, расставляя коробки с едой на полках холодильника. - Оставь хоть что-нибудь мне, - с отчаянием сказал я. - Признаюсь, я был неправ, но ты ведь лучше меня. Справедливее. Благороднее. Я незаметно ухватил одну булку с корицей и засунул в карман. - Я всем говорю, что у меня самый лучший старший брат. Всегда выручает, заботится обо мне. Вот и сейчас ты не можешь бросить меня на произвол судьбы. Однако жалость и лесть тоже не работали. Я больше не мог возражать и с болью в сердце наблюдал, как большая часть продуктов отправляется в холодильник брата. - И вообще не нужна мне эта еда, - с досадой сказал я. - Я люблю маму не только за то, что она вкусно готовит. Макс захлопнул дверцу холодильника и довольный потер руки. Опять я остался не у дел. Где допустил ошибку? Все-таки надо было ехать к себе на Юго-Западную, а от туда уже вести не все продукты, а только одну треть и сказать, что это добрая половина. Эх, простофиля… И снова не удалось найти решение этой математической задачи, и снова младшие повержены. Но Константины никогда не сдаются. Мы еще возьмем свое. Может не сегодня, не в этом году и даже не в этой жизни, но мы обязательно заберем весь торт, все булочки и всю курицу. Будьте в этом уверены.

[philosopher-of-freedom]

Когда говорит мама, ты лучше слушай

Знаете, я всегда всем говорю, что не ведаю страха и не знаю сомнений. Но поверьте, даже у бесстрашных по спине иногда пробегает дрожь. Вот на днях, например. Я уединенно сидел в своей комнате и думал, что ничто в этом мире не способно поколебать моё спокойствие: ни отвратительный запах из пасти трёхголового Цербера (представьте, сколько веков он не чистил зубы, а все равно не боюсь), ни окончание каникул и приближающийся в связи с этим конец света, ни даже огромный палач в маске, который - о ужас - вот-вот начнет щекотать мой нос перышком. Я поймал себя на мысли, что сохраняю самообладание, даже когда натыкаюсь на такие пугающие заголовки как «Глобальное потепление! Океан затопит побережье», «Конец неминуем: наше Солнце потухнет буквально через миллиарды лет». Печально, нет возражений, осознавать, что человечеству осталось недолго и что мы, словно сироты, стоим на распутье. Но все же, и в это непростое для всех людей время, а именно в послеобеденный час, я пытался сохранять мужество и, не впадая в депрессию, чистить свой мандарин. Ничто не предвещало беды. Папа подошёл неслышно. Как только я понял, что-то кто-то приближается, то поспешил спрятать мандарин под стол и уставиться в книгу. В какой-то момент мне стало не по себе смотреть в одну точку, где было написано: «Оставшиеся в крайне незначительном количестве слова служили передаточным звеном между Эллочкой и приказчиками универсальных магазинов». Я уже выучил эту высокоинтеллектуальную фразу наизусть, мог прочитать её задом наперед и даже был готов подобрать китайский перевод, но папа всё не уходил. Я делал отчаянные попытки выглядеть заинтересованным происходящим в книге, но постепенно начинал терять оставшиеся в крайне незначительном количестве приличные слова. Событие превращалось в фарс: я, сконфуженный, держал затекшую руку под столом, и в ней, кажется, все еще находился несчастный мандарин, наполовину лишенный своей кожуры, а сзади меня стоял папа и чего-то выжидал. - Ах сдаюсь! - не выдержал я. - Да, у меня есть мандарин, но я не виноват! Я не знаю, кто его мне подложил. - Мандарин? - прозвучал удивленный голос. - Ну да, такой оранжевый, сладкий, без косточек. - Без косточек? Ну давай тогда. Вот оказия, кто меня за язык вечно тянет? Я поровну отдал папе одну треть и демонстративно отвернулся. Папа незамедлительно проглотил свою часть, а я не мог - я ждал, когда останусь один, чтобы в полной тишине и спокойствии насладиться фруктом солнечной Абхазии. Тем временем перспектива читать вторую строчку в книге меня не прельщала. Я терял терпение. - Больше мандаринов нет, - раздраженно заметил я. - Да я не за этим. Что-то важное хотел спросить. - Ты здесь уже пятнадцать минут думы думаешь. - Прошло всего 10 секунд. - Ах да? А мне показалась целая вечность. Ну ладно, присаживайся тогда, - и в этот момент я заметил, что у папы какой-то расстроенный вид, несмотря на съеденный мандарин. - Не знаю, с чего начать. - Давай с начала. - Ну хорошо, - у папы дрожал голос. - Я забыл что-то, что забывать не стоит. - Со мной такое постоянно бывает. Вылетает из головы, что нужно вспомнить напомнить мне о том, что я забыл кое-что сделать. Понимаешь? - Нет, - растерянно ответил папа. - Ну неважно. Так что же все-таки ты забыл? - Костя, - собрав всю волю в кулак, начал папа, - тебе мой вопрос не очень понравится. И дальше прозвучали вещи по-настоящему крамольные. - Ты случайно не помнишь, что... что мама перед своими уходом попросила нас, то есть меня, сделать? Каждое следующее слово звучало всё тише, я проседал в кресло всё ниже, а неприятности были всё ближе. Я медленно повернулся на крутящемся стуле и посмотрел на папу изумленными глазами, в которых читалась надежда «пожалуйста, скажи, что ты шутишь». - Но ты ведь несерьезно? Ты не мог так просто забыть, что попросила сделать мама? Папа молчал, опустив голову. - Нам крышка, - подытожил я. - Точно крышка. Ты ведь знаешь, что происходит с теми, кто огорчает маму? - Не знаю. - В том-то и дело! Этих людей никто никогда не видел. - Значит, ты тоже не слышал? - Я был в своей комнате да еще и в наушниках. Куда там было слышать? - Пришла беда - открывай ворота. - Нам сейчас это не поможет. Как ты-то мог пропустить мимо ушей? - Да я не знаю. Я читал новости в телефоне, не обращая внимание на шум, а когда поднял голову, уже никого не было. - Шум? Как можно не обращать внимание на мамин командный голос, который звучит будто из рупора? Это решительно невозможно и небезопасно для жизни. - И я слишком поздно понял, что всё это время играло не радио - это мама давала мне указания. Я так виноват, - с горечью сказал папа, и мне захотелось обнять его и успокоить. - Ох и достанется нам. Так. Главное - не паниковать. Попытаемся восстановить ситуацию по крупицам. Где был ты, а где находилась мама? - Вот здесь сидел я, а там у дверного проёма мама, - я встал на указанное папой место. - Николя - так мама ласково называет папу - я приказываю тебе вспомнить всё, что десять минут назад обязала выполнить. - Я сделал серьезное лицо и начал трясти указательным пальцем, пытаясь погрузить папу в транс, чтобы тот представил, как перед ним стоит жена. - Помогает? - Не очень. Мне только захотелось уткнуться в телефон. - Угу. Мы имеем дело с естественной реакцией, известной как «ты ничего не говорила»: в случае обнаружения маминых просьб предпринять попытку уйти от ответсвенности. Хорошо, пациент, будем бороться с разгильдяйством. - Я сегодня не помыл полы, а если не выполню и это указание, то вообще останусь без ужина. А что, кстати, у нас сегодня на ужин? - Греческий салат, мясо по-французски и пицца из слоенного теста, - вспоминал я. - О горе мне! - А! Еще шарлотка. - Чем я заслужил такую несправедливость? - взмолился к небесам папа. - Ты должен мне помочь, Костя, по старой памяти. - Да, помню, как ты выгуливал меня в коляске, когда мои ровесники уже не помещались в песочнице. Конечно, я тебя не брошу! Я понимал, что втягиваю себя в авантюру, издержки которой явно превышали возможные дивиденды. - Сколько за соучастие дают? А за пособничество? - интересовался я. - А ладно! Это в наших общих интересах. - Скоро уж вернется мама, давай поторапливаться. - Нужны радикальные меры для решения жизненной задачи. Будем говорить с твоим подсознанием. - Это ещё как? - Вот чистый лист бумаги и карандаш. Тебе нужно расслабиться, отпустить нависшую над на нами угрозу, - тут я представил маму со скалкой и у меня непроизвольно дернулась нижняя века глаза. - Ладно, хотя бы попытаться забыть про возможную экзекуцию. Мысленно сформулируй вопрос, и пусть твоя рука сама пишет ответ на него. - А этот метод работает? - Конечно. Я так каждый раз эссе по английскому пишу. Папа опустил правую руку на письменный стол и, закрыв глаза, начал рисовать. Он непроизвольно водил кистью по листу бумаги, иногда украшая своими узорами и соседние тетради, и сам стол. Кажется, ему нравилось созидать. - О! Я вспомнил! Я вспомнил! - от радости запрыгал папа. - Да? Ну говори скорее! - Я вспомнил пароль от личного кабинета в Челябэнергосбыте. Я через папино плечо заглянул посмотреть на его творчество, там и вправду были беспорядочно записаны цифры. - Так... - задумчиво сказал я, - это мы глубоко копнули. Папа на радостях поспешил зайти на сайт ��елябэнергосбыта. - Тушите свет! Ты чего делаешь? Потом заплатишь за электроэнергию. Папа, опомнившись, отложил телефон. - Ты лучше скажи, какой ты задал себе вопрос? - Ну... Как... Папины размышления внезапно прервал звонок в дверь. Он прозвучал, как гром среди ясного неба. Мы молча переглянулись. - Это за нами. - Я спрячусь и прикрою тебя отсюда. Знай, ты был хорошим папой, - всплакнул я. - А ты - сыном! - и мы обнялись напоследок. - Ну всё. Иди, иди! Перед мамой медленно приоткрылась входная дверь, она на секунду нагнулась за пакетами, но когда выпрямилась и зашла в квартиру, её приветствовала полная тишина. Казалось, сейчас подует ветер и по полу полетят разорванные газеты и мусор, словно в городе-призраке. - И что это никто меня не встречает? - ласковым голосом из коридора спросила мама. Две головы осторожно высунулись из-за угла. - А ты... а ты... - А ты сегодня просто прекрасно выглядишь! - поспешил я договорить за папу и подбежал, чтобы взять мамино пальто. - Впрочем, как и всегда прекрасно! - папа тоже повеселел и зачем-то ухватился за дамскую сумочку вместо пакета с продуктами. Мы начали соревноваться, кто больше угодит маме. Я раскладывал все купленные овощи и фрукты в холодильник, папа мыл мамину обувь, потом помогал раскатывать тесто и крутить фарш. Бесспорно, он опережал меня в своем рвении, но у папы и вины за спиной было больше. По хорошему счёту, наши старания только мешали хозяйке. - Как здорово, что у нас все вещи постираны и поглажены, - как бы невзначай радовался папа, на самом деле аккуратно прощупывая почву. - Все продукты на ужин куплены. Везде чистота и порядок. Мы все такие молодцы и аккуратисты. - Вы у меня замечательные, - соглашалась мама, - всегда помогаете, что ни попрошу. - Значит, ты не считаешь нас бездарями? - Ну что вы, мальчики? Вы самые лучшие. Грозовые тучи ушли за горизонт, и над нами снова сияло солнце. Я вернулся в свою комнату, и довольный тем, что всё обошлось, продолжил читать книгу. «Рост Эллочки льстил мужчинам. Она была маленькая, и даже самые плюгавые мужчины рядом с нею выглядели большими и могучими мужами», - писали Ильф и Петров. Но как только я дошёл до пятого предложения на странице и уже успел забыть про папино недоразумение, прогремел мамин голос: - Я не поняла! Почему это ковер все еще не пропылесосили? А, Николай Васильевич? Я вскочил от резкой смены тона. - Как же так?! Я ведь три раза сказала тебе: «Пропылесось гостиную!» Или ты опять скажешь, что не слышал? - Вот и выяснили, что нужно было сделать, - в сторону сказал я. - Где ты, халтурщик? Я нашёл папу затаившегося в ванной комнате и дернул его за рукав. - Фух! Это ты, Костя. Испугал. Выручи по старой памяти. Выход в таких ситуациях один: разочаровать маму больше, чем папа, и послужить громоотводом. Срабатывало ни раз. - Я тут вспомнил, что обещал кое-что сделать маме. - Да? Пропылесосить гостиную? - Я обещал выбросить мусор. Так что я пошёл. Ну всё, счастливо оставаться. - Нет! Не оставляй меня одного. Это жестоко! - Не могу. Извини, папа. Иначе гнев мамы падет на меня, а ещё так молод, столько мест не видел, столько дел не сделал. - Ладно, ладно, - затаив обиду, ответил отец. - А я тебя сегодня обнимал, как сына! А ты оказался и не друг, и не враг, а так... В этот раз я выгуливал мусор дольше обычного. Я прошелся с пакетом сначала вокруг одного дома, потом вокруг соседнего. Я шёл и думал, что никто в этом мире не способен вывести меня из спокойствия, ничто не может меня испугать. Я ходил кругами, каждый раз осторожно заглядывая в наше окно, быстро отворачивался и дальше думал о своем бесстрашии. Я никогда не впадаю в панику!

[philosopher-of-freedom]

10. За расставанием будет встреча

- Четыре. Снова четыре, и этот тоже. Нет, это просто невыносимо, - полный разочарования, он свесил руки. - Их здесь тысячи, и все не те, что мне нужно. - Разве ты не можешь просто наслаждаться ими? - совершенным спокойствием прозвучал её голос. - Они прекрасны. Все без исключения. - Я? Наслаждаться? Ну уж нет. Ты ведь меня знаешь: я не успокоюсь, пока не добьюсь того, чего хочу. - И он снова принялся с упорством считать - один, два, три, четыре. Четыре… - а после резким движением руки выбрасывать за спину раздражающий его предмет, будто избавляясь от свернутого в комок листа бумаги. - Но зачем тебе это? - Она робко приподнялась на носочки и попыталась подтянуть к себе другую ветку. - Я не достаю, помоги мне, пожалуйста. - Мне нужно нечто большее, чем простая красота. Понимаешь? Я ищу совершенство, - он на секунду отвлекся от кисти пурпурных колокольчиков в своих руках и приподнял голову. Сквозь густую листву пышной сирени пробивались теплые лучи вечернего солнца. Так непривычно: нежиться в объятьях улыбающегося мая после колючих зимних свитеров, забыть про холодную январскую ночь и снова радоваться длинному дню. Светло-лиловые букеты этого сада только начинали распускаться, благоухая спокойствием и светлыми надеждами. Стоял нежный и тонкий аромат, который пробуждал самые лучшие чувства, теплые и мягкие как любимое одеяло в беззаботное воскресное утро. В воздухе почти осязаемо витало ожидание приближающегося чуда, которое на своих крыльях несли вернувшиеся соловьи. Не было места ни тревогам, ни печали, никаких сомнений, что счастье рядом - стоит лишь протянуть руку. Он смотрел на нее, а она купалась в море ласковых соцветий листопадной сирени, освещенная солнцем и согретая любовью окружающего мира. Цветущая весна была ей к лицу. Он, не торопясь, подошел к ней и с легкостью дотянулся до самой верхней ветки, продолжая говорить: - Как можно довольствоваться вещью, когда знаешь, что она не безупречна, что она полна изъянов? Разве не в этом смысл жизни: стремиться к идеалу и находить его? - Ты чудной, - ей нравилась его мечтательная натура, - не эту ветку - вон ту. Еще чуть ниже, - она внимательно следила за его небрежными движениями и всеми силами пыталась помочь. - Да! Да! Это она! Ох нет, ты её отпустил, - с детским негодованием она запрыгала рядом с ним. - Снова не та. Эй, ты специально! Почему ты улыбаешься? - Просто люблю следить, как мило надуваются твои недовольные щечки. - Он притянул самую пышную ветку раскидистой сирени. - Эта? Держи. Девушка с удовольствием взялась за кисточку, на которой виноградинками теснились нераскрытые коробочки пирамидальной формы. Те, что были ближе к небу, уже превратились в четырёхкрылых бабочек, готовых спорхнуть на её губы. Их сладковатый аромат заставлял забыться, они будто шептали ей: «Лети вместе с нами в высь». «Какая же она хорошенькая…», - он стоял рядом, поворачивая к себе разными сторонами пышные гроздья, будто что-то потерял. - Я думаю, они все по-своему совершенны, - не отрываясь от цветов, сказала она. - Они все одинаковые, а я ищу необыкновенный. С шестью лепестками. - Шесть? Но у них у всех по четыре зубчика. - А кто сказал, что мне нужно как у всех? Он сорвал широкий зеленый лист сирени с заостренным носиком и незаметно положил ей на волосы. - Ну вот, теперь ты славный капитан пиратского фрегата. Где твоя команда? - Что ты говоришь? - она повернулась, и импровизированная шляпа слетела с её головы. - Ах, свистать всех наверх! - сказала она, насупив брови и положив руку на воображаемую саблю. - В детстве мы верили в одну примету, - продолжил он, - если среди сотен маленьких бутончиков сирени найти цветок с пятью лепестками, то скоро ты встретишь свою любовь и чувства обязательно будут взаимными. - И что нужно сделать с таким цветком? Засушить? Положить в кулон? - Нет. Дети решают такие вопросы иначе. В те годы мы были уверены, что счастливые предметы нужно пропустить через себя. Билетики с автобуса, записки на Новый Год, лепестки цветов - все их надо было съесть. - И как тебе всё это нравилось на вкус? - Знаешь, после школьной столовой не так уже и плохо. Был один друг у меня. Лёша. Так вот он настоящий гурман. Ему нравилось просто есть сирень. Понимаешь? Как конфеты. Без какой-либо цели и всё подряд. - Может, он надеялся, что среди горсти съеденных цветов попадется один счастливый? - Не знаю, на что он надеялся, он не был похож на великого стратега - больше на того, кто будет испытывать проблемы с несварением желудка, если продолжит есть траву. - А ты находил цветок с пятью лепестками? - Нет… Но теперь ты знаешь, кого винить в том, что я не нашел свою любовь, - и она понимающе улыбнулась, - но это еще не всё. Чрезвычайно редко выпадает шанс найти цветок с шестью лепестками. И тогда счастливчик может загадать заветное желание, которое в скором времени непременно сбудется. - И что бы ты загадал, если бы нашел такой редкий цветок сирени? - Не знаю. Я не думал об этом. Может быть, чтобы все следующие цветки были с пятью лепестками? Да. Именно это я бы и попросил, - и в этот момент они будто случайно встретились взглядом. - А люди дарят друг другу букеты сирени? - неуверенно спросила она. - Не слишком часто. Больше розы и тюльпаны. - А что значит подаренная ветка, допустим, фиолетовой сирени? - именно такую она разглядывала в своих руках. - Сиреневые сады украшают города многих стран мира, и у каждого народа свое отношение к этому растению, своя легенда. - Расскажи, пожалуйста! - она знала, что он увлекается цветами и обожала слушать его истории. А он не мог устоять перед её неподдельным любопытством. - Сирень. Sirinx. Слово пришло из греческого языка и переводится как «трубка». - Интересно! Уверена, что неспроста. - Да, греки готовили из её побегов музыкальные свирели. Пан - бог лесов и полей - любил играть на такой, прогуливаясь по цветущим лугам. И вот однажды он повстречал речную нимфу Сирингу. - И влюбился в неё? - с нетерпением спросила она. - Да, конечно. Она была прекрасна - нежная вестница утренней зари - не уступала в своей красоте самой Артемиде. И была горда Сиринга, непросто было завоевать её сердце. Пан так залюбовался её грацией и легкостью, что забыл все свои забавы. Он не мог оторвать взгляд от её гибкого стана и шелковистых волос. И захотел Пан подойти к нимфе. Когда Сиринга взглянула на Пана… - Она бросилась к нему в объятья? - Нет, совсем наоборот: она испугалась его и обратилась в бегство. Бог бросился за нимфой, желая успокоить её, но не поспевал за легкой поступью Сиринги. И вот путь преградила широкая река, некуда стало бежать. И тогда она взмолилась богу реки спасти её. В тот самый момент, когда Пан нагнал прекрасную нимфу и хотел было обнять её, Сиринга неожиданно превратилась в благоухающий куст с нежными лиловыми цветами. Расстроенный Пан остановился у ствола и долго ждал, печально вздыхая. А в легком шелесте листвы ему слышался прощальный привет чудесной Сиринги…

