dc-tired

[dc-tired]

Изумительные

По одной из AU @dc-tired , дракон Тим и принц Дэми

#timdami #damitim #♡♡♡ #reblog

[dc-tired]

В волчьей шкуре

Тим был тактильным до абсурда — что отчасти объяснялось его волчьей природой, а отчасти таким же абсурдным воспитанием — но Дэмиен свыкся с этим, как свыкся с постоянно мучающим его самого холодом и тянущим за нутро, задавленным им, огнём.

Как свыкся с тем, что Тим льнул к нему не переставая, то и дело сворачиваясь в ногах, как большой пёс. Что таскал ему в лунную ночь добычу и потом хрустел её костями за порогом, чтобы не перемазать весь дом в крови.

Свыкся и с тем, что к полнолунию ближе в его котле булькал кисло пахнущий шиповником отвар — и от этого по-особому щекотало в носу и хотелось чихать.

К тому, как мощные когти скребут по его двери почти каждое утро, он тоже привык.

К тому, как Тим по-глупому осторожно брал его за руки, боясь ненароком навредить; к тому, как смотрел куда-то внутрь, догадываясь, но позволяя вслух не произносить.

К тому, чтобы, зарывшись носом в псиной пахнущую шерсть, спать, словно младенец и к тому, что волчья шуба то и дело оказывалась у него на плечах, и Тим смотрел на него грустно-нежно с привычным «ну-как-же-тебе-сказать» во взгляде, хотя и говорить-то ничего было не нужно, он…

Тим свернулся у него в ногах снова, как будто не было места удобнее, чем пол и его острые коленки, и его с его тяжестью на своих ногах Дэмиен тоже свыкся. И щекотка чужих волос в своей ладони тоже уже давно не была чем-то новым, и сопение, и…

И когда Тим сквозь сон спросил, можно ли было его поцеловать, Дэмиен конечно же ответил «разумеется», словно это тоже было чем-то совершенно уже обыденным.

Он только через пару секунд понял, что нет, вот это точно было чем-то новеньким.

Впрочем… он не прочь был свыкнуться и с этим.

***

Зверь смотрел ему прямо в глаза, словно выглядывая всю подноготную, что Дэмиен так тщательно укрыл, что тот понял сразу же — не зверь; оборотень, может. Может, бестолковый юный маг или заблудший дикий дух. В любом случае тот, кто чувствует магическую пульсацию на инстинкте.

Дэмиен свою в себе задушил. Волк всё равно смотрел на него безотрывно.

Открытие капкана чувствовалось, почему-то, рукопожатием.

Волк похромал за ним, пробитую лапу поджимая, хотя Дэмиен его никуда не звал; он ждал, что зверь отвяжется, но тот упорно продирался сквозь все колючие кусты и лесоповалы, через которые юноша его вёл, и это его в итоге и сломило.

В открытую дверь волк прошёл, почтительно вытерев здоровые лапы о коврик и оттопырив хвост. Честное слово, если это был очередной тупой колдун, Дэмиен не пожалеет на него яда; он не для таких случаев хранил его, но…

Волк лёг у камина и вытянул, как мог, пробитую лапу. Умильно забил хвостом, хотя наверняка боль была просто невероятной, и закрыл пасть, пряча зубы.

Он его тогда выгнал, как только залатал. Не хватало ему только чтобы чужак шатался в его доме и трепал его нервы; зверь, впрочем, не сопротивлялся. Обернулся только, дотошным взглядом залез под шкуру, и поскакал на трёх лапах, кряхча очевидно назло, в лес. Дэмиен грохнул дверью неприлично громко.

Что-то в этом волке чувствовалось как падение, и Дэмиен знать не хотел, что.

Он и так был хуже, чем на дне. Только приблудыша ему не хватало.

Утром на пороге он обнаружил задушенного зайца, и это и взбесило его одновременно, и развеселило что-то дикое внутри, представляющее, как этот пёсий калека скакал по лесу на трёх лапах; впрочем, он и это подавил. Прибил к двери записку, что не ел мяса и не любил гостей, и ушёл в город.

К вечеру на пороге зайца не было. Была корзинка, явно краденая и слюнявая, с ягодами и насмешливо торчащей оттуда веткой шиповника.

Очень захотелось этого волка взять как следует за шкирку и ткнуть в корзинку носом.

Дэмиен даже не знал что в этом звере его так злило, от чего так чесалось под кожей, когда он о себе напоминал. Почему-то он не мог забыть дотошного взгляда, которым чужак его тогда смерил; словно всё, что Дэмиен так тщательно в себе зарыл, этот злосчастный волк вытащил на поверхность, словно вся та безопасность, что Дэмиен вокруг себя воздвиг, рухнула, и он не знал, почему.

Поэтому, когда у порога на рассвете что-то едва слышно зацокало и зашуршало, Дэмиен решительными шагами подошёл к двери и распахнул её так яростно, что чуть не сорвал с петель; волк подпрыгнул от испуга и навернулся с порога больной лапой. Плащ из дорогой ткани изящно скользнул за ним следом прямо в грязь.