Она стояла совсем рядом с ним и с трепетом слушала, как он рассказывает легенду. Тёплый ветерок играл цветами сирени, и ей представлялось, что, если прислушаться, можно услышать шёпот речной нимфы. Казалось, это локоны её пушистых волос распустились по небу. А рядом вот-вот на своей свирели заиграет тихую мелодию Пан. - Грустная история, - чуть слышно сказала она. - Я слышал разные версии, что же значит подаренный букет сирени. Тебе интересно знать? - Еще как интересно! - Если тебе дарят сирень белого цвета, то человек предлагает быть рядом друг с другом. Лиловых оттенков спрашивает: «Не прошла ли твоя любовь ко мне?» - он с негодованием выбросил еще один цветок с четырьмя лепестками. - Розовая сирень означает признание в любви. А фиолетовая говорит: «Отныне мое сердце принадлежит тебе». - Жалко, что люди редко дарят друг другу букеты из сирени. - Как знать. В Британии считается, что этот цветок приносит несчастье и является символом одиночества. Если девушка посылает сватающемуся жениху ветку сирени, это означает отказ. На Востоке цветы сирeни считаются символом расставания влюбленных. - А ты во что веришь? - Я верю в то, что посылать сватающемуся жениху букет сирени нынче старомодно. И он продолжил всматриваться в количество лепестков в соцветиях на тонкой ветке. Он не упускал из виду даже не раскрывшиеся чашечки. «Любит - не любит. Любит - не любит. Даже не погадать на цветке, у которого только четыре листочка. Если начнешь с «любит», то закончишь «не любит», - думала она. «Почему он так ищет счастливый цветок? Что-то хочет загадать? Наверняка. Вряд ли же он просто проголодался, как тот Лёша…» - Ты намерен просмотреть все кисти в этом саду? - Пока не перестану различать их друг от друга. - Ну хорошо. Нам некуда спешить. Она присела на мягкую траву и распустила свои волосы. В небе, как капля краски в воде, расплылся безмятежный закат. Скоро наступит лето и долгожданные каникулы. Столько всего нужно успеть. «Любит - не любит, и снова любит - не любит. Этот цветок не сказал мне ничего нового. А ты, маленький вертолётик, знаешь больше остальных? Ну-ка поделись со мной. Любит - не любит. Любит - не любит. Любит», - и она даже не сразу заметила, что ответ не сошёлся с предыдущими. Этот цветок был не таким, как остальные. «Как это любит?» - не поняла она и погадала еще раз. «Снова любит. Раз, два, три, четыре, пять. Пять лепестков. Не может быть!», - она хотела подбежать к нему и обрадовать, что нашелся счастливый цветок. Но остановилась. Он все так же стоял с серьезным видом и внимательно искал совершенство среди тысяч перевернутых колокольчиков. - У нас у всех есть недостатки. Разве мы перестаем от этого искренне любить других? - спросила она. - О чём ты? - он недоуменно посмотрел на неё. - Они все совершенство. И все счастливые. Она раскрыла ладонь и еще раз посмотрела на цветок, который сказал ей «любит». «Пусть он пока не знает, что скоро всё поменяется. Пусть это будет моей тайной», - и она отпустила фиолетовый вертолётик в небо. «Лети, малыш. Неси с собой надежду».

***

Через большое заплаканное окно, распахнутое на всю, в комнату проникал запах сырой земли и проливного дождя, стихнувшего совсем недавно. Небольшой бабушкин сад преобразился после весенней грозы и вновь дышал свежестью. С сочных зеленых листьев березы продолжали стекать кристально чистые капли воды. Они падали прямо на бутоны цветов, растущие вдоль деревянного забора, и кажется, те были только рады умыться. Тропинка, ведущая к дому, была влажной и сохраняла следы подошвы, а небо только начинало проясняться, оставаясь немного тоскливым, печально серым. И самому хотелось плакать: не от тревоги, но от свободы и очищения. Внутри что-то сжалось, казалось, что от обиды. Я снова был ребенком, приехавшим на долгие летние каникулы к бабушке. По стеклу неторопливо скатывались капли дождя, а я будто ждал, когда с кухни прозвучит знакомый голос и я побегу завтракать. Мне некуда было спешить: раз за разом я делал глубокий вдох и пропускал через себя легкость этого утра. Немного грустно, что не быть таким беззаботным всегда. На окне с белённой деревянной рамой стояла незамысловатая ваза, совсем простая, какая есть у каждой пожилой хозяйки: с широким дном из чуть зеленоватого стекла советского производства. В такую не поставишь дорогой букет из декоративных роз, разве что полевые ромашки, петунию или ветки сирени, которые бабушка срезала сегодня в саду. И вот тонкий аромат нескольких кисточек белой и фиолетовой сирени примешивается к запаху свежести за окном, и ты всем телом чувствуешь себя живым, а вокруг столько трогательного и невинного. Я ставлю руки на широкий подоконник и подпираю ими голову. Эти нежно-лиловые и белоснежные цветки вызывают во мне неподдельный интерес, они кажутся смешными на фоне богатых бутонов других цветов, но над ними не хочется смеяться. Их красоту заметишь не сразу, но стоит только присмотреться и ты поймешь, как они непринужденно подмигивают тебе, заманивая разгадать их тайну. Я думаю, лепестки сирени молчат о хрупком счастье, о недосказанных чувствах и блеске скромных глаз. Но в них нет разочарования, нет разбитых надежд - только добро и вера. Если вам дарят сирень, значит, человеку было хорошо с вами и ваша душа чиста.

Сирень. Мне дарили её букет. Да. Так вышло, что именно сирень стала моим первым подарком на двадцатилетие. Я вернулся в гостиницу «Гомер», когда уже стемнело. Я всё ещё был под большим впечатлением от увиденного с Генуэзской крепости и поспешил поделиться своими чувствами с Настей, Максом и Азатом. Они успели сходить в магазин и купить местное розовое вино. Собравшись вместе, мы вышли на летнюю веранду и устроились так, чтобы видеть, как оживает ночная Балаклава. Это был совсем другой город - не тот, что днём. По главной улице парами шли молодые влюбленные, счастливые семьи - все по-летнему одеты: в платьях и льняных широких брюках, с расстегнутыми рубашками. Они весело общались, а их голоса тонули в музыке, под которую непроизвольно подтанцовывали наши ноги. Набережная играла яркими огнями, преобразившись из причала для рыбацких лодок в летний Арбат. Мы вчетвером наслаждались легким вкусом вина и негромко переговаривались. Постепенно прохожих становилось все меньше, реже проезжали машины. - Ух ты! Так уже скоро полночь, - удивился Максим, взглянув на свои часы. - А мы даже и не заметили, как быстро пролетело время. - Надо готовиться ко сну: завтра утром мы выезжаем из Балаклавы. Хорошо бы набраться сил, будет непростой день, - и Макс посмотрел на меня. Мы осушили бокалы и, пожелав друг другу спокойной ночи, вернулись в свои номера. Азат тут же прыгнул в нашу общую кровать и принялся что-то смотреть в своем телефоне. Я неспешно переоделся и тоже присел на край кровати. На часах было 23:30, и что-то не давало мне покоя. Я знал что именно - ожидание приближающегося дня рождения. Казалось бы, к двадцати годам можно и привыкнуть к подобному событию и быть сдержаннее, но я волновался больше обычного. Если быть честным, предмет моих мыслей уже четыре дня как лежал в чемодане, я возил его везде с собой, но не мог до определенного момента вскрыть. И вот время обратиться к этому предмету почти настало. Я подошёл к чемодану, расстегнул боковой карман и вынул из него конверт. Странные чувства. Время писем давно прошло, люди больше не ждут посыльных, не хранят записки от любимых, не знают, как пахнет бумага, пропитанная их духами, не помнят почерк одинокой матери и не знают, каково это ждать редкую весточку от родного человека. На конверте было торопливо написано: «Открывать только 21-го июня!» Я взглянул на часы. До 21-го июня оставалось пятнадцать минут, но я больше не мог ждать. Я нарушил своё обещание: вскрыл подарок до наступления двадцатилетия и вынул его содержимое.

Из конверта я осторожно достал небольшой прямоугольник из плотной бумаги, примерно 15 на 10 см, и не сразу понял, что же именно оказалось в моих руках. Сначала передо мной предстали маленькие буковки, вырисованные несколько небрежно, но чувственно и нежно. Они были написаны плотно друг над другом и казалось, что их автор изначально хотел сказать здесь гораздо больше, но так некстати закончилось свободное место… Прежде чем прочитать эти строчки, я с трепетом перевернул записку и понял, что это непростая карточка - это подарочная открытка. На другой стороне была изображена картина. «Летний день» Александра Герасимова. Никаких сомнений, этот выбор был неслучаен. С людьми нас связывают конкретные события, порой мимолетные; слова и шутки, иногда кажущиеся неважными; предметы, подаренные на память, или просто эмоции, пережитые вместе, - и всё это мы можем хранить в сердце целую жизнь. Первые неловкие шаги на коньках и лица друзей, искренне радующихся от твоих скромных успехов на льду, удивительный полет на воздушном шаре с братом, маленький сувенир в виде милой панды (которую главное назвать подходящим именем) или недолгий разговор во внутреннем дворике университета, где богато растет сирень. Я не помню, о чем мы говорили тогда. Помню, что день стоял солнечный и погода была чудесной. Кругом цвел май, и к нам со всех сторон тянулись тяжелые грозди благоухающей сирени. Помню её улыбку - и больше ничего.

Герасимов, сегодня известный своими монументальными портретами советских вождей, в молодости был чувственным импрессионистом, рисующим яркими и насыщенными красками. Он был любимым живописцем Сталина, но даже и в те годы, когда официальные заказы в жанре соцреализма занимали большую часть его творческих сил, в Герасимове не умер художник-лирик. Он писал для себя натюрморты, семейные портреты и особенно любил сюжет «вид из окна». Одна из таких картин теперь стала мне ближе остальных - «Летний день» - на которой изображен деревенский сад, будто встрепенувшийся после летнего дождя, а в смысловой центр картины художник поместил вазу пышной сирени. И больше ничего - такая красивая простота. Теперь я держал подаренный мне букет, привезенный за сотни километров в Крым, привезенный тогда, когда вся сирень уже отцвела. Вся, за исключением этих нескольких веточек в моих руках. Удивительно, но время над ними невластно, и если они когда-нибудь всё же завянут, то по другой причине. Такой трогательный подарок.

Я прилег на кровать и внимательно прочитал, что было написано на открытке. Там были красивые слова, поэтичные образы, которые погружали меня с головой в тот майский день, когда мы наслаждались цветущей сиренью. Я бы не мог сказать лучше. Сердце приятно билось в груди в ожидании открытия. Но сколько бы раз я ни прочел, смысл написанного оставался загадкой. Удивительно, но сказанное можно было трактовать как угодно. Я снова перевернул открытку и посмотрел на вазу с цветами. Эти маленькие цветочки явно знали что-то, что я не мог прочитать между строк, какой-то тайный смысл, но их нежно-фиолетовые лепестки ничего не говорили. Я улыбнулся себе. Что бы все это могло значить? Я думаю, лепестки сирени молчат о хрупком счастье, о недосказанных чувствах и блеске скромных глаз. Но в них нет разочарования, нет разбитых надежд - только добро и вера. Если вам дарят сирень, значит, человеку было хорошо с вами и ваша душа чиста. Со временем я понял еще кое-что. Сирень ни к чему не обязывает - это не красные розы, выдающие в тебе страстного романтика. Цветы сирени воздушные, непосредственные, детские - в них нет серьезных чувств. Может, она подарила не просто сирень, но себя - именно такой светлой она и была, и я должен запомнить её такой? А может, такими легкими и веселыми были наши отношения? Я решил не гадать. Сирень стала для меня добрым цветком крепкой дружбы.

Я перевернулся на другой бок и еще долго не мог заснуть, мысли путались, пока не сплелись в клубок, который увел меня в мир снов.

Страшный шум. Я вскочил с кровати, потерявшись в пространстве: во всю звенел будильник - и подбежал к телефону, чтобы выключить его. 4:30. Пора. Мне пришло сообщение от брата: «Ты готов?» - и я ответил, что он может спускаться: «Встретимся на улице». В главном холле никого не б��ло. Наверное, единственный момент, когда здесь можно было наблюдать такое пугающее отсутсвие. Я открыл парадную дверь и сразу наткнулся на Макса. Он повернулся, и я тут же понял, что в тот момент его едва ли можно было назвать счастливым. - Не говори ничего, - обрезал он. - Извини, что поднял тебя в такую рань. Я до последнего боялся, что ты опять не придешь и я пойду встречать рассвет один. - Я ведь обещал тебе подняться на Генуэзскую крепость. Самое время. - Тебе понравится. Брат был одет очень тепло, как будто закутался в свое одеяло и вышел прям в нем: спортивные штаны, утепленная кофта с длинными рукавами и беговые кроссовки. Я же меньше напоминал человека, отправившегося на утреннюю пробежку. Каждый раз забываю, что до того, как взойдет солнце и прогреет землю, температура раза в три ниже дневной. Небо было совершенно ясным, словно днем. Звезды давно погасли и луна растаяла, как кусочек масла. Ничего необычного, не считая того, что во всём городе не спали только двое. Даже рыбаки еще не надели свои сапоги и не достали удочки. По пути до крепости Чембалло, от куда я вчера рассматривал закатную Балаклаву, мы больше молчали. Однако это не были те тягостные минуты тишины, когда каждому нечего сказать и от того неловко. Наоборот, мы наслаждались предрассветным спокойствием природы и своих мыслей. Так же как в бухте стоял штиль, внутри нас царила безветренная и тихая погода, располагающая к философским размышлениям. Макс, кажется, больше не обращал внимание на свой недостаточно продолжительный сон (меньше обычного эдак часов на восемь) и выглядел бодрым. Он с большим интересом смотрел по сторонам, пока мы поднимались на холм с древними сторожевыми башнями. - Отсюда открывается прекрасный вид, - заметил он. - И чем выше мы будем забираться, тем удивленнее ты будешь становиться. - Я в этом не сомневаюсь, а будет ли мне становиться прохладнее? - на лице брата проступили капли пота. - Дальше только жарче, а когда взойдет солнце, ты перестанешь смотреть на мою футболку с осуждением. Двадцать минут спустя нашего раннего подъема мы оказались на вершине горы, где большие романтики из Генуи века назад построили сторожевой пост. До восхода солнца оставалось минут десять или пятнадцать, и нужно было выбрать самую лучшую точку обзора. Мы обошли одну из башен и вышли на другую сторону холма, обращенную к востоку. Здесь когда-то находились казармы и внутренняя стена, сегодня заметно разрушившаяся. Замечательное место для встречи нового дня. И мы были не единственными, кто так считал. Разговаривая с братом, я не сразу заметил, что даже без движения его губ, я чудесным образом слышу чей-то голос. - Макс, похоже я научился читать твои мысли. - Наконец-то узнаешь хоть что-то полезное. - Нет, серьезно. Здесь кто-то есть, помимо нас. - Вон смотри, - и Макс указал на небольшую поляну, расположившуюся под каменной башней. Спиной к нам, по-моему в позе лотоса, сидели две женщины. Их вид был чрезвычайно умиротворенный, будто они созерцали покой в японском саду камней. Когда они нас заметили, то приветливо улыбнулись и поздоровались. Они излучали какое-то тепло и чистую радость, и даже против своей воли мы ответили тем же радушием, хоть несколько опешили, увидев здесь непрошенных гостей. Рядом с медитирующими женщинами на траве лежал небольшой магнитофон, из которого доносилась неторопливая приятная мужская речь, принятая мной за внутренний голос брата. Содержание проповеди, которой наслаждались наши спутницы, было весьма позитивным и в целом сводилось к изучению положительной силы солнца. - Мне всё это кажется, или ты тоже их видишь? - Да, никогда такого раньше не наблюдал. - Как думаешь, они из секты? Поклоняются Ярилу? - Нет, не похоже. Они такие же, как мы с тобой: встали пораньше, чтобы встретить сегодняшний рассвет. - А почему мы с тобой не такие счастливые? Только посмотри на их лица. - Иди присядь рядом и спроси. - Ну уж нет, мне и здесь нравится. Одним словом, я не испытывал к ним большой симпатии, может быть, от того, что теперь мы встретим этот рассвет не одни, или от того, что они были подозрительно довольны своей жизнью. Это всегда настораживает людей. На самом деле, эти женщины были здесь неспроста. 21-ое июня - день летнего солнцестояния, когда солнце достигает самого удаленного положения от небесного экватора. Еще в языческие времена считалось, что в этот момент усиливается энергия стихии огня, символизирующей жизненную силу. Древние славяне праздновали день Купала, совершали магические обряды, гадали, ходили за целебными травами. В общем, творились страшные и непонятные мне сегодня вещи. И что если я родился в день солнцестояния, они и мне будут поклоняться? Я постарался отвлечься от этих крамольных мыслей. Это и вправду был первый день моего двадцатилетия. Странно было осознавать, что наступил третий десяток. Господи, это же смешно! Мне все еще пятнадцать лет, я не чувствую, что нахожусь на пороге взрослой жизни. Мне трудно было признать, что впереди ждет немало испытаний, с которыми я должен буду справиться самостоятельно. Вероятно, именно в это десятилетие решится, кем я буду и смогу ли себя реализовать. Столько возможностей! Главное их правильно использовать. А что если… - Эй, Костя, о чем ты там замечтался? Смотри, над тем холмом уже загорелся солнечный ореол. Я чуть не пропустил самое прекрасное. Ох, это по-настоящему волшебный момент, когда солнце только начинает выглядывать из-за гор. Сначала появляется тоненькая полоска света, затем солнечная улыбка медленно растет, а потом солнце приходит к нам во всей своей красе. На противоположных холмах быстро таяла тень, приближаясь все ближе к нам. Битва с ночью подходила к концу. Высокая сторожевая башня уже наполовину стала белой, продолжая погружаться в свет. Вот-вот первые лучи коснуться наших удивленных с братом лиц и согреют радостью нового дня. Женщины, что сидели на траве, подняли свои руки, будто тянутся к небу. И в этот самый момент солнце облизало пальцы их рук и стало медленно двигаться вдоль кистей и предплечий, поглощая их тело. Они целиком отдавались солнцу, и я не испытывал ничего, кроме желания оставить их со своим таинством одних. Мы вышли из внутреннего дворика крепости и оказались среди моря алых маков, которые мерно покачивались, ожидая встречи с солнцем. Они звали к себе, и мы с братом присели на камень, некогда державший сторожевую стену. Здесь в полной тишине мы смотрели, как самая короткая ночь в году сменялась едва теплыми лучами, неуверенно выглядывающими из-за зеленых холмов, и становилось грустно от того, что через несколько минут выйдет яркое солнце - и после лето пойдет на убыль. 21-го июня наступал 7 305 день моей жизни, или просто мой 20-ый год. Я так мало успел сделать, и так много еще предстоит.

В приподнятом настроении, полные сил и благородных намерений, мы вернулись с братом в свои кровати. Было 8 часов утра, но я больше не хотел спать. Меня переполняли эмоции, мне хотелось взяться за что-нибудь хорошее, поделиться счастьем с другим, а рядом, как назло, был только Азат. Я решил, что самым добрым поступком, который я мог для него сделать, было отсутсвие каких-либо поступков. Так я и заснул, не дав свободу порывам своей души. - Кооостя! Просыпайся. - А?! Что? - удивился я. - Это я, Азат. Нам к часу дня нужно освобождать номер. - А сколько уже времени? - Почти двенадцать. - Да уж, хорошо я поспал. А с каких пор ты, Азат, просыпаешься раньше меня? - Обещаю, что такое больше не повторится, только на твой день рождения. Тут в дверь кто-то постучался, и я поспешил впустить гостей. Каково было мое удивление увидеть сначала торт, пролезший в комнату, а потом довольное лицо брата? Я засмеялся такому повороту событий. Следом зашла Настя: она ��ыла во всеоружии с телефоном вместо камеры видеооператора. - Ты думал, что мы оставим тебя в покое? - сказал брат, после того, как они вместе пропели песенку. - Да, я уже сам успел забыть, что у меня сегодня день рождения. - В общем, Костя. В жизни бывают разные истории и ситуации. Иногда мы спотыкаемся… - тут он взял паузу, - Иногда падаем! А что было дальше, я не понял: слишком быстро все поменялось перед моими глазами. Помню, как торт в левой руке брата стал стремительно приближаться к моему лицу, и тут промелькнула мысль, что все это время он как-то странно его держал, будто собирался кинуть, а не подарить. Но осознание пришло слишком поздно: меня застали врасплох. Я был сражен творожным тортом, который щедро подсластил мое лицо. И тут я с радостью признал, что торт был с банановым вкусом и довольно кстати здесь оказался воздушный крем, а не какие-нибудь сухарики. - И что бы ты, споткнувшись, всегда падал в торт! - закончил счастливый брат. Я сначала кричал, потом смеялся, потом мы смеялись все вчетвером. Мне так понравился этот трюк, который раньше я видел только в кино, что забрал торт из рук брата и уже самостоятельно нырнул в него на радость всех окружающих. Я с удовольствием облизывал себя, ведь таким сладким я еще никогда не был. Сюрприз несомненно удался, и если у вас будет возможность кинуть в кого-нибудь торт, делайте это без зазрения совести. Поверьте, этому человеку понравится (может и не сразу, тогда стоит повторить). Еще долго меня отмывали Настя и Азат, а Макс радовался своей шалости. Этот торт не только физически до конца путешествия оставался со мной (я никак не мог расчесать волосы, так они слиплись от джема), но и и сейчас я считаю, что погружение в кондитерское изделие было одним из самых веселых событий, произошедших со мной, и я его никогда не забуду. И не прощу.

***

За окном иллюминатора нашего самолета горели огоньки посадочной полосы аэропорта Кольцово. Я даже не заметил, как мы прилетели в Екатеринбург. Это был один из самых быстрых и приятных перелетов, и стоит сказать, самый интересный. Я посмотрел на Костю, который все это время сидел рядом: он говорил по телефону с родителями, рассказывая, что мы благополучно приземлились и скоро он встретится с ними. - Я никогда и не думал, что недельное путешествие может оставить столько впечатлений, - сказал я ему, - Я чрезвычайно рад, что услышал все эти истории, произошедшие с вами в Бахчисарае, Севастополе и Балаклаве. Я будто побывал на теплых берегах Черного моря и пережил маленькое лето. - Жалко, что у нас нет времени рассказать, что же было дальше. Ялта, Алушта, Судак и еще столько мест, которые не оставили нас равнодушными. - Ты бы хотел вернуться на полуостров? - Больше всего. Крым покорил своим разнообразием и радушием, своими легендами и богатой историей. Его невозможно изучить до конца, даже если живешь там всю жизнь. - Значит, ты еще побываешь в Мангуп-Кале и на Яшмовом пляже? Рискнешь искупаться в открытом море? - За расставанием следует встреча, если искренне того желать. Да, я уверен, что вернусь, чтобы еще раз встретить свой день рождения на солнечном полуострове. Отчего-то мне было грустно прощаться с Костей, который так откровенно поделился со мной всеми своими переживаниями. Не знаю, чем я заслужил такую возможность, все-таки нечасто услышишь историю, достойную того, чтобы потом пересказать её другим. И я решил, что будет жестоко позволить всему, что я услышал, так просто потеряться. Пусть эта книга поделиться счастьем с другими, и назову я её «На светлых берегах Чёрного моря».

[philosopher-of-freedom]

9. Наше «Лето»

Не хочу зиму. Не хочу, чтобы с севера налетели холодные ветра и принесли с собой колючие хлопья снега. Не хочу, чтобы холодная длинная ночь замела все, что мне дорого. Не хочу просыпаться во мраке и возвращаться во мрак. Не хочу прятаться в шерстяной шарф и поправлять шапку, вечно налезающую на глаза. Не хочу греть замерзшие руки так, словно собираюсь трением вызвать огонь. Не хочу надевать теплые носки, и все равно активно перепрыгивать с одной ноги на другую в ожидании автобуса. Не хочу, чтобы зелень сменила мертвая белизна, чтобы деревья ушли в сон и цветы свернули свои бутоны, чтобы мое сердце замерзло и разбилось в осколки. Я хочу, чтобы этот июнь жил вечно. Чтобы солнце никогда не остыло в моих глазах, а в волосах не потускнел венок голубых незабудок. Я хочу, чтобы в звездном небе плавали бумажные фонарики, а фермеры собирали урожай сладкого винограда. Хочу сидеть на песочном берегу и наблюдать за тем, как медленно догорает закат, окрашивая горизонт в алый цвет. Я хочу слышать пение морской волны и вдыхать её соленый запах. Хочу, чтобы это длилось вечно. Не хочу, чтобы пришла зима. Тогда мне казалось, что все так и будет. Эти восемь дней в Крыму никогда не закончатся, и мне не придется смотреть, как плачет пасмурное небо декабря, лишенное чувств и ласки. Не придется перелистывать страницы календаря, ожидая вновь увидеть разворот с летними фотографиями. Мы просто мчались по узким серпантинам Крыма, увлеченные предстоящими открытиями навстречу новым впечатлениям. Такие беззаботные и счастливые.

От Севастополя до Балаклавы рукой подать. Буквально. Территориально населенные пункты разделяют всего лишь несколько километров. Настолько близко, что мой брат мог бы решиться отправить меня прогуляться по полуострову пешком. Но пронесло. Ему такая идея в голову не пришла, а я подсказывать не стал. Каких-то полчаса - и мы переместились из греческой колонии Херсонес в балаклавскую бухту. Стояла пасмурная погода, и первое впечатление от Балаклавы было каким-то серым и непонятным. Узкие улочки, сползающие с холма, невысокие двух-трех этажные здания с красной черепицей. Над головой сушатся чьи-то брюки и рубашки. Дорогу перебегают упитанные коты, бросающие недовольный взгляд в сторону мопедов и велосипедов. Чем-то это напоминало провинциальный городок на юге Италии. Мы остановились прямо у выхода на главную набережную города (она же и единственная). Гостиница называлась несколько претенциозно - «Гомер». Уж не знаю, останавливался ли великий грек здесь лично или был лишь проездом. Но по крайней мере вкус у него не плохой: внутри номера были очень комфортабельными. Одно замечание: в нашей двухместной с Азатом комнате была единственная кровать. Да, мне пришлось делить ложе с ним, хотя хотелось подвинуть его одним элегантным движением ноги. Боюсь, что Азат лелеял аналогичные замыслы, но никто не решился на превентивный удар и мы наслаждались статусом-кво. От нас все важнейшие достопримечательности находились в шаговой доступности (звучит глупо для города с населением в 20 тысяч). И мы, забросив вещи, отправились за самым главным. За едой, конечно! Не поверите, но рестораны, в которых посетителям Балаклавы предлагалось отобедать, представляли собой разных видов корабли, стоящие у причала. Вот так неожиданность для города-бухты, подумаете вы. Первый - двухэтажный довольно старой конструкции лайнер, какие плавают по Москве-реке с советских времен. Рядом пришвартовался еще более примечательный плавучий ресторан - в виде деревянного корабля, кажется, времен испанской Армады, но без мачты и парусов. Не хватало только подводной лодки по соседству. Мы сошлись во мнении, что оба плавучих средства скоро пойдут ко дну, но у первого больше шансов остаться на плаву до конца нашего обеда. Мы поднялись на палубу и обнаружили, что из посетителей мы сегодня почти единственные гости, что, впрочем, не помешало обслуживающему персоналу действовать так, словно у них куча забот, то есть вовсе забыть про нас. Когда же нам принесли меню и мы сделали заказ, окончательно стало понятно - народ в Балаклаве живет очень размеренно и спокойно. «Поспешай медленно» - это при них, про официантов и поваров нашего ресторана, особенно если убрать первое слово в фразе. Складывалось впечатление, что местные жители продолжали мыслить генуэзскими категориями времени, то есть узнавали об его изменении дважды в день: во время восхода и заката. Слава богу, ждать захода солнца нам не пришлось. Пока готовились наши кулинарные шедевры (на меньшее мы были не согласны), мы внимательно изучали вид на бухту, открывавшийся со второго этажа нашего лайнера. - Столько катеров, лодок, парусников пришвартовано к набережной. Точно в Монако отдыхаем. - Ну ты сказал, Костя. Точно в Монако! - усмехнулся брат. - Ты посмотри на качество судов, а не на количество. Да, Макс был прав. По большей части всё, что попадало в поле нашего зрения, можно было смело называть посудинами, но никак не роскошными яхтами. Это были рыбацкие шхуны, потрепанные моторные лодки с малой осадкой - никаких свидетельств плавучей скромности олигархов. Забавно, но ответ на плаву. Балаклава - это место, где свое последнее пристанище находят многие безнадежные романтики. Поседевшие, но не утратившие дух авантюризма, те, кто с детства мечтал покорять морскую стихию и вести простой, но вольный образ жизни, - все они под старость лет перебираются поближе к Балаклаве, выкупают небольшую моторную лодку и становятся свободными капитанами, живущими морем и для моря. Эти романтики чаще всего неудавшиеся семьянины и холостяки, уставшие от суеты сует и отчаянные мечтатели, которым нечего терять. Почти безрассудство - разорвать прежние узы, бросить всё и стать рыбаком, чтобы каждый день обдуваемым всеми ветрами на свете встречать утро с сетью в руках. Еще можно возить туристов вдоль побережья, рассказывая с серьезным видом экскурсовода Третьяковской галереи о местных достопримечательностях и легендах. Одним словом, ничего привлекательного для простого горожанина, который ценит тепло, уют и спокойствие. «А он, мятежный, просит бури, / Как будто в бурях есть покой!»

- А вон вход в легендарную штольню подземной базы подводных лодок в Балаклаве, - с интересом начал Азат. - Ты что-нибудь о ней знаешь? - Ну конечно! Я ведь в свое время был там в музее, организованном вместо военной базы. - То есть сейчас там нет подводных лодок? - Есть, но только в виде экспонатов. Там огромная пещера, где могли одновременно прятаться несколько подводных лодок. Говорят, что эта гора могла бы выдержать ядерный удар. - В советские времена это место наверняка было засекречено? - А как же. Балаклавы даже не было на картах, прям как Озерска. - Круто! Было бы у нас больше свободного времени, мы бы сходили в музей. - Да ну, ребят. Вы что на фотографиях не видели эти подлодки? - скептически отнеслась к нашей затеи Настя. - Видели, конечно. Только оценить их масштабность можно исключительно вживую. Мы немного помолчали. - А ты хотел бы быть моряком на подлодке? А, Азат? - Вы что хотите избавиться от меня на целый год, отправив в дальнее плавание? - Какой ты догадливый! - улыбнулись мы с братом. - Да ну вас. Ешьте лучше свою рыбу.

Спустя целую вечность, как мы поднялись на палубу, нам удалось хорошенько подкрепиться местными морепродуктами, и мы были готовы к новым путешествиям. А план у нашего руководителя был следующий: присоединиться к группе туристов и отправиться в морское плавание из бухты Балаклавы. Нам очень понравилась эта идея: все-таки что-то новенькое. Со стороны Черного моря мы полуостров еще не видели. Покинув плавучий ресторан, наша компания отправилась на поиски подходящего для прогулки судна. В длинный ряд выстроились однотипные двух-трех местные лодки, многие даже на веслах. Макс, конечно, мог оставить меня наблюдать за происходящим с берега, Азата посадить за весла, а сам с Настей наслаждаться жизнью, но униженные и оскорбленные могли бы оказать сопротивление. Пассивное по большей части. - Вот этот вариант нас устраивает, - сказал Макс, указывая на табличку с расписание рейсов довольно вместительного корабля. С виду здесь могли поместиться человек 30-50. Настоящий круизный лайнер, на котором не грех и Тихий океан пересечь! - Это ты самостоятельно решил, что такой вариант нас всех устраивает? - Нет, я просто опередил ваше желание и теперь собираюсь воплотить его в жизнь. - А, отлично. Так спокойнее. А то мы испугались, что ты с нами не посовещался. - Маршрут только скучноватый, - продолжил Максим, - нас всех доставят на Яшмовый пляж, где мы были вчера. Дадут нам возможность поплавать, и через полчаса заберут обратно. - О, классно! А может снова поднимемся по ступенькам тогда? Еще 800 вверх и столько же вниз, - вставил я, и тут же поймал на себе гневный взгляд Насти. - Приглашаются все желающие посетить самые волшебные пляжи Черноморского побережья! - кричал стоящий рядом парень, одетый в тельняшку. - С нами вы сможете побывать на чарующих пляжах мыса Фиолент, сможете увидеть уютные дикие пляжи мыса Айя и урочища Инжир! - Извините, а когда отправляется следующий рейс? - спросил брат у зазывалы. - На табличке вот здесь все написано, - не очень тактично отрезал морячок. - Получается, что через 45 минут? - хотел уточнить Макс. - Получается, что через 45 минут, - повторил собеседник, давая всем видом понять, что мы ему мешаем.