— Какого шайтана ты хочешь от меня?! — рявкнул Дэмиен, едва переводя дыхание, сдерживая клокочущий в себе огонь, готовый этого глупого мальчишку задушить. — Что ещё нужно мне сделать чтобы ты понял, что тебе тут не рады?! Уходи! Катись туда, откуда пришел, пока капкан не вцепился тебе в шею, глупый идиот! Неужели он тебя ничему не научил?!

Волк заскулил, поджав уши, и спрятал глаза, и наконец Дэмиену дышать стало легче. Он вдохнул насколько позволили человеческие лёгкие и заставил пламя развязаться из боевых узлов, пока оно и вправду не перешло все его барьеры, и глупый оборотень не поплатился за свою дотошность столь чрезмерно. Закрыл глаза, потому что абсурдность картинки — хромоногий волк под дорогущей, едва ли не королевской, накидкой — напомнила ему вдруг себя самого: глупого щенка в шахском наряде, не знающим ещё, к чему это его приведёт.

Где он был сейчас?

Волк был не его падением; но он так напоминал его, что Дэмиен не знал даже, что делать.

Он снова заставил себя выдохнуть, и, гораздо тише, устало добавил:

— И тряпку верни, откуда взял. Узнают, что ты украл, застрелят. В следующий раз могу и не успеть.

Волк поднял на него глаза и неуверенно шевельнул хвостом, и Дэмиен, попытавшись что-то сказать, не подобрал слов и поджал губы, и вцепился в дверь так, что побелели костяшки. Оборотень чуть улыбнулся как будто, поднялся и, поправив грязный бархат на спине, припустил в лес, почти уже не припадая на больную ногу. Только у деревьев он оглянулся, снова попытался заглянуть ему в глаза; Дэмиен махнул ему, буркнув себе под нос едва слышное «отвяжись», и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Утром на пороге снова лежала ветка шиповника — и кинжал. Вязь филигранной резьбы на нем образовывала полыхающее пламя, и Дэмиен подумал: не бывает таких совпадений.

У деревьев стоял парень в испачканном грязью, дорогущем под меховой шубой, плаще. Длинные пряди волос почти закрывали его глаза, но стоило Дэмиену посмотреть на него, он улыбнулся и склонил голову. А затем отвернулся и, чуть припадая на правую ногу, шагнул в лес и растворился в нём.

***

Почему он не захлопнул дверь сразу, он не знал. Детали рябили, привлекали его внимание и дразнили, всплывая воспоминаниями, от которых от мечтал избавиться, и нож обжигал бедро; он не ждал сегодня гостей. Он не ждал их в принципе никогда.

Он должен был просто закрыть дверь.

И, всё же, что-то его остановило от этого — то ли застывшая перед глазами картинка хромоногого волка в луже грязи под царским плащом, то ли отведённый сразу же в сторону взгляд, стоило им встретиться глазами. Парень обмяк и уважительно пригнул голову, продемонстрировав пустые ладони и только после этого чинно заложив их за спину.

Это было первым, что сдало его, из десятка других мелочей, к которым горожане были слепы, и поэтому Дэмиен снова ощутил падение. Он не пропустил его; растерявшись, забыл, как дышать, словно ему ударили под дых, и полуволк терпеливо удерживал взгляд на его, вцепившейся в дверную ручку, ладони. Он же первым подал голос, когда молчание из неловкого переросло в гнетущее.

— Ты не поверишь, но снова правая.

Дэмиен вынырнул из своих мыслей — плащ с оторванным подкладом; дорогая, но очевидно нарочно потасканная ткань — и надменно выдал, словно не у него от непонятного, душащего чувства сердце колотилось в горле:

— У меня здесь не лечебница.

Оборотень нежно усмехнулся и потёр шею; вид у него тут же стал по-детски неловким, напортачившим.

— Я подарю тебе ещё один нож?

— Им я перережу тебе горло.

Мужчина хмыкнул, все ещё не сводя взгляда с его ладони, и Дэмиен заставил себя отпустить, почему-то, ручку; чужой взгляд скользнул вверх до его плеча и прочно остановился на застёжке плаща.

— Это неплохая смерть, на самом деле.

— Мог бы остановиться на капкане.

— Слишком долго, — поморщился оборотень, и незаметно перенёс вес на левую ногу. Дэмиен обречённо опустил взгляд на правую, но кроме сапога ничего не увидел; оба недолго помешкали.

— Я надеялся, что ясно дал понять о нелюбви к гостям.

— Я сразу же уйду, — пообещал человек и с неловкой улыбкой повёл плечом. — Я бы не… если бы мне было к кому пойти, я не стоял бы здесь, честно.

Дэмиен был готов вздыбиться на попытку расчувствовать себя, но волк в защитном жесте поднял ладони и хромоного отступил; чёлка скользнула на глаза сильнее.

Выправка сдавала его ежесекундно, и даже подбитая нога не могла этому помешать — глядя на то, как пытается сделать себя меньше тот, кто никогда так низко не был, Дэмиен словно видел свое отражение.