- Ага, я к ним с таким отношением никогда не сяду, - обиженно сказал нам брат. - Будем искать другой вариант. Мы пошли дальше по длинной мостовой. На набережной нам встретилась небольшая бронзовая фигура Куприна. Оказывается, писатель очень любил отдыхать в Балаклаве и среди его произведений имеется целый цикл рассказов, посвященных здешним местам. Мы посчитали эту статую одной из главных достопримечательностей города, собирающую толпу зевак. Посчитали её таковой ошибочно. При сближении с шумной группой оказалось, что это вовсе не туристы и не поклонники Куприна. Это были те самые свободные капитаны, промышляющие морскими прогулками для туристов. Мы решили пройти мимо, уж слишком шумно они себя вели. Добравшись до самого конца причала и так не обнаружив яхту своей мечты, мы подошли к самой крайней лодке. С виду этот неуклюжий и беспорядочный набор дерева, брезента и пластмассы напоминал реликт. Реликт чего именно я не знаю, скорее всего, плавучего гроба. В лодке сидел мужчина средних лет, свободного места могло бы хватить на четверых-пятерых пассажиров. - За сколько вы могли бы взять нас с собой на морскую прогулку? - Вас четверо? За 3,5 тысячи рублей. - Дороговато. - Если поплывем сейчас, то снижу цену до трех тысяч. - С такой ценой можно подумать. - Может, еще посмотрим, Макс, - одернула нашего парламентера Настя. Нам совсем не нравился прогнивший и ржавый вид лодки. И не нравилась перспектива затонуть у берегов Крыма. - Хорошо, мы еще пройдемся и вернемся. - Давайте. Только побыстрее. Все равно дешевле, чем я предлагаю, никто вас не прокатит. Мы вернулись к тому месту, где пять минут назад шумно переговаривались капитаны. Теперь их стало меньше. Макс подошел к одному из них, к тому, что был громче всех остальных, и кажется шире других тоже. Содержание разговора я не слышал из-за болтовни окружающих. Но могу восстановить его по долетавшим до меня отрывочным фразам. - 4000 рублей?! - воскликнул Макс. - Да это никуда не годится. - А что ты хотел? Ты мой катер видел? - фамильярно и самоуверенно отвечал капитан. - Нам только что предлагали прогулку за три тысячи. - Кто вам такую фигню сказал? - и брат попытался объяснить ему, с кем мы минуту назад успели договориться. - Малёк что ли? Этот пройдоха? Да я сейчас пойду и засуну его в… Следующее слово я не слышал, но сказано оно было с большой экспрессией. Было видно, что перед нами стоит настоящий морской волк, который за словом в карман не лезет. - Запрыгивайте в катер и поедем за три с половиной тысячи. Можете не благодарить, что делаю такую скидку. В нем ощущалась такая сила воли, что не принять предложение было невозможно. Макс с капитаном пожали друг другу руки. - Как к вам обращаться? - спросил брат. - Петрович. Зовите меня Петровичем. Ко мне все так обращаются. Удивительно, но для меня сразу же все встало на свои места. Бывает такое, что человек называет свое имя и его образ обретает окончательную целостность. Петрович. Ну вылитый Петрович! Большой, громогласный, болтливый, пользующийся авторитетом. Ему было лет за пятьдесят, но судя по энергичной жестикуляции, сил хоть отбавляй. Очень бойкий мужик. Он носил очки на веревочке и его лицо украшали пушистые усы, местами окрасившиеся в желтый цвет. На нем была свободная рубашка, застегнутая наполовину и шорты чуть длиннее колена - все выдавало в нем человека, не очень заботащегося о своей внешней притягательности. Нет, его нельзя было назвать капитаном-мечтой для любой девушки. Это был какой-то бюджетный вариант, но неприкрытая харизма влекла к нему. - Плавание займет три часа. Верну вас обратно в восемь. Осторожно. Ступайте на коврик, а потом прыгайте в кабину. Не свалитесь только, а то не хочу вытаскивать вас из-под соседних катеров. И тут он показал на длинный шест, нужный для того, чтобы отталкиваться от причала. Я посмотрел в воду. Там плавали мертвые медузы, куча противных водорослей темно-зеленого цвета. Нет, купаться здесь я совсем не собирался, да потом еще получать по голове палкой. Игра явно не стоила свеч. Мы все благополучно расположились в катере. Катер был довольно симпатичный: белого цвета, метров пять в длину, полтора в ширину (не разбежишься), на носу находился воображаемый капитанский мостик, состоящий из штурвала, по бокам катера располагались скамейки, представляющие собой обычный выступ пластмассового корпуса, смягченный кожаной подушкой для сидения. На каждой из скамеек могли уместиться до трех пассажиров. Итого максимум 7 человек с капитаном. На корме было написано небольшое стихотворение, посвященное морю. Мне не запомнилось его содержание - лишь то, что в нем было две пунктуационных и одна орфографическая ошибки. Больше всего привлекло внимание название катера - «Лето». Было в этом что-то символичное - мой июнь, Черное море, Крым и маленький катер, воплотивший в одном слове всю прелесть этого путешествия. Лето. В этом слове есть что-то магическое. Оно пахнет цветочной пыльцой, костром и свободой. Оно цвета раннего рассвета, голубого неба и молодых глаз. На вкус оно как спелая черешня, лимонное мороженное, сладкая вата и долгожданная любовь. На ощупь лето как шёлк женских волос, как мягкий ковер из свежескошенной травы и теплое, как солнечный зайчик. Лето - это когда убегаешь из дома навстречу несбыточным мечтам, когда не знаешь усталости, когда засыпаешь с друзьями под звездами. Лето всегда с нами.

- Вы первый раз в Балаклаве, так? - завел разговор капитан. - Да, до этого были в Севастополе и Бахчисарае. - И как вам наш город после Севастополя? - Ну… Поспокойнее и меньше. - Это точно, - засмеялся Петрович, - тут вся жизнь начинает кипеть ночью, когда народ собирается на набережной. В каждом ресторане громко играет музыка, танцуют взрослые и дети, везде горят яркие фонари. Очень весело. Тут отчего-то на меня налетели детские воспоминания вечерней Анапы. Счастливые, загорелые люди гуляют по освещенным улицам и наслаждаются теплым южным воздухом. Вокруг замечательные артисты: кто жонглирует, кто предлагает сфотографировать с обезьянкой. Не знаю, как передать эти чувства пятилетнего Кости. - Вам повезло, что вы попали ко мне. Лучше меня никто не расскажет про историю и достопримечательности Балаклавы. Как думаете, какова глубина бухты? - Метров десять-пятнадцать? - Местами доходит до 37 метров. Сама природа сделал всё для того, чтобы подводные лодки могли без проблем проходить в штольню. - 37 метров?! Это же высота нескольких многоэтажек. - Это не всё, что делает эту бухту идеальной для секретной базы. Когда смотришь на скалистый берег бухты с моря, то вход в нее совершенно не заметен. Благодаря узкому извилистому входу в гавань, его трудно обнаружить с моря, если о нем не знаешь. Бывали курьёзные случаи. - Какие например? - Отправляться в плавание в нетрезвом состоянии вообще глупая затея, но особенно здесь. Я знаю парней, которые пьяные вышли из бухты. Когда погода резко ухудшилась и налетел шторм, они поспешили вернуться в Балаклаву. Но вот незадача. Быстро стемнело и увидеть вход в гавань стало гораздо сложнее. Они раза три прошли мимо нужного поворота, пока случайно все-таки не заплыли в бухту. - Как хорошо, что у нас все трезвые, - Азат внимательно посмотрел на Петровича. Он кажется заметил этот испытывающий взгляд, но ничего не ответил. - Что еще интересно, когда на Черном море стоит самая суровая погода, шторм гуляет в 4-6 балов, в бухте царит штиль или легкое покачивание воды. Подобной естественной гавани на Черном море больше нет. - А вы давно живете в Балаклаве? - Нет, я переехал сюда из Ялты лет семь назад. Был раньше военнослужащим, ушел на пенсию, купил на скопленные деньги катер и теперь вожу туристов по окрестностям. - А во сколько обошелся катер? - 50 тысяч долларов. По сегодняшнему курсу довольно дорого. - Ага. Вряд ли эта бизнес-затея окупится до скончания времен, - усомнился Азат. Петрович отвязал катер от причала и очень аккуратно оттолкнулся от понтонного моста. - Вас, наверное, мучает вопрос, откуда у города такое необычное название. - Да, очень, - съехидничал Азат. - Название «Балаклава» с татарского языка переводится как «рыбный мешок». Скоро вы поймете почему. Мы на тихом ходу обошли все остальные пришвартованные катера и двинулись в сторону выхода из бухты. Гавань, стоит сказать, не такая уж большая: 1,5 километра в длину и метров 400 в ширину. Учитывая, что по обе стороны стоят другие суда, места совсем мало. По пути Петрович рассказывал про необычную конструкцию штольни, про модели подводных лодок и ядерный апокалипсис, который не потревожил бы местных военнослужащих.

- Эй, Петрович! Едешь показывать новичкам красоты наших пейзажей? - окрикнул капитана «Лета» такой же моряк на катере. - Ага. А ты все бездельничаешь? - Да. Сегодня без улова, - и товарищ Петровича показал рыбацкую сеть, полностью набитую пойманной рыбой. - Это считается скудным результатом для местных рыбаков, - пояснил нам Петрович. - Вау! - внезапно воскликнула Настя. - Там только что проплыл дельфин! Вон еще один! Такой большой. Мы сразу же бросились к правому борту нашего катера, где сидела Настя. - Ах да, - спокойно отреагировал наш капитан, - дельфины наши лучшие друзья. Вон там, на 3 часа. Мы не сразу сообразили, о каких часах идет речь. - Ну направо, - уточнил Петрович. Мы повернули головы и увидели, как совсем рядом с нашим катером плыл блестящий плавник. - Они здесь частые гости. Совсем не боятся людей. - Вон! Вон! Смотрите! Там целая семейка дельфинов. Какие они хорошенькие! - Настя снимала видео. - Я уже насчитал семь дельфинов. Столько в жизни не видел. Даже в дельфинарии. - Вот вам и ответ, почему «Балаклава» значит «рыбный мешок». Ближе к концу лета дельфины с моря загоняют в Балаклавскую бухту рыбные косяки, которые становятся легкой добычей для них. Местные рыбаки еще с незапамятных времен, зная эту особенность, умело расставляют сети и в сотрудничестве с дельфинами обеспечивают себя едой. - Как здорово! Они действительно умнее тебя, Костя, - восхищенно заметил брат. - Ну спасибо. Пускай они тогда за тебя таскают сумки, - обиделся я. Представление, устроенное для нас дельфинами, действительно было впечатляющим. Казалось, они пытались перещеголять друг друга, красуясь перед нами. Замечательные создания. Добрые. - А вот меня всегда интересовал вопрос. Почему вязанная шапка называется балаклава? Это как-то относится к городу? - Да, история, связанная с Балаклавой, подарила миру этот головной убор. Маленький повод для гордости. - И кто придумал эту зимнюю маску? - Англичане. Во время Крымско-Турецкой войны английские войска захватили Балаклаву и остались здесь на зимние квартиры. Зима выдалась очень суровая, аномальные морозы и сильный морской ветер часто приводили к обморожению ушей и носа. - Да уж, не привыкли эти изнеженные чопорные британцы даже к крымской зиме. - Вот англичане и придумали вязанную шапку с прорезями для глаз, ее они назвали в честь города.

Петрович сидел за штурвалом и, надев очки, вещал с видом профессора истории. Он говорил очень быстро, как будто заучил каждое слово, но слушать его было интересно. В это же время капитан внимательно следил за ситуацией за бортом и на медленном ходу выруливал катер из бухты. Проплыв по извилистому пути, мы наконец-то вышли из гавани. Небо успело рассеяться и над нашими головами сияло яркое солнце, неспешно клонившееся к закату. - Видите тот мыс вдалеке? Туда мы и отправимся. Сначала будем держаться ближе к берегу, а на обратном пути выйдем в открытое море. Мыс находился на весьма почтительном расстоянии от нас и казался крошечным выступом. Берег на протяжении всего нашего пути представлял собой резкий скалистый обрыв высотой в несколько десятков метров. Настоящая стена из камня. Петрович попросил нас распределиться поровну по обе стороны лодки, объяснив, что хоть катер и устойчивый, но стоит быть осторожным. - Если кто захочет поменять сторону катера, нужно обменяться местами, чтобы сохранять баланс. И держитесь за поручни. Вы ведь не хотите вылететь за борт? Капитан включил мотор лодки на полную мощность, и тот без пререканий послушался своего хозяина. На лице Петровича засияла счастливая улыбка. Было видно, какое удовольствие он каждый раз получал, выходя в море. Это была его стихия. Наш катер помчался по невысоким волнам, рассекая воду и щедро поливая нас, пассажиров, холодными брызгами. Ветер задувал в лицо, и капитану пришлось повысить голос, чтобы докричаться до нас. - Видите ту высокую скалу? Вам ничего не напоминает её вид? - Он кажется мне знакомым, - задумавшись, ответил Азат. - Ах да! Я ж видел такую же скалу пять минут назад. - Здесь снимали знаменитую сцену из советского фильма «Человек-амфибия», - пояснил Петрович. - Когда он прыгнул в воду за жемчужиной, которую уронила девушка? - спросил Макс. - Да, именно с этой скалы он и прыгнул. А вон там снимался эпизод из кинокартины «Пираты XX века». - Ничего себе, какое популярное место. - Слева вы можете видеть пляжи Золотой и Серебряный. Очень популярные места. - Отчего же? - Это нудисткие пляжи. Мы понимающе замолчали. Я подумал, хорошо, что сейчас там никто не отдыхает. - А вот мой любимый объект. Видите те два огромных валуна, разделенные трещиной? Когда-то это была большущая глыба, а теперь это произведение искусства. - Потерянное восьмое чудо света? - Можно и так сказать. Издалека камни напоминают кое-что. Знаете песню Глюкозы? - и он попытался спеть «а у меня самая, самая красивая опа». - Вот валун так и называется. В общем, читатель понял, каким простым был наш собеседник. Это вам не великосветская беседа. - Дальше начинается природный заказник. Нам запрещено даже подплывать к берегу, иначе сразу лишат капитанской лицензии. - Там природно-охранная зона? - Якобы да. Но поговаривают, что здесь просто строилась резиденция Януковича, и лишняя пара глаз ни к чему. - А как называется мыс, к которому мы плывем? - Это мыс Айя. - Это какие-то ацтеки придумали? - поинтересовался я. - Неуч. Это греческое слово. «Айос» значит «святой». - Макс включил режим ходячей энциклопедии. Вообще брат с легкостью ответил на половину заковыристых вопросов Петровича о местной истории. - Вот, вы все знаете. Греки считали эти места святыми и хоронили здесь своих предков. - «Айос» он же IOS. Значит «святой». Запомню, - сказал я про себя. - Вот это тоже примечательная скала. Смотрите, какая она ровная. Только если присмотреться, можно увидеть на ней вмятины примерно тридцать сантиметров в диаметре. - И кто их оставил? - Есть небезынтересная история. Говорят, что адмирал Ушаков именно здесь учил своих моряков стрелять из пушек. А те отверстия оставлены пушечными ядрами. Я посмотрел на эту скалу и улыбнулся. Вокруг нас почти ничего не напоминало о двадцать первом веке. Глядя на голубое море, залитое вечерними лучами солнца, нам нетрудно было вообразить, как пару столетий назад на этом же месте стоял линейный корабль «Святой Павел». За штурвалом с гордым видом красовался сам Ушаков, а вокруг суетилась его команда. И мы, молодые матросы, в домотканой одежде, с порохом за поясом, ждем приказа адмирала открыть огонь по несчастной скале. Ух! Сейчас ей достанется. Но вместо похвалы, Ушаков сыплет нас упреками в нерасторопности и неточности ведения огня. И мы с Максом снова заряжаем пушки и стреляем по камню. И так до тех пор, пока не научимся попадать в ту же пробоину, куда выстрелили минуту назад. А Азат в это время натирает тряпкой палубу. А потом будут героические победы в Керченском сражении, при мысе Тендра и Калиакрия и много других славных свершений нашего флота. Тяжело в учении, легко в бою. - А вот здесь во время второй мировой войны пряталась советская подлодка, - Петрович указал пальцем на узкую щель в скале. - Там небольшая пещера, где после рейдов на немецкие корабли скрывались наши моряки. - Кажется, куда ни ткни, обязательно попадешь в какой-нибудь булыжник, обладающий исторической ценностью, - буркнул Азат.

Мыс Айя вблизи представляет собой грандиозное зрелище. Такая суровая монументальность. Словно голова окаменелого гиганта, наклонившегося испить воду. Вот-вот он встанет, осыплются камни, испуганно вспорхнут птицы и он перешагнет через море. Но великан молчит - он застыл навсегда.

- Теперь мы можем возвращаться обратно в Балаклаву. В этот раз мы отплывем подальше от берега. Наш катер развернулся, и мы вышли в открытое море. Погода заметно ухудшилась: чем дальше мы отплывали от скал, тем выше становились встречные волны. Нашему кораблику было тяжело с ними бороться. Нос сильно задирался вверх, когда мы налетали на очередную волну. Поэтому Петровичу приходилось постоянно глушить мотор, чтобы нас не опрокинуло. - Да уж! - кричал наш капитан, который, кажется, тоже занервничал. - Представьте, если бы мы плавали на веслах. Такое путешествие - настоящая мечта для энергичных и молодых. Все время плыть по течению скучно и не полезно, - продолжал говорить Петрович, крепко вцепившись в штурвал. - Гораздо больше удовольствия — бороться с течением, распрямляя спину, и наперекор всему прокладывать дорогу вперед. Особенно когда гребут вместо тебя, а ты сидишь за рулем. - Как бы нам не пришлось грести воду из катера! - говорил Азат, уворачиваясь от очередной волны, решившей обнять его. В конце концов мы решили, что у нас нет ни сил, ни желания бороться со стихией, и мы вернулись к прежнему курсу - ближе к берегу, где волны были спокойнее. На обратном пути Петрович остановился и предложил нам искупаться в открытом море. Макс с Азатом через секунду уже стояли в плавках, готовые прыгнуть в воду. А как же я? По правде говоря, я боюсь воды. Боюсь всматриваться в морскую пучину, пугающе неизвестную и глубокую. Непонятно, что там водится, и мое воображение самостоятельно заселяет этот мир. Нет, не единорогами и русалками. В этой черной бездне первородных страхов мерещатся невиданные чудовища, огромные водоросли и всякая другая дрянь, которая только и ждет, чтобы вцепиться в мою ногу и утащить на дно. Я взрослый человек и понимаю, что там нет никаких акул и осьминогов размером с грузовик, но страх настолько сросся со мной, что я не могу побороть его. Немудрено, что я предпочел остаться в катере и фотографировать энтузиастов с безопасного расстоянии от воды. - Ух! Холодненькая! - Класс! - Зря ты, Костя, отказался! - Да ладно, я как-нибудь здесь подожду. Мне нежарко, зачем купаться? Азат даже успел немного пообследовать подводный мир с помощью маски аквалангиста. Одним словом, все были счастливы: ребята, что искупались в открытом море, я - что остался стоять на прочном дне катера.

Ровно три часа спустя начала нашей морской прогулки мы пришвартовались к набережной Балаклавы. Уставшие, но довольные мы поблагодарили Петровича за устроенный круиз и сделали совместную фотографию на память. Нам так не хотелось прощаться с «Летом», к которому мы успели привыкнуть. Каждый из нас понимал, что мы покидаем не простой катер, что мы оставляем что-то большее. Увы, всё когда-нибудь кончается. Аккуратно ступая по понтонному мосту, мы шли вчетвером, продолжая покачиваться в такт морским волнам. - Сейчас приму горячий душ и упаду в кровать, - говорил брат. - А когда мы будем ужинать? - поддержал разговор Азат. - Как только отдохнем. Как говорится, поспал - можно и поесть. Поел - можно и поспать. - Мне нравится такой настрой. Мое жизненное кредо без прикрас, - улыбнулся Азат. - Эй! Вы что сейчас в номера? - возмутился я. - Да. А ты что собрался делать? - Мы же собирались подняться на ту гору, где находится генуэзская крепость, чтобы посмотреть от туда на бухту. - Давай завтра, Костя. - Ну уж нет. Через двадцать минут солнце будет садиться и мы сможем насладиться восхитительным видом. Я посмотрел на своих попутчиков и не увидел ни капли участия и поддержки. - Тогда я пойду один. - Я не могу отпустить тебя одного, - настаивал Макс. - Да что со мной может случиться? Тут подниматься-то десять минут. Обратно дорогу я знаю. Макс постоял, подумал. - Ладно, только осторожно там. Внутри я услышал чей-то крик «Ура!». Я чувствовал, что обязан подняться туда сейчас, что я не пожалею. Я вскинул портфель с фотоаппаратом на плечо и побежал вверх по улицам в сторону видневшихся разрушенных башен. Времени оставалось немного, нужно было успеть подняться до заката солнца. Как я уже говорил, бухта окружена со всех сторон довольно высокими возвышенностями, на одной из которых когда-то находился форпост генуэзцев. Крепость, вернее то, что от нее осталось, называется Чембало. По сути это несколько сторожевых башен, соединенных между собой стеной. Но местоположение выбрано очень удачно, от туда просматривается вся Балаклава и виден морской горизонт, что позволяло следить за приближением вражеского флота. Если вы когда-нибудь держали в руках открытки с изображением Балаклавы, то скорее всего эти фотографии были сделаны именно с той горы, на которую я спешно взбирался. Закат обещал быть выдающимся. Небо и редкие облака приобрели розоватые оттенки, которые становились все насыщеннее. За соседний холм, не торопясь, прятался солнечный диск, окрашивая скалы, дома, бухту и лица попадавшихся мне по пути людей в приятный красный цвет. Я уже представлял, какими красивыми выйдут мои кадры, но тогда еще не знал на сколько. Главное не опоздать. Тропинка, ведущая на верх, оказалась не самой безопасной. Из под ног постоянно выскальзывали маленькие камни. Сухая земля срывалась с места, и я пару раз чуть не потерял равновесие. Преодолев первую башню, расположенную у подножья холма, я ускорил шаг, а потом и вовсе перешел на бег. Немногие прохожие, в большинстве своем уже спускавшиеся с крепости, удивленно смотрели мне вслед. Наконец-то широкими прыжками я взобрался на самый верх горы. Я остановился, чтобы восстановить дыхание, а когда поднял голову, ахнул. Мне никакими словами не передать тот завораживающий вид, открывшийся передо мной. Этот живописный пейзаж нужно было видеть. Я стоял с широко раскрытыми глазами, потеряв дар речи, и даже не сразу вспомнил, что нужно достать фотоаппарат. Со всех сторон меня окружала какой-то невероятной красоты картина. Вся Балаклава была как на ладони, укрывшись в уютной бухте. Местами уже горели уличные огни, у набережной заманчиво блестели яхты, и снизу доносилась музыка веселых песен. По другую стороны пролива висела раскалившаяся лампа - июньское солнце в полной своей красе. А прямо передо мной до самого края горизонта, до куда только мог видеть человеческий глаз, шумело море. Голубая вода встречалась с небесным огнем. Ночь встречалась с вечером. А я встречался с жизнью - о большем и нельзя мечтать. Я присел на камень и снова огляделся. Вокруг меня росли красные маки и разноцветные полевые цветы, которые манили своим ароматом. Я медленно дышал, наслаждаясь каждым моментом. От подобного впечатления у меня даже закружилась голова, наверное, от того, что я так быстро взбежал на холм. В эту секунду так хотелось разделить чудо с другим человеком. Теперь я нисколько не жалел, что не пошел с остальным в номер. Я бы никогда себе этого не простил. И еще я понял, что был бы плохим сторожевым на службе у генуэзцев. Я просто не смог бы налюбоваться местными закатами и пропустил бы мимо целый флот. Да, это лучшее из природных творений, что я когда-либо видел.

Никогда в жизни я не чувствовал себя таким бодрым. Я и забыл, что несколько дней подряд просыпался с рассветом, забыл, сколько километров мы сегодня прошли и проплыли. Я ощущал невероятный прилив сил и умиротворение. Мне хотелось, чтобы этот миг длился вечно, чтобы солнце замерло и время остановилось. Я хотел, чтобы зима никогда не настала.

Я медленно спустился с вершины холма и отправился по узким улочкам Балаклавы в гостиницу «Гомер». Что ж, если бы я был столь же великим писателем, то моя «Одиссея» поведала бы миру о прекрасных днях и открытиях, сделанных мной в Крыму. Четвертый день нашего пребывания на полуострове подходил к концу, и я был счастлив осознавать, что впереди нас ждет столько же. Тут я остановился у овощного ларька, который уже не работал. «Сегодня 20-ое? Значит, завтра наступит 21-ое июня?», - вдруг спросил я себя. «Так скоро! Я ведь совсем не готов». Я посмотрел на небо, где начали загораться южные звезды. «Что-то будет…» - и с большими надеждами отравился навстречу своему двадцатилетию.

[philosopher-of-freedom]

[philosopher-of-freedom]

Chris De Burgh -- Lady In Red

[philosopher-of-freedom]

Есть фильмы, которые не оставляют нас равнодушными. Есть фильмы, которые пробуждают в нас чувства. Есть фильмы, в которые мы влюбляемся. Такая обаятельная, нежная и милая девушка - Амели - неподражаема в своей простоте. Она настоящая. Она со странностями, и она удивительная. Такая легкая и добрая. Просто прелесть! И как ей это все удается? Я не знаю. Правда, не знаю. Очень трогательный, близкий мне образ, который, кажется, всегда жил в моем сердце, а теперь получил неожиданное воплощение. Чем проще красота, тем она притягательнее.

[philosopher-of-freedom]

8. Тысяча и один археолог

Наутро все звезды, которые я сосчитал, плавая в ночной тишине бассейна, исчезли, угасли, как восковые свечи. Смутно помню, как я продолжил считать их во сне и все время останавливался на одном и том же моменте, а потом начинал сначала. Не знаю, сколько раз это повторилось. Проснувшись, я редко могу припомнить, что мне снилось, а если все же повезло ухватиться за пару-другую фотографий лиц и мест моего воображения, они имеют удивительное свойство испаряться тут же, как попытаешься их повесить на прищепки и проявить. В Крыму я был впечатлён, изумлён, поражён увиденным, но снов не было - была пустота. И звезды, которые я не мог сосчитать. Знаете, порой сон становится глупой нарезкой из одних и тех же моментов, когда ты пытаешься сделать самое обыкновенное действие, но не можешь, как бы ни хотел, выполнить его - всегда возвращаешься к началу. От этого можно сойти с ума. Вы когда-нибудь пытались сосчитать по порядку до ста? Наверняка, когда играли в детстве в прядки. А до двухсот? Возможно, когда пересчитывали монетки в разбитой копилке. Но до тысячи? До тысячи вам приходилось считать? Вряд ли. Только если вы не отчаянный любитель споров и сосед по парте не обещал вам за это билет в кино. В своем сне я, считая огоньки на небе, доходил до десяти тысяч и начинал сначала. Десять тысяч раз доходил до десяти тысяч звезд и начинал сначала. Их не сосчитать, не потому что бессчетное множество, а потому что ежесекундно они рождаются и умирают, падают и взлетают. И каждый раз ты смотришь на другое небо, не такое, каким оно было вчера. Девять тысяч девятьсот девяносто восемь… Девять тысяч девятьсот девяносто девять… Вот она та самая звезда, десятитысячная. Сейчас все повторится: небо внезапно оборвется, сожмется в черную точку и ослепит ярчайшей вспышкой, а потом я вернусь на десять тысяч звезд назад. Чья эта звезда? Последняя ли? Почему не дает покоя? И можно ли ее избежать, как Одиссей избежал начертанной судьбы? Все крутится вокруг этого числа, в нем ответ… В Китайской системе счисления иероглиф вань (万) значит 10 000 - число неба. В запретном городе Пекина насчитывалось 9 999 комнат, потому что ближе к Божественному дворцу быть невозможно. Когда Нефритовый владыка Вселенной прознал, что китайский император, наместник неба, вознамерился стать равным ему и построить дворец с 10 000 комнат, то пришел в ярость, ведь он, повелитель сущего, довольствовался тем же. А теперь я, даже не китайский император и не наместник богов, хочу знать, есть ли в небесном дворце комната, где написано 一万一, то есть 10 001, и кто ждет меня за той дверью. И вот который раз я стою перед этой дверью, ничем не отличающейся от других. Я знаю заранее, что будет, когда я попытаюсь ее открыть, но это меня не останавливает. И в каждом пути должен быть конец, и каждый конец должен быть путем. Я постучался, но в ответ был немой вопрос: «Разве можно достучаться до небес?» Я потянул за ручку… Дверь плавно поддалась и сладко хрустнула. А потом ничего. Или же все? Я не был готов этого понять. Сделав шаг, я канул в безвестность и безвременье - холодную темноту, лишенную осязаемости. Это была бескрайняя пустота, и я не знал, где горизонт, где верх, а где низ. Я летел в бесконечности, лишенный возможности видеть и слышать. Мне казалось, что я падал сотню земных жизней, что бездне не будет конца, и внезапно осознал. Осознал, что прожитые мной двадцать лет лишь тонкий луч света между двумя идеально черными вечностями, откуда мы приходим и куда возвращаемся. Что если жизнь - мгновенье, вспышка, которую я ждал с начала времен, скитаясь в небытие? Неужели нам отведено столь малое, а уходя, мы оставим все на земле и вернемся в вечность безликими и беспамятными? Не возьмем с собой даже короткого воспоминания о людях, которых любили, о днях, когда были счастливы? Нет, я не могу этого допустить. Где-то далеко подо мной появилось маленькое пятно и стало стремительно приближаться. Я падал прямиком на этот предмет и приготовился к столкновению. Три… два… один… Удар! Падение с такой высоты должно было размозжить меня, но приземление смягчила постель. Кажется я угодил в свою кровать.

Когда я открыл глаза, в комнате нашего гостиничного номера было еще темно, но не так темно как в приснившейся мне вечности. На соседней кровати крепко спал Азат, и на его лице замерла довольная, но глупая улыбка. Ему снилось что-то приятное. Может быть, гурии? Да только вот он не был праведным мусульманином. Было душно. То тут, то там на стены сквозь полупрозрачные занавески просачивались бордовые тени еще не взошедшего солнца. Я подошел к окну с видом на Черное море и отодвинул шторы. Мысли путались, и слова не хотя складывались в предложения. «Уже не черное, но еще не голубое», - первое, о чем я подумал. «Скоро солнце разбудит море, и оно медленно двинется, потянется и запоет, сначала тихо, потом все уверенне и тверже, пока у побережья станет невозможно различать другие звуки». Начнет оно с баса: сделает полный вдох грудью так, чтоб ветер раскидал корабли, и возьмет самую низкую ноту, которая из глубины моря покатится глухим ропотом. Постепенно многоголосый гул будет крепнуть, надвигаясь на берег тревожной бурей. Потом волна станет выше, неспокойней, ее кучерявый гребень заплещет баритоном. Настроение моря быстро поменяется с кроткого на игровое, словно у красавицы со своенравным характером. А уже под конец, будто радуясь встречи с сушей, буйная волна зазвучит хрустальным тенором и возьмет так высоко как ни один оперный певец не сможет. И когда настанет очередь финальной ноты, пение сольется в звонкий протяжный хор, какой может быть лишь у непокорной души, и в секунду, когда меньше всего этого ждешь, оборвется, разбившись о скалы. На этом выступление закончится. Опустится занавес, и сцена опустеет. Вместо оваций недовольно захлопают своими крыльями слетевшие с камней чайки. Я знаю, они кричат так отвратительно, надрывая связки, потому что злятся на голос моря, который заглушает кажущийся им мелодичный родной говор. Будь я морем, тоже не питал бы иллюзий относительно природных талантов чаек. А пока этим ранним утром все было погружено в первозданную тишину и только готовилось к пробуждению. «Не каждому удается застать этот миг. Но ты ведь, Костя, не упустишь ни одного шанса, пока здесь, на полуострове?» Я приоткрыл окно, и комнату заполнило холодным запахом тихо спящего моря. Оно напоминало дитя в колыбельной - такое спокойное и чудесное в своей простоте, которое крепко спало, укрывшись розоватыми перинами неба. Запахи утренней свежести, причудливо переплетаясь с мягкими тонами предрассветного часа и удивительной тишиной замершего мира, связали мое сердце шелковым узелком. Я почувствовал, как затянулся узел и сердце внезапно сжалось в волнении. После сна я словно перестал быть Костей, стал кем-то другим, будто до этого я никогда не жил, а теперь воскрес. Увидеть море и умереть… Нет, это неправильно. Увидеть его и переродиться - вот, что происходит с людьми на самом деле. Пока я искал лекарство от меланхолии, на горизонте показался край красного солнца. Ночь отступила. Идеально ровный диск покатился по водной глади, отчего море заблестело золотой чешуей. Природа приветствовала новый день самой торжественной церемонией из всех, а я был скромным свидетелем рождения звезды и пробуждения целой планеты. «Как жаль, что я стою здесь один. Как жаль, что мне не с кем разделить волшебство этого утра и что никому не понять моих чувств», - перебегал я взглядом с одного вспыхнувшего облака на другое. «Ужасно обидно и так одиноко. В такую минуту не хочется ничего говорить, не хочется ничего объяснять, но просто хочется быть понятым без лишних слов. Для этого рядом должен быть человек, посмотрев в глаза которого, ты увидишь то же неподдельное восхищение и ту же жажду к жизни. Людям не нужны слова для единения. Им не нужно ничего кроме сердца, чтобы видеть. Вот, во что я верю. Она встретит твой взгляд и поймет, какие чувства переполняют тебя, а ты сможешь увидеть в ее глазах ту же мысль. Только в отражении ее глаз, нигде больше. И в эту секунду наст��ящего взаимопонимания, мне кажется, рождается любовь».

Не помню, как я снова оказался в кровати. Я уснул, убаюканный мерным плеском волн, доносящимся из открытого окна, и на этот раз мне ничего не снилось.