Небрежно сорванные с одежды украшения и позолота, как вырванные с корнем сорняки; обувь, пусть не лучшая, но всё же неплохая, рядом с туникой — явно не с его плеча — смотрелась глупо.

К тому же, нож.

— Пропажу плаща так и не обнаружили.

Мужчина неловко усмехнулся.

— Почему, думаешь, мучаюсь с ногой?

Дэмиен вздёрнул бровь.

— Потому что не умеешь обрабатывать раны?

Оборотень улыбнулся ярче, на секунду подняв от бляшки взгляд; что-то мягкое за зрачками на мгновение почти заставило Дэмиена отступить.

— Я вылизывал.

Юноша стиснул переносицу, почувствовав, как к вискам подступает головная боль; мужчина перед ним тихонько засмеялся.

— На самом деле я поэтому тогда перекинуться не мог. Та рана была на волчьей шкуре и уже затянулась. А теперь я не могу обратно.

Дэмиен опустил руку; пытливое любопытство проклюнулось, прежде чем он успел его остановить:

— Разве дело не в Луне?

Мужчина смущённо улыбнулся, потирая шею снова, и нарочно обмяк.

— Только отчасти. Это… длинная история.

Дэмиен чуть за��етно поморщился от намёка, но позволил ему между ними повиснуть, как хлипкому мосту. Парень молчал, вежливо и безумно терпеливо разглядывая у себя под ногами пыль, пока юноша пытался разобраться во внутреннем раздрае. Наконец, он медленно приоткрыл дверь шире.

— Занесёшь грязи — тобой вытру.

Оборотень улыбнулся, и глупое облегчение засквозило сквозь улыбку, как скользили ошибки новичка через детали, до которых мало кому было дело.

Дэмиену было.

Он через них уже проходил.

Он за них уже поплатился.

— Спасибо, — с чувством произнёс мужчина, тщательно стряхивая с сапог грязь и вытирая их. — Меня зовут Тим.

Дэмиен промолчал; глупо было открываться двуличному оборотню только из-за раненой ноги. Он забудет его имя сразу же, как только покинет его дом, пока новый капкан не попытается перекусить ему лодыжку.

Он заскрипел шкафами в поисках бинтов, когда мужчина снова подал голос:

— Как зовут тебя?

— Заслужи моё имя, — сухо отозвался юноша, с треском отрывая их от мотка. Пусть гордость и отвращение отпугнут оборотня от его дома, раз угрозы не смогли; Дэмиен нащупал склянку с лекарством и как следует потряс; пузырьки почти мгновенно всплыли, и юноша взял её.

Парень скромно устроился на скамейке все с той же неустанно прямой и твёрдой спиной, с какой побитые жизнью псы никогда не сидели. Он на удивление позабавлено улыбнулся и терпеливо сказал:

— Хорошо, — а затем помешкал и обмяк ещё сильнее, вновь, словно вспомнив, отведя глаза. — Как я могу это сделать?

— Меньше лезь в мою жизнь.

— И дари побольше ножей?

Дэмиен против воли усмехнулся.

— И не задавай глупых вопросов.

***

Холод пронизывал каждый уголок обвалившейся землянки, и Тим нехотя взялся за сворованное огниво, хоть его волк и зашёлся сразу же в недовольном, низком рычании внутри; сколько бы ночей он не проводил у огня, зверю он всё ещё категорически не нравился.

Не то чтобы он сам не был этим самым зверем, неотделимым от самого себя в любом из своих тел и сознаний, но, когда он думал об этом, путаница только душила сильнее, да начинала болеть голова. Так что да. Пока что они были отдельно-но-не-совсем. Пока что они — «они», а не «он».

Искры выскользнули нехотя, скрылись в складках коры, проросли крошечными язычками и лизнули брёвна; и пока человеческий разум наслаждался этим, волк внутри скулил и пятился так далеко, как это было возможно в общем пространстве черепа.

Тим подкинул ему мысль: скоро полнолуние. Волк ответил нехотя вязью картинок и запахов: полная луна; плотные, серебряные сумерки, кровавая охота, свист ветра в ушах и вой. Хрустящие на зубах кости, больные от бега лапы, что-то неприятно скоблящее, человеческое, во время кровавого пиршества, внутри.

Это вернуло его обратно, к огню, в его собственное тело. Волк огрызнулся недовольно на человечью сущность и её глупую брезгливость, и Тим возразил ему, зачем-то нарочно вдавив правую ногу в прогнившую доску — слабая боль прострелила лодыжку, потянула сухожилия.

Волк затих, и Тим радовался этому целое мгновенье, наслаждаясь треском поленьев, когда лавина картинок и ощущений захлестнула его: слишком неприятный для волчьего носа травяной запах лекарств, глупый ужасно и неудобный бинт; привкус мокрой и пыльной ткани его плаща, перекрывающий собой зайчатину, резкий, жёсткий голос, изо всех сил пытающийся прогнать — не его, хоть Тим-человек с последним не согласился.

Волк ответил ему своеобразной, псиной вязью полумыслей, что он слепой.