- Доброе-предоброе утро, - зашел в нашу комнату бодрый Максим. Он несомненно был в хорошем расположении духа. - Какое прекрасное солнечное утро! Нас всех ждет замечательный день, - брат отодвинул все занавески, и комнату моментально затопило слепящим светом полуденного солнца. От неожиданности я закрыл глаза руками, и мне показалось, что я снова сосчитал десятитысячную звезду. - Просто сказка! Не правда ли? Давайте дружно потянемся, не торопясь встанем, - звучал заботливый голос Макса. - Скажем друг другу хорошие слова, что мы счастливы путешествовать вместе, - его слова лились, словно сладкий мед. А потом он повернулся в нашу сторону и резко поменял тон, насупив брови. - Так, так! Вы! Да, вы, два опоссума-лентяя. Я к вам обращаюсь. - Мы с Азатом встрепенулись. - Почему вы все еще в постели? Все зайки, белочки и лисички давно встали. Думаете я буду с вами столь же великодушен и милостив? Размечтались! Быстро вскочили, заправили постели, почистили зубы и спустились в кафе. У вас на все про все пять минут. Время пошло. - И он вышел, демонстративно хлопнув дверью. - Когда мы встанем, ты пожалеешь, что назвал нас апатридами. - Опоссумами, - поправил я. - Да, опасными сумками, - сонным голосом, кажется, самому себе ответил Азат, - пожалеешь, что вообще… Дальнейших угроз я уже не слышал. Он перевернулся на другой бок и как ни в чем ни бывало заснул. Через тридцать минут мы сидели за столом кафе в ожидании оладушков, сырников, блинчиков и Азата. Было непонятно, что из этого списка приготовят быстрее. - Может, его забрали на небеса? - помешивая чай, предположил Макс. - Что, прям в гостиничном полотенце и без завтрака? - возразил я. - Да, неположенно в таком состоянии. Возражение показалось весомым, и было решено временно оставить Азата на земле. Тем более что он наш единственный водитель. Когда с завтраком было давно покончено и мы от скуки (исключительно от скуки, а не обжорства) перешли ко второй порции творожной запеканки и даже начинали думать о предстоящей добавке, в зале появилась странная фигура. Отдалено она напоминала человека, только двигалась так, будто только вчера эволюция подарила прямохождение. - Веселее, Азат! - крикнул Максим. - Сегодня знаменательный день в истории. - Отчего же? - присел напротив меня угрюмый и не выспавшийся Азат. - Такое происходит раз в тысячу лет, - брат перешел на шепот, и Азат с заинтересованным видом подвинулся чуть вперед. - Последний раз подобное случалось аж в 988 году. - Ничего не понимаю, - уставился на брата Азат. - Едем в Херсонес крестить тебя, басурманина! Будем приобщать к христианству, как когда-то византийцы приобщали князя Владимира. - Вот шайтан. Будь ты крестоносцем, а я сарацином, клянусь, ты бы умер раньше меня. Азату принесли его завтрак, и он с завидным усердием принялся за съестное. - Сегодня ночью ты улыбался, - смотря в окно, сказал я Азату. - Просто мне снилось, что мы завтракаем, а Максим молчит. Какое счастье, что сон вещий. - Знаешь, о чем я думаю? - спросил брат. - Думаю, что да, - ответил Азат. - И что же ты думаешь, что я думаю? - Я думаю, что ты думаешь, что нам пора. - Я думаю, что ты прав, думая, что нам пора. Итак, недолго думая, мы оплатили завтрак и вернулись в свои номера. - Сегодня у нас наполеоновские планы, - достал свой блокнот Максим. - Впрочем ничего нового, - послышалось возмущение Насти. - Разговорчики в строю! Сегодня мы покидаем Севастополь, - продолжил брат генеральским тоном, - но прежде насладимся достопримечательностями греческого полиса Херсонеса Таврического. Нас ждет увлекательное путешествие в Балаклаву, где мы… где мы… - Макс начал листать блокнот в поисках продолжения своих записей, - где мы разберемся что делать уже на месте, - уверенно закончил он. - Отличный план… Лучше и не скажешь. - Браво, товарищ генерал! - язвили мы как могли. - Не вижу энтузиазма в ваших глазах! - вручив мне две неподъемных сумки, заявил наш экскурсовод. Брат пошел отдавать ключи от номеров, а я, конечно же, не упустил возможности уронить один из чемоданов на ногу зазевавшемуся Азату. Тот подскочил, как ошпаренный (Чего он такой нервный? Эка невидаль - палец отдавил). Когда Максим вернулся, он застал такую картину. Азат с мученическим лицом прыгал на одной ноге вокруг беспорядочно повалившихся сумок. Было похоже, что он предпринял оздоровительный моцион, в программу которого вошли десять кругов с регулярными остановки, кажется, ради чтения строк из татарской поэзии. Я с хохотом гнался за Азатом, пытаясь успокоить его дружеским советом. Вокруг были разбросаны бутылки воды, выкатившиеся из пакета. Полный бардак. А на одной из сумок, будто бы ни при чем, сидела умиротворенная Настя и что-то с интересом смотрела в телефоне. - Отставить балаган! Вас ни на минуту нельзя покинуть! - вмешался в представление неизменный руководитель нашей группы. - Это у Кости руки отсохли, - послышался ябеднический голос обиженного Азата. - Ничего у меня не отсохло. Просто кто-то возит с собой разобранный по кирпичикам дом, - я указал на чемодан, послуживший виновником производственной травмы Азата. - А другие встают где попало. - Да от твоих слов мухи мрут, - Азат, разумеется, повел неистовую борьбу за справедливость - право каждого татарина по рождению. - От моих, может, мухи и мрут, но твои даже и на тех не действуют. - Обоих отправлю в карцер, - вовремя вмешался старший. - Это как? - мы с Азатом прекратили спорить. - Будете жить на голодном пайке в машине, и к тому же лишенные моего внимания. - Быть обреченным на самую страшную казнь и то звучит не так устрашающе, - сошлись мы во мнении и замяли этот спор. Меня заставили перетащить все наши вещи в багажник. С «невероятной активностью» я принялся за выполнение поставленной задачи. Мне одному кажется, что я всегда работаю больше положенного? Не потому что я заподозрил других в лени - боже упаси. Просто я вечно оказываюсь в ненужном месте в ненужный час. Это вовсе не означает, что работа мне противна по своей природе. Труд - это благородное занятие, которому я уделяю большое внимание. Например, я могу часами сидеть и смотреть, как работают другие. Часами! Представляете? Разве после этого можно сказать, что работа мне не нравится? Нет, я не могу без нее жить, ее отсутсвие разбивает мне сердце. Вот нет никакого задания - все пиши пропало: не нахожу себе места. Совесть начинает нашептывать мне: «Бездееельник! Найди себе занятие». Чтобы не чувствовать себя неловко, я собираю как можно больше работы и наслаждаюсь ее объемом. Коллекционировать обязанности стало моей страстью еще и потому, что прекрасно осознавать себя постоянно нужным и полезным. Я очень часто могу слышать, как ко мне с просьбой обращаются родители, как с уст брата регулярно слетает мое имя. Вспоминали бы они меня, если бы я был настолько глуп, чтобы сразу выполнять их просьбы? Ну конечно нет! Вот и теперь чемоданы грелись на солнце в ожидании, когда я смогу вдоволь насладиться наличием появившейся из ниоткуда работы. Уже в машине наш водитель решил вспомнить Максиму его слова о басурманине. - Сначала были шутки расистские, мол доверять этим хитрым татаринам нельзя. Теперь религиозные, что меня едут крестить. Дальше будет дискриминация по полу? - Если бы за каждую такую шутку я получал по монете, то сейчас был бы богаче королей, - довольный ответил Максим. - Я же не виноват, что над тобой так весело подшучивать. Руины бывшего греческого города Херсонеса располагаются прямо на территории Севастополя, нам нужно было просто проехаться по нескольким извилистым улочкам, найти парковочное место и войти в античные ворота Корсуня. С последним были некоторые проблемы. При входе на территорию музея-заповедника располагается пост охраны, необходимый для осмотра туристов на предмет наличия опасных предметов. Таким нежелательным предметом оказался целый человек, и им был наш Азат. Сначала мы поприветствовали ребят в форме, но судя по их серьезным лицам, приветствие здесь не приветствовалось. Азата остановили и попросили показать внутренность его рюкзака. Азат любезно согласился, поставил сумку на стол и принялся открывать замок. Это у него получалось явно плохо: молнию заело в самый неподходящий момент. Как только он ни брался за этот треклятый рюкзак: и переворачивал его вверх ногами, и зажимал его между ног, пытаясь тянуть за собачку двумя руками, - ничего не получалось. За его действиями с вниманием наблюдали охранники. Им стало еще интереснее, когда вконец разочаровавшийся в жизни Азат решил пнуть лежащий неподалеку камень. И поверите ли, но удар пришелся на тот же палец, что утром пострадал от моего коварства. Тут древнегреческая колония Северного Причерноморья услышала такие слова, какие не слышала за все 20 веков своего существования. Как ни странно, но упавший рюкзак лежал на земле в раскрытом положении. Даже если бы оттуда выпал динамит, сотрудники не обратили бы никакого внимания, так как были слишком заняты ��утбольной травмой Азата. Да только вот в отличие от футболистов он не притворялся. Как видите, без потерь пройти на вражескую территорию не удалось. Но это неважно, в конце концов мы шли по уложенным плиткой дорожкам древнего Херсонеса. Впереди Макс, за ним Настя, чуть позади я, и замыкал наш строй Азат, теперь уже хромающий на одну ногу. Кажется, он жалел, что вообще согласился на это мероприятие, имею в виду ехать в Крым. На меня руины производят странное впечатление. Вот хоть убей, не вижу я в этих наполовину разрушенных стенах никакой притягательности. Другое дело мой брат. Вы бы видели, как на Максима влияют памятники старины. Он просто становится сам не свой. Как только Макс оказывается в опасной близости от какой-нибудь никому неизвестной колонны 3 века, он хочет знать про нее все. Кем построена, для кого, в чем ее уникальность и где найти человека, который сделает ее копию. Развалины некогда прекрасного греческого полиса были настоящим раздольем для несостоявшегося археолога. Брат обошел все улицы вдоль и поперек, заглянул во все колодцы и огромные резервуары, где когда-то хранилась рыба, прочитал все пояснительные таблички, успел поговорить с людьми, которые проводили там раскопки. Мне кажется, ему даже удалось с точностью определить место, где крестили князя Владимира, хотя археологи до сих пор гадают. В общем, Макс был счастлив, как ребенок. Остальные же были не в состоянии даже притворяться, что им интересно. Настю одолевало дневное пекло, я устал переставлять ноги, а Азат и вовсе был на краю нервного срыва, готовый броситься в море - таким большим поклонником античности он был. Знаете, что интересно? Когда Азат вошел внутрь Владимирского кафедрального собора, находящегося на территории Херсонеса, с ним ничего не случилось, на нем даже не загорелась одежда. Говорю же вам, он не благочестивый мусульманин и даже этого не скрывает. Уже ближе к концу нашей импровизированной экскурсии мы попали на территорию местного амфитеатра и с грустью осознали, что опоздали на последний сеанс вот уж как на пять веков. И все равно, когда сидишь на трибуне в подобном месте, невольно хочется аплодировать. Вот мы и хлопали без устали вчетвером. Не знаю кому и за какой спектакль, но нам нравилось представлять себя обычными греками, пришедшими вечером посмотреть комедию Аристофана или Менандра. Но единственную комедию, которую нам устроили, мы не оценили. Две жизнерадостные бабушки что-то мило обсуждали около тележки с мороженым. Одна из них, та, что носила желтый фартук, была продавщицей. Рядом с ними лежал ящик, из которого громко доносилась человеческая речь, то пропадая, то начиная снова шипеть и гудеть. Лично я при первом взгляде на данный предмет решил, что это какой-то реликт эпохи Древнего Рима, который достался им по наследству от императора Августа. Мы подумали, почему бы нам не охладиться в такую-то жару? Мы подошли к ларьку и попросили четыре порции пломбира в вафельном стаканчике. Бабушки продолжили разговаривать между собой, даже не оглянувшись. Кажется, они активно обсуждали новости из переносного радио, создававшего звуковые помехи на километр вокруг. - Можно нам, пожалуйста, четыре вафельных стаканчика? - вежливо повторил Максим. Ноль внимания. Никакой реакции. - Мы хотели бы купить у вас мороженое, - брат обошел ларек стороной, так чтобы его заметили. - Вы кто, молодой человек? - неожиданно встрепенулись бабушки. - Вафельные стаканчики продаете? - А? - Вот деньги. Мы возьмем мороженое? - Что? - Сделайте потише радио, ничего не слышно. - Галя! Галя! Выключи радио. Молодые люди жалуются. Говорят, что из-за него они нас не слышат. - Да не мы вас не слышим, а вы нас. - Что вы говорите? - Ай, ничего! Хорошего вам дня и побольше посетителей. - И вам хорошего дня! - улыбнулась продавщица. - Какой приятный молодой человек, - продолжила она, обращаясь уже к своей собеседнице, когда мы отошли от ларька, - только не знаю, зачем он мне деньги предлагал. - Может, он пломбир хотел купить? - Да нет. Вряд ли. Он бы об этом так и сказал. Наверное, радио наше понравилось, вот и спрашивал цену на него. Вывод. Бабушки любят поворковать. Вывод из вывода. Они не замечают, что происходит вокруг в этот момент. Вывод из вывода, сделанного из вывода. Если хотите купить мороженое, вам придется для начала купить у них радио.

Продолжение следует. С вопросами и пожеланиями просим обращаться напрямую к автору.

[philosopher-of-freedom]

[philosopher-of-freedom]

Кленовый лист.

В маленьком окне без занавесок каких сотня в этом доме отражалось пасмурное небо и пара столь же пасмурных глаз. Не стоит искать причин, почему осенью глаза тускнеют и опускаются руки. Может это дожди, а может вечная драма, где есть он и она. 

Осенью клены тоже грустят, опуская свои раскидистые ветви, будто понурив плечи. Один такой старый клен одиноко стоял во дворе, ожидая часа, когда вокруг перестанут сноситься дома и строиться новые, когда его жизнь прервут глухие удары топора. Пока он креп, его листва тянулась к небу, а теперь он устал умирать каждую осень. 

Снова поднялся ветер, но даже сгорбившийся полувековой клен не желает оставаться раздетым у всех на виду - он будет держаться до последнего опавшего листка, будет гнуться и хрипеть, как старый солдат, но не уступит без боя. И все же он знает: каким бы упрямым он не был, природа возьмет свое. Ветер добьется своей цели, сдует все листья, которые клен помнил еще ненабухшими почками, а потом забавы ради будет играть вокруг клена листопадом на горе побежденному. Слетел еще один пожелтевший лист. Сколько таких опало и скольким еще предстоит? Никто никогда не считает. Этот лист не был самым большим или самым красивым, он даже не мог похвастаться своим резным узором: ему не хватало ��дного края, - вовсе не мечта в коллекцию гербарий. Его это не заботило - он просто плавно скользил по воздуху, наслаждаясь легкостью полета. Это его первое большое путешествие, жаль что и последнее. В этот миг он мечтал об одном: обрести покой в тихом объятии сырой земли, укрыться снегом, перезимовать, и снова проснуться зеленым на ветке клена, чтобы следующей осенью навсегда улететь на юг. Но никто из собратьев не возвращался после полета, а если бы они вернулись, им было бы что рассказать. Раньше он видел лишь соседние листья и иногда залетавших птиц, а мир оказался таким огромными и головокружительным, что он не успевал вращаться, осматриваясь кругом. От удивления хотелось петь, но листья не поют - только шуршат, поэтому он решил танцевать. Обагренным светом заходящего солнца танцевать под ногами зазевавшихся прохожих, танцевать, уворачиваясь от лап норовившего поймать лист кота, танцевать, взлетая до небес и падая в стремительном пике. Пока ты танцуешь, ты не можешь умереть - ты свободен. 

Пасмурные глаза моргнули. «Несомненно это вальс-бостон, хоть и несколько небрежный. А теперь что? Ну конечно! Он исполняет польку. А еще кадриль и даже танго. Талантливый танцор этот лист...». 

 - Куда ты смотришь, Коленька? - с заботой спросила мама. 

- Да, так... Ничего. Просто показалось. 

 - Что же? Ну же, расскажи мне, - мама укрыла сына пледом. 

 - Показалось, что листья умеют танцевать. Представляешь, какая глупость? 

- Почему же глупость?

 - У них же нет ног! 

 - Просто этот лист не такой как все, понимаешь? Ему не нужны для этого ноги. Он особенный. 

- Как я? - Да, прямо как ты, малыш. Он такой же стойкий, никакие преграды не остановят его на пути к мечте. 

 В комнате стало тихо. Мама поливала гибискус, а сын считал количество черных зонтов в руках прохожих. 

 - Я мечтаю танцевать, - сказал он тихо. 

Мама поставила стакан с водой и подошла к Коле. 

 - Ты обязательно станешь самым выдающимся танцовщиком, будешь выступать на сцене Большого театра. Нужно лишь сильно этого захотеть. 

- Она взяла его руку и прижила к груди. 

 - Но я даже в школу не могу ходить, не могу играть во дворе в футбол, у меня даже нет друзей! 

 - Когда рядом есть люди, которые тебя любят и верят в тебя, все в этом мире возможно. Мама взяла маленького Колю на руки и отнесла его к коляске. 

 - Никогда не смей сдаваться, понял меня? Никогда не говори: «Это невозможно». Есть тысячи отговорок, но ты должен быть выше их.

 - Но если надо мной будут смеяться? 

- Смейся вместе с ними. В смехе нет ничего плохого. 

 - Мама, давай ты со мной погуляешь? Я хочу найти этот кленовый лист. Хочу, чтобы он висел там, - Коля показал на стену, где среди прочих рисунков были по-детски неаккуратно нарисованные силуэты балерин и танцевальных пар. - Я очень верю в свою мечту. 

 - Конечно, - улыбнулась мама, - ты самое дорогое, что у меня есть, - поцеловала она маленького Колю.

[philosopher-of-freedom]

А потом лето кончилось...