Это было лучше воспоминаний о кровавых охотах и сыром мясе, так что Тим позволил картинкам скользить поверх пляшущего перед ним пламени: смутное ощущение единства, когда разомкнулся капкан, словно и волк, и оба человека спрятали зубы, сделали шаг вперёд, и облегчение сразу после этого; довольно неловкая охота на зайца и такая же — на корзину с ягодами, скрашенная искренне волчьим непониманием; запах страха, который волк объяснил зачем-то ощущением нависшей угрозы и показал за́мок; Тим не успел понять, что на псином это обозначало, когда закололо ощущение на подушечках лап, словно он вытер их о ковёр, и привкус металла осел на кончике языка — вовсе не от крови.

Снова чувство единства и тянущаяся к нему самому ниточка, за которую волк его бесконечно дергал, когда они встречались с колдуном взглядами: маленький. Безопасный. Щенок.

Колдун не ребёнок, возразил Тим, и волк замешкался; всполохами замелькали его смятение и незнание, как это объяснить, и Тим добавил в эту круговерть: невероятно дотошный взгляд, которым под обе его шкуры этот мальчишка-отшельник успел залезть, резкий голос, захлопывающаяся дверь.

Волк внутри отчётливо закатил глаза. Кого ты пытаешься обмануть, понял Тим. Он показал: руки, бережно вычищающие его раны, совершенно не брезгающие по локоть запачкаться его кровью; поджавшиеся губы, когда ему не удалось сдержать скуление, запах сожаления и печали; легко и ненароком скользившая по его боку рука, и Тим не смог что-то этому возразить.

Поэтому он насмешливо представил, как колдун гладил поскуливающего и бьющего радостно хвостом волка, и тот в ответ на это с совершеннейшей животной искренностью дополнил образом лежащей на коленках мага его головы, чувством гладящей его холку чужой руки. Тим досадливо от этого отмахнулся.

Ему-человеку от колдуна было странно; волк же чувствовал в нём что-то настолько утешительное, что тянулся к нему, как светлячок, как побитая подзаборная собака, и Тим понять не мог, доверять этому чувству или нет.

Волк ответил ему картинкой огня и сразу после — колдуна, внимательно проверяющего его лапу, и Тим не был уверен, как ему стоило это соотносить.

Почему-то у него было ощущение, что волк пытался донести до него ещё что-то, что не мог объяснить ни образами, ни одним из пяти чувств, и тот откликнулся согласно. Впрочем, теперь в нём не было ни раздражения, ни снисхождения, и Тим позволил непониманию повиснуть и остаться между ними, рядом с десятками таких же неразрешённых вопросов, непонятых образов и чувств. Волк снова напомнил ему об огне — пламя костра плясало на дровах, яркое, словно Солнце, обжигающее, дымом колющее глаза, и этого было достаточно на большую часть промозглой ночи. На секунду Тим заметался — сворачиваться ли так, под шубой и плащом, неудобно ютясь на жёстком полу своими костями, греясь зато поближе у огня, или дать волку свернуться где-то в углу прогнившего дома, своим хвостом заменяя себе подушку, и волк живо показал ему центр комнаты и дал чувство прикрывшего нос хвоста и подвёрнутых лап; знать бы с чего это у него внезапно появился такой компромисс по отношению к огню. Тим смеха ради вспомнил мага и соотнёс его с пламенем, и волк все с той же искренностью ответил утвердительно, и человек все ещё понятия не имел, как это трактовать.

Поэтому он неловко поднялся, припадая на отсиженную ногу, и тряхнул головой, перекидываясь, и волк запоздало ответил вязью неразборчивых образов, которые его уходящее на задворки человеческое сознание не успело ухватить: нож, колдун, горящий в камине огонь — за́мок, быстро двигающийся лес и злобные крики, грязный плащ — гладящая волчий бок рука, нож, колдун, горящий в обвалившейся землянке огонь.

***

Их первое полнолуние он чуть не пропустил.

Не так — не пропустил. Почти избежал, если бы Дэмиен был честным до конца — он старался держаться от дома подальше, когда оборотень взял в привычку ошиваться около него.

Дэмиен только свернул на знакомую тропку, им самим вытоптанную, в поисках нужных ягод, как чувство неправильности засвербило внутри него, потянуло его домой; пламя в безопасном укрытии фонаря затрепетало тревожно, и его собственный огонь откликнулся на это.

Так бывало, когда к его дверям приходили те, кто одной ногой был почти в могиле; реже — те, кому помощь получить больше было неоткуда, а нужна была сейчас. Он сам заговорил бесконечно горящее в печи пламя чтобы то подавало ему знак, и оно сигнализировало ему исправно, ни разу ещё не подведя; Дэмиен повернул домой, ускорив шаг и молясь, чтобы шиповник не понадобился.

Люди заходили, обычно, внутрь, без стеснения перешагивали его порог, разваливались на лавке. Дэмиен много повидал — раненых вепрем так, что их приходилось собирать буквально по частям, сшивать их внутренности голыми руками, по локоть в крови пачкаясь; видел тех, кто терял сознание едва зайдя в дом, и спасибо если падали внутрь, а не на ступеньки.