Лето внезапно кончилось, будто оторвалась крепко-накрепко пришитая пуговица любимого пальто. Ты тысячу раз застегивал это пальто, безошибочно угадывая высоту петли. Но вот привычное и изящное движение руки, отработанное до совершенства, теряет прежний смысл. Мелочь. Ведь ты никогда не замечал существования этой пуговицы, не задумывался о ценности застежки. И теперь пальцы судорожно скользят вдоль борта, все быстрее и быстрее, не зная за что зацепиться. Но возможная пропажа пока несильно волнует тебя: ты, одеваясь на ходу, что-то весело рассказываешь друзьям. Через минуту безуспешных усилий в голове начинают зарождаться подозрения - что-то неладно с пальто. И вот опустив взгляд, ты понимаешь, что худшие опасения оправдались: вместо пуговицы на положенном месте висят остатки ниток. Чувствуешь себя совершенно голым, уязвимым. Ты хватаешься за живот, будто тебя только что прострелили и ты истекаешь кровью. Как же так? Где я мог ее потерять? Как теперь быть? И пуговицы всегда отрываются не вовремя, в точности как лето. А оно закончилось. Совершенно внезапно. Быть может, пример с пуговицей вас не убедил. Но вот представьте, что вы сидите под яблоней в летнем саду. День ясный и безветренный - замечательный повод почитать книгу в прохладной тени. На ветках поют птенцы, вокруг порхают разноцветные бабочки. Полное единение с природой и умиротворение. Вы, конечно же, не думаете о Ньютоне, тот наверняка поступил не очень умно, рассиживаясь под яблонями в сентябре месяце. Не удивлюсь, если на него упало их сразу три (по числу законов Ньютона). Сейчас июнь и до сбора яблок еще далеко. Ничто не представляет угрозы вашей гениальной и без падающих на нее предметов голове. Но как вы могли догадаться, автор лукавит. Сейчас-то вам и попадет прямо в макушку крепким как камень зеленым яблоком, точно кувалдой по наковальне. По ощущениям ни с чем несравнимое удовольствие. Замечено: чем меньше ждешь неприятностей, тем больнее прилетает. Вскочив, забываешь про былое единение с природой и умиротворение, что есть злости кидаешь в соседний огород это злосчастное яблоко. От туда незамедлительно доносится жалобный крик подбитого соседа и сыплются проклятья в ваш адрес - так оно становится яблоком раздора. От безысходности пинаешь со всей дури по стволу ныне ненавистного дерева, вызывая адскую боль в большом пальце ноги. За секунду в травмированной черепной коробке рождается поистине великолепная идея, сродни открытию английского физика: спилить эту общественно опасную яблоню и продать первому же дураку этот чертов сад со всеми его отвратительными цветами и убогими растениями. Пока мы думали, что лето с нами навсегда, что счастью не будет конца, оно ушло по-английски. Это ясно и без настенного календаря: просто лето умерло внутри нас. Люди закутались в шарфы, надели невзрачные куртки с нелепыми капюшонами, стали угрюмыми и неразговорчивыми, и что самое страшное - достали черные зонты самых разных конструкций: автоматические и механические, в виде трости, - тысячи тысяч черных зонтов. Я никогда не понимал, отчего зонты обязательно черные и никогда оранжевые? Неужели серого асфальта и серых стен домов недостаточно, чтобы грустить, наступая случайно в лужи? Неужели в дождливый день и без того не мало поводов скучать по теплому солнцу? Зачем нужны черные зонты? Быть может, они - наш общий траур по ушедшему лету, и так мы хороним свои воспоминания о летних приключениях? Что ж, это печальная традиция. А может, мы берем с собой черный зонт, чтобы другой не чувствовал себя в толпе одиноким, чтобы грустить как бы взаймы, ведь когда осенняя печаль коснется и твоего сердца, не хочется, чтобы прохожие дразнили цветными зонтиками, как бы показывая, что им хорошо. Пусть все будут одинаково грустными, чтобы никого не обидеть. Да, мне не известна причина незаменимости черных зонтов, но одно я знаю точно: небо плачет только сильнее, когда видит улицы городов затопленными траурной одеждой.

[philosopher-of-freedom]

Frank Sinatra- Killing Me Softly I heard she sang a good song, I heard she had a style. And so I came to see her and listen for a while. And there she was this young girl, a stranger to my eyes. Strumming my pain with her fingers, singing my life with her words, killing me softly with her song, killing me softly with her song, telling my whole life with her words, killing me softly with her song I felt all flushed with fever, embarrassed by the crowd, I felt she found my letters and read each one out loud. I prayed that she would finish but she just kept right on. Strumming my pain with her fingers, singing my life with her words, killing me softly with her song, killing me softly with her song, telling my whole life with her words, killing me softly with her song She sang as if he knew me in all my dark despair and then she looked right through me as if I wasn't there. But she just came to singing, singing clear and strong. Strumming my pain with her fingers, singing my life with her words, killing me softly with her song, killing me softly with her song, telling my whole life with her words, killing me softly with her song

[philosopher-of-freedom]

7. Болтая с вечностью “на ты”

“… Продолжается посадка на рейс 405 авиакомпании “Победа”. Пассажиров просят пройти к стойкам досмотра”. - Сейчас начнут называть фамилии опаздывающих на рейс. Обожаю этот момент! - Отчего же? - спросил я Костю. - А где ещё можно узнать о существовании фамилий, хоть малость отличающихся от Петровых, Ивановых и Козловых? - Пассажиров Дубяга, Пармезанова и Бесфамильного, опаздывающих на рейс авиакомпании “Победа” до Екатеринбурга просят пройти к выходу номер 12. - Ну вот! О чем я говорил. Бесфамильный. Ха! - Вот так курьёз. Надеюсь, Дубяга будет сидеть не рядом со мной. Наверняка, это какой-нибудь здоровяк. Лучше уж вкусного Пармезанова. Если его не засчитают санкционным продуктом. - Верно подмечено. Мы продвинулись ещё на пару человек в очереди на посадку в самолёт. - И все-таки твой старший брат Максим должен быть доволен, что ты доблестно согласился вернуться за его футболкой, оставленной на Яшмовом пляже. Уверен, что многие бы порвали узы крови на твоём месте! - пытался я иронично подшутить над Костей. - Да, я его очень люблю. Он многое для меня сделал и продолжает делать, что впрочем не мешает ему иногда быть ужасным занудой. - Я думаю, что он просто хочет лучшего для тебя, и ты должен быть достоен лучшего. - Я понимаю. Я все прекрасно понимаю. Кто, если не брат, скажет правду в лицо? - Друзья? - Нет, они слишком любят тебя, чтобы обидеть или оскорбить, указав на недостатки. Сентенции брата самые прекрасные на свете. И самые долгие. - Сколько раз говорить тебе, Костя, не щёлкай своим пальцами! - Почему, Ваше Благородие? - с напускным изяществам ответил я Максиму. - Это вредно для суставов и звучит противно. Раздражает! - Да, Ваше Благородие. Я обещаю больше не щёлкать своими пальцами, Ваше Благородие. Я буду щёлкать Вашими! И я начал приставать к брату. Я пытался ухватить его за пальцы, а он отбивался. Ему 28 лет, мне завтра 20. Разве это мешает нам дурачиться? В детстве мы всегда любили побороться, кувыркаясь на ковре. Мне было до боли смешно, когда брат скручивал мне руки или ноги, наваливаясь всем весом, я даже особенно не сопротивлялся: он был намного меня больше и сильнее. Поединок был честным ровно до тех пор, пока он не трогал меня за шею. Брату было достаточно просто обхватить её, и я тут же начинал молить о пощаде, покуда не прибегала мама, и о пощаде не начинал молить уже Макс. Нет, он никогда не душил меня, просто мне ужасно неловко, когда кто-то против моей воли трогает мою же шею. Лучше поводите мне пером по носу, пощекочите пятки или поиграйте на рёбрах, но оставьте шею. По другим правилам я играть отказываюсь. Вот уж воистину ахиллесова пята. - Не называй меня Ваше Благородие. - Да, Ваше Благородие. - Хватит паясничать, а то получишь в тыкву. Я ведь уже извинился за тот случай на ступеньках. - Зарыть топор войны? Забыть обиды и унижения? Отказаться от сладкой мести посыпать голову врага пеплом? Да, согласен. - Мирись, мирись и больше не дерись, - скрепились мы мизинцами. - И все-таки этот кусок мяса мой, - ухватил брат курицу с моей тарелки. - Эй! Перемирия нарушались и из-за меньшего, вероломный обманщик младших братьев, - и мы вдвоём засмеялись. День был настолько длинным, что я забыл, когда взошло солнце. До ужина в шашлычной мы все были ужасно сварливы и раздражительны. Азат сыпал проклятья налево и направо, разъезжая по севастопольским улицам, Макс читал нотации мне, а я за не имением личного объекта злости ненавидел предательские кочки и сидение. Но после того, как мы набили свои животы нежнейшими кусочками мяса, прожаренными на огне, овощами, приготовленными на углях, и, конечно же, свежеиспеченным хлебом, мир сразу стал светлее и добрее. Мы блаженно улыбались друг другу. Настя любила Максима, Максим любил меня, а я любил Азата. Азат же любил шашлык из баранины. Быстро стемнело. Южные дни недолги, но ночи ещё короче. Около девяти часов вечера мы вернулись в Виллу Венеции, но в кровать ложиться мы не собирались. Забрав плавки, полотенца и шапки для парилки, мы отправились в сауну, приготовленную специально для нас. После трёх дней в Крыму не мешало бы хорошенько помыться. - Какую температуру в парилке вам сделать? - спросила женщина серьёзного вида. - Можно ещё немного поддать жарку. - 110 градусов сгодится, - улыбнулся Азат. Эти слова оказались роковыми, когда Азат 20 минут спустя вылетел, как ошпаренный, из парилки. - Она не поняла моей шутки? - изнемогал красный как индеец Азат, - я ведь просто пошутил про 100 градусов. Зачем воспринимать все всерьёз? Я тоже стоял, широко разинув рот, и жадно глотал холодный воздух. Вокруг меня густо клубился пар. Конечно, меня ведь чуть не сварили заживо! И вообще не понимаю тех, кто по собственной воле ходит в баню, особенно летом. Как герой, садишься на верхнюю ступеньку и с гордым видом смотришь на тех, кто остался мерзнуть внизу. Слабаки! Через тридцать секунд ты еле дышишь, через минуту уже не слышишь ничего, кроме бешеного пульса в висках, а через две минуты твоё сердце начинает выпрыгивать из груди. В конце концов тебе становится так плохо, что глаза закрывает пеленой и ты чувствуешь, как под тобой разверзается адская бездна, пожирающая все своим пеклом. Ты бешено вылетаешь из парилки, по пути умоляя друзей больше не лить воду на камни в печке, а лить на камни в твоей раскалённой почке. Эффект будет одинаковым. Я готов терпеть эти пытки только по одной причине. Бассейн. В исторических фильмах у меня любимый момент, когда кузнец закаляет расплавленный меч, опуская его в таз с жидкостью. Меч шипит и радуется, что его остудили. Так вот я радуюсь не меньше, а может быть, и больше меча, погружаясь в воду. Нет ничего приятнее прекратить мучения блаженством. Знаете, каждый раз, ныряя в прохладную воду после жара бани, я будто перерождаюсь. Фениксы рождались из пепла, а я из бассейнов. Это факт. Случай был особенный. Изнемогая от жары, мы выбегали из сауны и ныряли в большущий бассейн под открытым небом, и делали это в полночь, когда все остальные постояльцы давно видели седьмые сны. Ночь была тёмной-тёмной, настолько непроглядной, что даже свет луны не пробирался сквозь чёрную мантию, накинутую на небосвод. А потом седой звездочет вдруг расстегнул жемчужные запонки этой накидки, и за ней показались серебряные гирлянды. Один за другим засверкали яркие огоньки. Маленький сын звездочета, пастушок, любил гулять по звездным полям, особенно там, где его матушка пролила молоко. Отец отчего-то называл этот путь млечным. Насвистывая незатейливую песенку, малыш собирал звезды, много-много - целую горсть - а потом сжимал их крепко в кулак, чтобы те не убежали, и сквозь стиснутые пальцы шептал над ними детские мечты. Но утром, проснувшись, никогда не находил их у себя в руке. Никогда. Расстроенный, он долго смотрел на пустую ладонь, вертел её по-разному, но ничего не происходило. Звезды слишком горды, чтобы быть ручными. Как и всех малышей, его интересовало все на свете: - Папа, папа, - дергал он за подол кафтана, - Земля правда стоит на трёх китах? - Я слышал, что на трёх слонах и огромной черепахе,-  продолжая смотреть в телескоп, отвечал старый учёный. -А на чем стоит черепаха? - Ну… Этого наука еще не знает. - Я хочу посмотреть на слонов! Покажи мне их в своей трубе. Покажи, покажи! - Слоны сейчас спят, но я могу показать созвездия. Ты знаешь, что такое созвездие? - Это друзья слонов? - Нет, - улыбнулся звездочет, - когда-то древние люди смотрели на звёзды так же, как мы с тобой, и давали имена самым ярким из них. Группы этих звёзд напоминают различных животных. Вот смотри: это Овен. - Где? Вот эти точечки? Совсем не похоже. Я каждый день выгуливаю овец и знаю, как они выглядят. Покажи других зверей. - Хорошо. Теперь правее. Видишь Рыб? - Не вижу. - Присмотрись хорошенько. - Папа, ты меня обманываешь, - с серьезным видом заявил малыш, - рыбы плавают в озёрах, а не в небе. Это все знают, а ты не знаешь. - Ну ладно, - поставил астроном руки в бока, - как медведь выглядит ты представляешь? - Конечно! Он тоже живёт на небе? - Вон те звёзды, - отец взял указательный палец сына и стал водить им по небу, - прозвали Большой Медведицей. - Этот ковш? Мама в таком готовит мне кашу. Никакая это не Медведица. - Не понимаю, как ты можешь верить в невежественную выдумку о гигантских слонах, но не верить в созвездия? Плохой из меня вышел звездочет, раз родному сыну не могу объяснить элементарные вещи, - понурив голову, старик присел на стул. - Папа, не расстраивайся. Я знаю в чем дело. Просто ты волшебник и видишь диковинных зверей там, где их не видят остальные. И борода у тебя как у волшебника. - И много волшебников ты видал? - Всего одного. Ты научишь меня превращать людей в лягушек? Мне так надоела эта противная Ней с соседней улицы. Она кидается в меня камушками и дразнит с подружками! - Может, ты просто ей нравишься? - Нет! Она рыжая и вся в веснушках. Так ты меня научишь колдовать? Варить зелья? Вызывать дождь? - Это будет непросто, но мы обязательно попробуем, только завтра. Сейчас ложись спать. - Обними меня, а то я не усну. - Конечно, конечно, - опустился отец на колени и прижал сына к груди, - у тебя пытливый ум. Ты станешь еще более могучим волшебником, чем я. А теперь беги к маме.

Маленький звездочет живет в каждом из нас. Разве по ночам вы не мечтали путешествовать по небесной карте, знать все созвездия и их имена? Разве не пытались сосчитать мириады звезд? Разве не хотели быть великими учеными, как Галилео Галилей и Николай Коперник? Я думаю, и хотели, и мечтали, и пытались. И пусть нам не лететь в другой конец галактики, не быть первыми, ступившими на другую планету, и не жить на космической станции, мы будем героями по-своему, покоряя космос мыслей и грезами. Бум! Еще один артиллерийский снаряд угодил прямо в наш бассейн. То был Максим. Нет, это не просто прыжок «бомбочкой», не какая-то глупая забава, но что-то по-настоящему удивительное. Хотите я назову это Большим взрывом, создавшим бескрайний космос? До тебя не было ничего, но вот ты берешь небольшой разбег, отталкиваешься от борта, группируешься и разбиваешь черную гладь воды на мельчайшие частицы. В этот момент под действием неведомых сил Вселенная, находящаяся в первоначальном, сингулярном состоянии, начинает стремительно расширяться, образуются элементарные частицы и физические тела, а потом звезды и планеты. Все происходит моментально, а когда ты выныриваешь и озираешься кругом, то понимаешь, что только что сотворил нечто великое, неповторимое. Здесь все такое правильное, нет ничего лишнего. Проплывая под Андромедой, удивляешься многообразию космоса: можно стрелять из лука Персея, держать небо с Гераклом, быть героем античных мифов. Когда все звезды у тебя под рукой, на земле, а не на небе, ты можешь зачерпнуть их с водой, перелить в баночку, забрать с собой и хранить под подушкой. Ведь это твоя вселенная, разве ты не можешь распоряжаться ей как хочешь? Жаль, что я не успел найти баночку. Через секунду такой же прыжок проделал Азат, уничтожив мой идеальный мир. Над бассейном повис его крик, в котором погибли тысячи небесных тел. Взрыв - и все звезды выплеснулись, и потерялись во мраке. От брызг я зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел Азата - беспощадного разрушителя галактических просторов - и хаос, который он устроил. Готов поспорить, что Атлантида затонула по его вине, когда он прыгал в другой бассейн. И как-то обидно, что созданная мной вселенная не просуществовала и миллиона лет. Трудно быть Богом… Грустно. Мир застыл, и ветер стих. Вода несильно ударялась о стенки бассейна. Я стоял погруженный по плечи, высоко закинув голову, и смотрел наверх. Мне было тепло, хоть день давно остыл и солнце больше не грело. Боль в шее давно перестала беспокоить, я совершенно забыл про слабости тела, будто я – это нечто большее, чем просто туловище и конечности. Там в небесной вышине, где возможно гулял пастушок и вслух читал себе сказки, светила моя звезда. Она была не ярче других и не выше, но отчего-то казалась мне прекрасной и родной. Так бывает и с людьми, с виду скромными и неприметными, но на деле куда более интересными, чем те, кто возомнил себя принцами и принцессами. Интересно, какой путь держала тепло светившая мне звезда, как её звали? Из каких далеких миров она пела свои песни? Знала ли, что скромный человек с Земли, чья жизнь ничто по сравнению с жизнью звезды, смотрит на нее? Нет, конечно же, не знала. Ведь пройдут тысячи световых лет, прежде чем отражение моих глаз - глаз двадцатилетнего Кости, смотрящего в ночное небо июня, - достигнет той самой звезды. Быть может, от меня останется только имя на камне, и лишь звезда сохранит воспоминание обо мне, юном сыне звездочета. И много-много сотен лет спустя в эту звездную систему прилетят люди, но они не будут первыми, ведь я нашел ее раньше, ведь я первым поднялся на небывалую высоту за маленькой безымянной звездой.

И много всего я обдумал в ту ночь, И много обдумать осталось.  Когда ты болтаешь о том, и о сем, Вечность тебе все прощает. 

[philosopher-of-freedom]

6. От рассвета до заката

Тысячи тысяч лет похожих друг на друга. Дни сменяются, как мелькающие лица в разогнавшемся вагоне метро, останавливаясь лишь для того, чтобы одни пассажиры вышли, а другие зашли. 20 лет как я еду в этом поезде, название которому “Жизнь”. Кругом толпится народ, некоторых я знаю: по левую руку сидят мама с папой, справа брат и бабушка, а напротив истёртая друзьями не длинная скамья. Порой некоторые из них торопливо встают, жмут мне руку, добавляя что-то неразборчивое про срочные дела, и выбегают из раскрывшихся дверей. Немногие возвращаются. Машинист нетерпелив и гонит поезд по темным туннелям к станциям Седая и Сварливая, минуя Молодую и Безрассудную. Почему-то именно эти станции становятся для многих конечными. Сумрак подземных коридоров чередуется со светом разукрашенных платформ - так ночь уступает дню. И тянутся бесконечно ветки метрополитена. А над толщей сырой земли, говорят, всегда светит солнце… Из полуоткрытых окон задувал пыльный ветер, и по вагону летали чьи-то потрепанные газеты. Люди стояли молчаливыми статуями и смотрели угрюмо в глаза обесцвеченных отражений, боясь нечаянно сойтись взглядом с соседом. Все как всегда, и как же я не люблю эту тряску в ржавом вагоне! Внезапно что-то оторвалось и меня резко кинуло вперёд. Я больно стукнулся о перила, но успел за них схватиться. Весь туннель затопило ужасным скрипом тормозящих колёс. Многотонный поезд безуспешно боролся с инерцией. Я что-то исступленно кричал, надрывая горло, но окружающие вели себя совершенно спокойно, безучастно наблюдая за моим широко открывающимся ртом. Моё лицо исказилось страхом и отчаянием. Я думал, что вагон вот-вот развалится по частям, а рельсы оторвутся от пола. И так же внезапно все прекратилось. Стекла встали на место и пол перестал дрожать. Настала тишина, неестественно мертвая… И вдруг по железной крыше закапал дождь. Сначала неуверенно, отдельными каплями, а затем все сильнее и сильнее, пока не стал настоящим потопом. Я высунул руку в окно - и почувствовал, как в ладошку собирается мягкая вода. Самый настоящий дождь глубоко под землёй! Откуда ему здесь взяться? Тут же повеяло прохладой и осенней свежестью. Я посмотрел по сторонам: все как ни в чем ни бывало смотрели в свои телефоны, дожидаясь окончания тупой рекламы. Я заглядывал людям в лица, но не видел ничего кроме безразличия к происходящему. Неужели они ничего не замечали? Неужели я здесь единственный живой? И там, в другом конце вагона, среди десятка смотрящих в пол глаз я заметил, как блеснули два карих огонька и тут же скрылись за прядью чёрных волос. Двигаясь вдоль перил, я разглядел хрупкую девушку, спрятавшуюся за сутулыми спинами. Она ютилась в самом углу, крепко схватившись за книжку, как будто бы в этой книге заключался смысл всей её жизни. Ей было страшно среди бесчувственных и грубых манекенов, столпившихся в вагоне, и она искала кого-то. Кажется меня. По стёклам всё так же текли ручьи, и больше всего на свете не хотелось быть одиноким. Я присел рядом. - Какая странная сегодня погода, и я как на зло забыл взять зонт, - незадачливо начал я. Так всегда: когда нужно сказать что-то умное, в голову приходят одни глупости. - Многое, что случается не по нашей воле, мы называем странным, - едва заметно улыбнулась она. - Мы знакомы? - Может быть - да, а может быть - нет. Найди меня, когда проснёшься. - Проснусь? Но я не сплю! - удивился я. - Просто не забудь найти меня, Костя. Наяву, а не во сне. - Я ничего не понимаю. Подожди! Она взяла мою холодную руку и растаяла в воздухе, как утренний туман над спящей рекой. Я даже не успел спросить её имени. Дождь прекратился, и поезд лениво тронулся с места. Люди вокруг толкались и суетились, но я ничего не замечал. Задумчивый, я что-то крутил в руке. Записку? Да, это был небольшой листочек, свернутый пополам. Похоже, она успела вложить его мне в ладонь. Я аккуратно развернул бумагу, и узнал то, что не успел спросить. Вагон снова задрожал, буквы затряслись и запрыгали, а потом исчезли. Всё перевернулось и закружилось перед глазами. Я вдруг оказался на рельсах, и на меня летел огромный поезд, ослепляя прожекторами. Из его гудка громко доносилось моё имя. Секунда - и он меня расплющит. Три, два, один…

- Костя! Костя! Просыпайся! Будет тебе днём спать! Мы почти приехали, - брат светил мне фонариком в лицо. Я резко вскочил, и хоть крыша машины очень хотела, чтобы я проверил её на прочность, я любезно избежал нашей встречи. Я с недоуменным видом осмотрелся по сторонам. Макс, Настя, Азат - мы вместе ехали по улицам Севастополя. Ноги и шея затекли - так всегда бывает, когда спишь в самолёте, автомобиле или на первой паре в университете. В руке что-то мешалось, что-то квадратное. Мой телефон. А где записка? Куда я её положил? - Как же её звали… - пробормотал я. - Кого? - Ту девушку в поезде. С книгой. Как я мог забыть её имя, - судорожно проверяя карманы, ответил я. - Какая девушка? Какая книжка? Ты что белены объелся? - Ай, да не важно! Приснится же всякая небылица, а потом мучайся над тем, кто там тебе что сказал и что пообещал. Не берите никогда в голову ночные фантазии и не верьте шарлатанам-толкователям снов. Все они сплошные авантюристы и проходимцы. Был один знакомый, так он настолько уверовал в провидческую силу сновидений, что, проснувшись, на отрез отказывался стирать, пылесосить и помогать готовить, объясняя это тем, что какая-то женщина во сне якобы заверила его в губительности всего выше перечисленного. А на замечания матери, что он лентяй и бездельник, отвечал чем-то из Фрейда, мол желания вытесняются из сферы сознательного и переходят в сферу бессознательного, а там сохраняются и размножаются, потом выходят обратно в сферу сознательного. Одним словом, нельзя ему было работать в такие дни. - Але! Давай шевелись, амеба ты в обмороке! Че встал, как бабка на базаре?! - Азат, так он, наверное, эту бабку сейчас и пропускает, - предположили мы. - Ага, бабку он пропускает, - передразнил Азат. - Ну правильно. Понатыкают переходов через каждые сто метров - попробуй не пропустить. Вы бы видели Азата, когда он переходит дорогу, а не сидит за рулём. “Куда прёшься! Не видишь, я иду! Кто тебе права выдал?!” - чуть нервничая, говорит он. И водитель с разинутым ртом ещё долго слушает проклятья в свой адрес. И попробуй возразить. “Там, где ты учился, я преподавал”, - ответит он. А вообще Азат очень спокойный малый - ниже травы, тише воды - что никак не мешает ему ужасно выражаться на дорогах. - Светофор зеленее уже не будет! Кого ждём? - придаёт он ускорение впереди стоящему джипу. - Эй! А ты куда лезешь? Ну конечно! - говорит он, как Эйнштейн перед открытием самого известного уравнения в мире, - для такой развалюхи запчасти в каждой Роспечати ведрами выдают. Чтоб ты сдох! - закончил Азат, доведённый до исступления. На конкурсе самых терпеливых водителей (если такие есть) Азат несомненно бы занял последнее место. Не знаю отчего самые безобидные люди, как только садятся за руль, становятся кровожадными и до крайности раздражительными. - Что-то мне не нравится этот забор с колючей проволокой, - прильнув к окну, сказала Настя, - это точно дорога на мыс Фиолент? - Если верить навигатору, мы уже на месте, - неуверенно ответил я. - Больше похоже на военную базу, чем на точку обозрения. Опять ты нас не туда завёл! - огорчился Макс. - Чуть что, так сразу Костя виноват! - не разделил я точку зрения брата. - Вон видите по левую руку блестит купол храма? Это Свято-Георгиевский монастырь. Нам нужно попасть к нему: оттуда начинается тропа вниз, - вспоминал Максим то, что прочитал о мысе вчера вечером. - Вниз? Так тут ведь метров сто высотой. Как мы спустимся? - Очень просто. Восемьсот ступенек - и ты на Яшмовом пляже, самом прекрасном пляже Черноморья, - бодро заверил наш путеводитель. И тут я расслышал глубокий вздох Насти, собравший всю усталость и горечь человека, второй день подряд (после Мангуп-Кале) штурмующего Джомолунгму или какой-нибудь Килиманджаро. Восемьсот ступенек - это сильно, я вам честно скажу. Причём эти самые ступеньки поджидают самый подходящий момент, чтобы обвалиться под вашей ногой. Хоть они и были коварны, но я все же ловчее. Мне вовсе не хотелось скатиться вниз кубарем: пусть я бы и произвёл фурор среди местных обитателей, явно не готовых к таким гимнастическим номерам приезжих, но уже вряд ли смог бы спокойно наслаждаться видом на Чёрное море. Набравшись терпения, мы не спеша спускались к заветной цели. Местами одолевало непреодолимое желание запрыгнуть кому-нибудь на плечи, и, с��елав измученный вид, геройски доехать до самого низа. Добровольцев нести меня не находилось. - Тут точно восемьсот ступенек? Я насчитал две тысячи, - возмутился я. - Ты одну считаешь за три? - утирая пот со лба, ответил мой брат, - зато представь, как приятно будет окунуться в прохладную водичку после такой нагрузки. - Еще чуть-чуть и единственной водичкой, в которую я окунусь, будет река мертвых Стикс. Ну вы поняли, что �� держался молодцом и шустрее всех спустился. Мы тут же сошлись во мнении, что предпринятый нами переход через воображаемые Альпы стоил потраченных усилий. Вид открывался великолепный. Сложенный из гальки, Яшмовый пляж представлял собой узкую полосу длиной в 500 метров прямо под резким обрывом. Справа гигантом вытянулся мыс Фиолент, а слева довольно далеко виднелся другой мыс (как мы позже узнаем, назывался он Айя). На расстоянии метров двести от берега располагалась интересная скала, одиноко возвышающаяся над гладью воды. На её вершине стоял огромный белый крест. Говорят, что его поставили ещё в начале прошлого века. В общем, пляж действительно был выдающийся. Да и народу было немного. Видно, одна половина погибла смертью храбрых на треклятых ступенях, а другая ушла заказывать им панихиду. Но мы не стали злорадствовать, а сразу отправились в море. - Ух! Холодненькая! - вынырнул я. - Здорово-то как! Словно заново родился! - радовались Максим с Азатом. Вода была настолько чистой, что можно было без маски и акваланга следить за подводным миром. Накупались мы вдоволь. Тут же я наделал уйму кадров с видом на Фиолент, уж очень мне понравился этот грозный, но манящий пейзаж. - Ну что? В путь? - высохнув, сказал Макс. - Может быть мы останемся здесь? - возразила Настя. - Нет, нам ещё нужно успеть посмотреть на закат, поднявшись на мыс. - Что? Опять ступеньки?! - не выдержал я. - А ты знаешь другой путь? - Нууу… Вплавь до нашей гостиницы. - Ага, удачи! Встретимся в номере! - начав подъем, крикнули они мне. Ещё немного я постоял, наблюдая, как поднимаются остальные, и, одумавшись, отправился их догонять. Не то чтобы я струсил добираться до Виллы Венеции вплавь, просто как-то скучно плыть несколько километров одному. Я начал восхождение, как настоящий атлет, перепрыгивая через две ступеньки. Вот уже Настя и Азат оказались за спиной. На сто пятидесятой я обогнал Макса. На двести второй ступеньки у меня открылось второе дыхание, закрывшись, оно дало путь третьему, четвёртому, пятому… Однако на двести шестой ступеньке как-то все внезапно закончилось. Я присел на камне. Ко мне подошёл брат, и я сказал ему, что здесь вроде спокойно, и что я хочу умереть прямо на этом булыжнике. Я попросил Максима не мешать мне и передать матушке прощальный поцелуй, и сообщить всем родственникам, что я их простил и умер счастливым. Стало грустно за бесцельно прожитые годы… Брат ответил, что вечером они собираются пойти в шашлычную и ему очень жаль, что я не составляю им компанию. И даже не разделив со мной горе, продолжил прыгать по ступеням. “Как это шашлычная? Нет уж, я не дам этим пройдохам разорять все погреба Крыма в одиночку! Прости, камень, но трагическая сцена отменяется”, - и я почувствовал невероятный прилив сил. Однако теперь я не стал показывать свою удаль, но продолжил спокойно преодолевать одну ступеньку за другой, как настоящий мастер, постигший простую истину: “Кто осторожно оканчивает своё дело, тот никогда не потерпит неудачи”. Тут же в голову пришла гениальная идея: устроить потасовку с кем-нибудь на ступеньках, чтобы меня скрутили и донесли до полицейского участка, избавив от необходимости шевелить своими ногами. Но что если бы мне просто дали сдачу? Такой поворот событий мне показался нежелательным. Где-то ближе к концу пути, я увидел как брат спускается обратно. Я спросил в чем дело. - Я забыл футболку, когда переодевался на пляже. Пойдём, составишь мне компанию, ты ведь мне брат - не бросишь. Я думал, что мне делать: продолжить подниматься вверх, притворившись, что у меня никогда и не было брата, или же задушить его прямо на месте и тоже продолжить подниматься. Я выбрал худший вариант: - Тебе так важна эта футболка? Давай я куплю тебе две новых? - Нет, нужно спускаться. И тут он начал объяснять, что она стоит уйму денег и что подарила ему её Настя, и что здесь спускаться всего ничего - каких-то восемьсот ступенек (как будто я не знал!) Короче, вёл себя, как форменный осел. - Эх. Ладно. Пойдём. Вечно ты все портишь, - скрепя сердце согласился я, - если после всего у меня останутся силы, я устрою тебе порку. Мы спустились на пару ступенек, и он внезапно обернулся. - Да шучу я! Не забывал я никакую футболку! Просто проверил брат ты мне или нет. Ты бы видел тогда своё лицо, - стал гоготать он. И чем дольше он смотрел на меня, там громче хохотал. Лично я ничего смешного в этом не находил. Розыгрыш совершенно дурацкий, ну прямо никудышный. Я промолчал, хотя мне очень хотелось что-нибудь швырнуть в брата, что-нибудь потяжелее. Совесть он свою забыл на пляже, а не футболку! Наконец-то мы вернулись к Свято-Георгиевскому монастырю, повисшему над самой пропастью. Брат начал хвастаться перед остальными своим, как он думал, удачным розыгрышем. По его словам выходило, что он большой мастер юмора. Я же заметил, что негоже распространяться о таком непристойном поступке и что я непременно не останусь в долгу. Мы в последний раз взглянули на Яшмовый пляж, удивившись, что каких-то полчаса назад мы ещё были там внизу, и дружно поспешили на западную сторону мыса. Фиолент по-настоящему огромен, он на несколько километров вдаётся в глубь Черного моря, поэтому чтобы успеть посмотреть закат с другого обрыва, нужно минут десять-пятнадцать ехать на машине. - Здесь точно можно парковаться? - не решался Азат встать у одного из частных домов, - вдруг хозяева проколют нам шины? - Мы не виноваты, что здесь нет парковки и все застроено коттеджами, - пытался я успокоить нашего водителя. - Был бы я главой Севастополя, на следующий же день приказал посносить все эти трущобы, - негодовал Максим, - застроили такое место! В итоге мы встали у ворот одного из здешних домов и дальше пошли пешком. Участки располагались так плотно, что мы еле как нашли тропинку, ведущую к склонам мыса. Видимо, владельцы считали, что только они должны наслаждаться местными пейзажами, - мы же были другого мнения. Двигаясь по протоптанной дорожке, словно канатоходцы, мы были зажаты с одной стороны стометровым обрывом, а с другой - почти что стометровым железным забором. Тропинка постепенно расширялась, пока мы не вышли на смотровую площадку, сделанную как будто бы специально самой природой. Я не берусь убеждать вас, что это место самое лучшее для того, чтобы провожать закаты с любимым человеком (оно у каждого своё), но вы можете поверить мне на слово, что мы все вчетвером (да, и флегматичный Азат тоже) сидели преисполненные чувствами восхищения и умиротворения. Картина была чудесной. На горизонте, словно на золотистом блюдце, спело персиковое солнце. Казалось, вот-вот придут друзья, и мы сорвём этот сладкий плод, чтобы поделиться счастьем друг с другом. В закатный час бархатные облака, окрашенные в пурпурный, алый и лиловый оттенки, зеркально отражались в лоне воды, и мы были будто странниками в волшебной стране летающих замков. В неведомое королевство воздушных дворцов мы шли по солнечной дорожке, уложенной драгоценными камнями, и в разные стороны разбегались блестящие зайчики. Попробуй поймать! Лишенные дара речи, мы сидели молча, боясь спугнуть чудо. Мгновение стало жизнью, жизнь стала вечностью, а вечность навсегда обрела покой. И в наших сердцах не было места переживаниям и тревогам. Не было сомнений, счастливы мы или нет. Все казалось таким простым и понятным. Переехать сюда, поселиться здесь, не сотворить более зла и вести прекрасную жизнь, полную добрых поступков. А когда мы состаримся, украшенные серебром седины, мы печально угаснем, как сегодняшний летний день, но прежде оставим по себе светлую память. И внуки простят нам нашу близорукость, которой мы страдали до этого часа, простят слепое почитание мнимых кумиров. Смолкли последние птицы, замерли брызги волн и затихла сама земля в миг перед тем, как догорающий день испустил последний вздох. Бесшумной стопой ступили сумерки, и потянулись длинные тени за остывшими облаками. Опустилась сизая дымка, будто за мысом кто-то жёг огромный костёр, не жалея дров. В небе качнулась полная луна, и выглянули тихие звёзды. И я вспомнил имя той девушки в трясущемся вагоне метро, и полюбил её. А звали её просто Жизнь. И были это тысячи тысяч лет все-таки не похожих друг на друга.