Тяжело рожавших видел. Видел напуганных, потерянных юнцов, преступников беглых, маленьких детей на родительских руках, опустошённых колдунов — все они устраивались на стоящей для них лавке внутри и ждали нетерпеливо, когда он придёт.

Впрочем, те, кто выживал, потом благодарили, извинялись, если были силы.

Такого, чтобы полумёртвый или отчаявшийся оставался бы под дверью, не было ни разу — но когда-то должно было случиться, и, видимо, снова оборотень должен был стать тому виной.

Дэмиен замер, едва завидев его скукожившуюся фигуру: магией от оборотня разило до краёв поляны, он чувствовал её безумный трепет, и тошнота подкатывала к горлу от этой странной суеты под чужой шкурой; Дэмиен видел его мучения из-под безопасного укрытия ветвей, и, всё же…

Всё, что мать когда-либо говорила ему о полулюдях, всплыло, словно по заказу: все противоречия в знаниях о них, их странности и недомолвки, их опасность в эту фазу Луны; обращались они только из-за неё или своей шкуры? Теряли ли они человечий разум или он и делал их жестокими ещё больше?

Оборотень держался рукой за стену его дома, спиной к ней привалившись, и шуба его свешивалась с плеч, мягкостью шерсти сглаживая мучение. Дэмиен видел, как он стиснул зубы, и не знал чему верить — и что делать.

И, всё же, он шагнул, и магия чужая ринулась на него в яростной защите накрывая с головой, и отхлынула сразу, когда распознала, и только тогда оборотень поднял на него взгляд.

От человека там было больше, чем от волка, но утешало ли это?

Дэмиен почувствовал, как давно позабытый страх растекается по его венам, обжигая внутренности, взывая ко внутреннему огню — в борьбе с волком должно было помочь отлично — и оборотень вдохнул отрывисто, тоже его страх чувствуя —

И отвёл взгляд. И сжался ещё больше под своей шубой, зубы стискивая до скрипа. И ломанулся от двери в сторону, освобождая проход.

Остатки огня внутри него скрутились в тугую змейку и утихли. От чужой пульсирующей магии тошнило.

Кто кого боялся больше?

— Вставай, — приказал Дэмиен открывая дверь, и оборотень поднялся и на трясущихся коленках, держась за стену, протиснулся внутрь, всё не разжимая зубов.

Дэмиен захлопнул за ними дверь, прекрасно понимая, что только что запер себя в капкане; оборотень плюхнулся на скамейку и едва слышно заскулил.

В нем билось, из крайности в крайность бросаясь, и человеческое, и волчье, и оба отказывались сохранять баланс, перетягивая магию каждый сам на себя, и человеческое выигрывало и болело невыносимо, не в силах совладать с самим миром, частью которого было, с естественным порядком вещей.

Человек внутри боялся оборотня — самого себя; держался за человеческую форму из последних сил, причиняя себе мучения, душил своего волка, пока тот выгрызал путь к выживанию у себя же.

У кельтов был Змей — Дэмиен же лицезрел пса, кусающего себя за хвост, сдирающего свою шкуру.

Такого затравленного выражения он не видел, пожалуй, никогда.

— Оборачивайся, — бросил он, отворачиваясь к склянкам. Он добавил про себя: «где-нибудь подальше», но вслух не сказал. — Будет больно, но лучше так, чем сдохнуть.

Оборотень снова заскрипел зубами.

— Не могу, — прохрипел он едва слышно, руками вцепляясь в скамейку. — Не могу.

Магия забилась сильнее: он пытался, и Дэмиен признал, с лёгким замешательством впитывая, оборотень действи��ельно не мог. Он повернулся, в два шага пересекая расстояние между ними, задирая чужую голову, заглядывая в глаза, прежде чем его визави в панике их отвёл.

Человеческого там было слишком много — и в данный момент это было неприемлемо.

Надо было подтолкнуть его, дать магии пересилить и сделать своё дело, увести сознание внутрь, передать контроль волку: тот точно знал, как их двоих в одной шкуре защитить, но, как на зло…

Шиповник у него кончился.

Дэмиен снова отстранился. Волк скукожился, накрываясь шубой, и зажал голову меж собственных коленей, поскуливая, словно от прикосновения рук ему было легче.

Будь у него огонь, шиповник бы не понадобился: он толкнул бы его сам, собой заглушая и балансируя, но…

Стоило попробовать мать-и-мачеху; ��динство противоположностей, возможно, могло бы уравновесить в оборотне человеческое, и волк справился бы.

Дэмиен снова загремел склянками: лечебные травы с отварами мелькали перед его глазами, рябили, вторя рвущейся в оборотне магии, усиливая тошноту. Нужный отвар нашёлся у самой стенки, золотым бликом напоминая звериный глаз.

Оборотень выпил, не раздумывая; Дэмиен слышал, как звякнули его зубы о стекло. Он забрал бутылёк, снова от полуволка отходя, и тот вскинулся, лихорадочным блеском глаз впиваясь между лопаток, и пальцами вцепился в его плащ.

— Прости, — вылетело из него тут же, и он отпустил; волна напуганных мурашек уже успела взметнуться вверх по хребту, и Дэмиен неосознанно положил руку на висевший на бедре нож. Когда он обернулся оборотень снова свернулся, сжав собственные коленки и спрятав голову.

Он не держал больше свою выправку, но с той болью, что его мучила, это было немудрено. Было чудом, что оборотень не потерял до сих пор сознание, хотя это упростило бы задачу и наверняка дало бы мгновение волку перехватить власть, но, зная насколько это было бы для него мучительно, Дэмиен был даже отчасти рад чужой — воинской? — выносливости.

Сам того не понимая, оборотень себя сдавал. Обычный крестьянин не носил таких вещей и тканей, не держал спину так твёрдо, не терпел столько боли, не обладал такими плечами и…

И не отпихивался бы от своего волка так сильно, будь оборотнем. Боялся бы — да, сопротивлялся — тоже. Но настолько? Они были ближе к природе, к лесу, к земле. Магия вплеталась в их жизнь, и они чувствовали это и почитали её, сливались с ней, сами того не зная.

Оборотень от магии бежал. Боялся её, как животные боятся огня, и…

Дэмиен замер. Он выпустил из пальцев очередную склянку, позволив ей вернуться на место, и смутное беспокойство охватило его.

Огонь был обычным, немагическим. Он сам, в хрупком человеческом теле, тоже был только человеком с дырой в груди, лишь резонирующим с чужой магией, в такт бьющейся похожей на его, улавливающим чужую, но…

Он подошёл ближе. Оборотень вдохнул глубже, расслабился едва заметно; Дэмиена затошнило сильнее, но он заставил себя: терпи. Он стоял, прислушиваясь как мечется чужая магия, как она рвётся, стремясь пробить невидимый барьер к волку, как его собственное отсутствие огня вторит и впитывает чужие порывы.

Волк метался, метался человек; оба цеплялись друг за друга, пытаясь пересилить, и Дэмиен, разглядывая чужую макушку, послушался предчувствия и обхватил снова чужое лицо, удерживая, просто позволяя оборотню ощутить: есть кроме них двоих ещё кто-то.

Тот замер; он сбился в глубоком нарочном дыхании, словно и его тошнило, и неуверенно втиснулся в руки сильнее. Порывы в нём замедлились; Дэмиен почувствовал, как волк обмер, ощущая вырванные отблески его огня.

Он не хотел пугать его — хотя зверь однозначно воспринял это иначе и в ужасе отступил — и не хотел причинять этим самым ещё больше боли, но это было необходимо, потому что люди… люди огня не боялись. Люди верили, что он отгонит животных от них, и так и было, и Дэмиену только было нужно чтобы человек внутри оборотня поверил в это и прекратил сопротивляться, и…

— Вставай, — шепнул он, скользя ладонями с чужих скул на плечи, вцепляясь в запястья. Полуволк встал, пошатываясь, попытался разогнуться, поднять подбородок, но быстро сдался, когда его снова скрючило; Дэмиен дал ему вдохнуть и потянул за собой к печи. Оборотень споткнулся, снова покачиваясь, стиснул зубы; затравленное выражение не сходило с его глаз. Дэмиен толкнул его на пол, спиной к огню, позволяя свернуться клубком под шубой, и выцепил со стола отвар, тут же его откупоривая.

Прав он или нет, от метания чужой магии тошнило невыносимо, и непонятно было, сколько ещё терпеть. Он опустошил склянку и присел рядом, зачерпнув в пригоршню огня: даже когда он от него всего отказался, он не мог отказаться от себя, как огонь не мог причинить вреда самому себе.

Пламя в его ладонях потухло почти мгновенно, но оборотень прикипел к его рукам взглядом, от смеси противоположных чувств и мыслей взбалтывая магию ещё больше; впрочем, человеческое снова перевесило. Он подложил часть шубы под голову и замер, едва заметно вздрагивая, пока судороги пытались сменить его форму. Дэмиен нехотя опустил ладонь ему на волосы, и у оборотня закрылись глаза.

Он не засекал, сколько так пришлось сидеть — долго. Он ловил и замедление скачков, и снова ускорение; ловил судороги такие, что сочувствие просыпалось, несмотря на сомнения и страхи. Он ловил отблески волка — тот затаился, отдавая человеку контроль, но следил внимательно, прислушиваясь к отражающему его Дэмиену, к его пустоте, его сути, и…

Юноша почувствовал, что тот понял. Он поймал мгновение, когда волк перестал бояться — магия ещё замедлилась, расплавилась, поддалась — и прислушался, словно впервые, к своей человеческой половине, и…

И человек на его коленях ахнул; Дэмиен заставил себя оставить руку на его голове. Волна судорог прошлась по чужому хребту, мучительно пережёвывая кости, и впервые за все время мужчина коротко вскрикнул — и обратился.

Это было странно видеть так близко от себя — как шуба, словно ожившая кожа, покрывает чужое тело, обвивает его, меняет, как формируется голова, руки, как изгиб позвоночника двигается и выворачиваются ноги.

Волк уронил голову на пол и вздохнул; в колебаниях его магии Дэмиен почувствовал значительное облегчение и неосознанно провёл рукой по меху, позволяя их обоюдному напряжению пропасть. Тошнота сошла на нет; ей на смену пришло опустошение, гулкое, как внутренность кувшина. Дэмиен зарылся пальцами в чужой мех, почувствовал, каким глубоким стало чужое дыхание, и остался.

Он вспомнил, когда оборотень окончательно заснул: у него был шиповник. Ветка с ягодами и засохшим бутоном, приложенная к кинжалу на пороге его дома; он бросил её в хворост и так и не использовал — охапка все ещё лежала около печи.

С того момента, ни в одно другое их полнолуние, он о ней не забывал.

***

Любопытство — не порок, уговаривал себя Тим, шкерясь за деревьями, сливаясь с тенями и землей; волк недоумевал в нём, почему они прячутся, радостно вёл носом; Тим следовал по чужим следам на уважительном расстоянии, молясь чтобы этот странный мальчишка издалека его не почувствовал.

Тот шёл, словно не видя ничего, отводя от лица ветви, перешагивая низкие кусты; узкая протоптанная дорожка вела их двоих в город, и Тим с каждым шагом все больше думал, не стоит ли ему отступить. Волк, на удивление, помалкивал; казалось, он и сам не знал, позволял человеческой половине выбирать.

Он заметил колдуна выходящим из дома с увесистым свёртком подмышкой, и сам не понял, почему не пропустил это. Волк — как и каждый раз — радостно потянулся к мальчишке, и Тиму не удалось его осадить.

Они с колдуном держались друг друга незаметно сами для себя, краем глаза следя на периферии, но не подпускали близко, и только волк в нём не понимал, почему; он настаивал на приближении, на приветствии, хотя отшельник и без того обычно знал о его присутствии; он тянулся, словно неестественным было, что они порознь.

Колдун вряд ли это оценил бы, с его-то замкнутостью; Тим же сам не понимал, чего хочет.

И — сейчас? — он свалил бы всё на волка, если бы мог сам себе безнаказанно врать, но тот огрызался и мешал смене формы, так что, да, это его была инициатива пойти по чужим пятам. Человеком он тоже бывал излишне любопытным, и даже волк с его странной собачьей преданностью был ни при чём.

Тот стал сам не свой после полнолуния; его обожание к мальчишке выросло трёхкратно, и, хоть Тим прекрасно осознавал, что эта лунная фаза стала для них серьёзным испытанием на доверие, волк мог бы хотя бы ради приличия держаться чуть более гордо.

И чуть меньше льнуть к колдуну.

Тим все ещё не понимал — зачем? Что дало бы ему знание, что отшельник закупается в городе едой или тряпками? Ходит на рынок или в кабак, или общается с кем-то, или…

От его свёртка пахло огнём, деревом, пеплом; волк тянулся к этому с той же силой, с которой обычного костра избегал, и Тима так вводило это в непонимание, что он шёл, вынюхивая, что же колдун с ним сделал.

Деревья менялись, редели; дома вдалеке подбирались к тропе всё ближе, и она сама расширялась, расходилась на множество других дорог, и люди шумели всё ближе, всё назойливее, и волк всё навязчивее скандировал в голове бесконечным: много, много, много.

Колдун шёл, ничего не замечая: ни оборачивающихся на него деревенщин, ни шепотков их, ни вытянутых, указывающих за его спиной рук, ни ищущего изо всех сил хоть какие-то нычки Тима позади; он шёл, минуя кабаки и лавочки, проходя мимо крошечных аптек, базарных улочек, нависающих над полноценной уже дорогой домов.

Знакомые человеческие шумы напомнили Тиму, как давно среди людей он не был; заперев себя в лесу он ещё больше уверил своего волка — и себя — что ему никогда одним из них не стать, и теперь все отдалённо знакомое манило его детским ностальгическим образом шумных ярмарок, запахом хлеба и яблок; он высунулся на секунду проверить дорогу, найти глазами уходящего от него неостановимо колдуна, когда женщина взвизгнула:

— Волк!

И толпа ломанулась в стороны, зашумела; зверь внутри него поджался, не зная, что ему в запруженном людьми городке делать. Где-то зазвенел металл, и Тим почувствовал, как паника подкатывает к его горлу: он так был занят своими мыслями, что не понял, как глубоко зашёл, не оставил себе отходного пути, запасного варианта. Он замешкался, не зная, сбежать ли ему со всех лап обратно, молясь на промахивающиеся стрелы, или скинуть шубу и надеяться, что человека-оборотня отпустят, когда его крепко схватили за шкирку и приподняли так, что передние лапы повисли над землёй.

— Перекинешься — прикончат, — зашипел ему на ухо знакомый голос, и паника отступила так же быстро, как накатила. Колдун устроился рядом, в полуприсяди на колене, и держал его крепко, чуть запрокидывая голову. Волк по-собачьи счастливо забил хвостом, и его облегчение и восторг затопили Тима с головой, вызвав облегчение уже человеческое.

— Это мой, — коротко бросил юноша сбившейся толпе, поднимаясь и показательно встряхивая его за шкирку. Волк на удивление легко позволил ему это. — Сорвался с привязи.

Люди снова зашумели, радостно завизжал чей-то ребёнок; в какофонии их шума Тим отчётливо услышал: «Надеюсь, у тебя есть хорошее оправдание», и мальчишка его отпустил.

— Идём, — отрезал он, и Тим поплёлся следом, пытаясь поджать радостно виляющий хвост; колдун держал руку на его холке почти не сжимая, и люди оборачивались на них, указывали пальцами.

Отшельник молчал; Тима распирало оправдаться, извиниться, сказать спасибо в конце концов, но мальчишка показательно всех на свете игнорировал, одним своим стойким видом прокладывая им дорогу сквозь снующих людей, и Тим копил в себе слова и непонятные отговорки, не зная, как на человеческом сформулировать: мой волк к тебе привязался.

— Я не знаю, зачем ты за мной пошёл, — сказал юноша, остановившись; его ладонь сжалась на холке предупреждающе, — но отправить тебя назад значит прахом пустить весь мой труд. Я не хочу разговаривать о том, что ты здесь увидишь, — он потянул его за шкирку наверх, прямо в глаза заглядывая, и это не вызвало в его волке злости, чувства опасности; Тим замешкался, думая, как дать ему понять, что не собирался мешать и всё понял, когда колдун его отпустил; по каменной кладке дороги цокнули его когти, и Тим с опозданием понял, что так близко чужую зелень зрачков ещё ни разу не видел. Юноша двинулся к разбитым по краям площади шатрам, и он поплёлся следом, внезапно звуками толп оглушённый. Где-то вдалеке шумела музыка, слышался поющий о славном герое голос; Тим носом приподнял ткань занавеса и вошёл следом за нырнувшим внутрь колдуном.

В густом сумраке палатки он различил фигуры: двое танцоров устроились на земле, плечом к плечу прижавшись, не обращая на них с мальчишкой решительно никакого внимания. Они обсуждали что-то, тыча в расстеленные перед ними листы, и Тим мельком увидел нарисованных там людей в ярких костюмах, чем-то похожих на зверей — и сделал в их сторону нерешительный шаг. Люди подняли на него головы. Волк внутри, расслабившийся в присутствии колдуна, ощерился.

— Не смотрите ему в глаза.

Парни моргнули синхронно, отворачиваясь к мальчишке, и Тим тоже повернулся в его сторону — он, оказывается, успел сбросить свой вездесущий плащ; под ним вместо знакомых Тиму сдержанных одежд внезапно пестро замелькала туника, обувь с вышитым чем-то золотым солнечным диском приковала к себе взгляд.

— Вы бросаете ему вызов.

— Классный волк! — восхитился один из них; алая накидка на его плечах обожигала Тиму глаза.

— И бестолковый, — пробормотал колдун себе под нос; люди проигнорировали его. Тим повел ушами, в целом с ним согласный, до конца не понимающий, что ему теперь делать. Мальчишка отвернулся, копаясь в своём свёртке, когда второй человек подал голос:

— Где ты его взял?

— Вытащил из капкана. Пожалел об этом сто раз.

— Не будь таким, — фыркнул первый. Он порылся в своей сумке, захрустел чем-то, и протянул к нему руку. — Идём, не бойся. Вряд ли этот злюка тебя чем-то кормит, а?

Тим отступил; волк в нем так возмутился фамильярному отношению, что не дал даже посмотреть, что ему протягивали. Колдун фыркнул ядовито со своего места, натягивая на себя расшитый золотом короткий плащ:

— По локоть откусит.

— Уже проходили?

— Как видишь, он какого-то шайтана здесь, а не в лесу.

— Красавец, — хмыкнул танцор, вновь пытаясь его подманить, и кивнул в сторону юноши, — так с ним и надо.

Тим поджал уши, чувствуя, как растерянность топит его снова; волк внутри бунтовал, одновременно требуя и огрызнуться, и сбежать обратно в лес от шума и людей: сквозь тонкие стенки шатра Тим прекрасно слышал весь гомон начинающейся ярмарки. Человеческое в нём тоже огрызалось, на колдуна только, но Тим прекрасно понимал: у мальчишки были причины на него злиться и плеваться ядом, так что…

Танцор снова поманил его едой. Из Тима против воли вырвалось тихое рычание; его холку почти сразу же сжала чужая ладонь.

— Если ты их не перебьёшь, оставайся здесь, — юноша присел перед ним, вновь внимательно заглядывая в глаза. — В противном случае на тебя начнётся охота, а я не хочу ещё раз вытаскивать тебя из твоих же проблем.

Тим фыркнул, отводя взгляд; колдун его отпустил. Танцоры возмущённо в один голос загомонили, но мальчишка не обратил внимания на это; перехватил только странные короткие дубинки поудобнее и натянул на глаза маску, и вышел из палатки вон.

Тим почувствовал, как упал его собственный хвост.

— Ты же нас не перебьёшь? — поинтересовался у него мужчина, и волк внутри на это усмехнулся, и Тим с ужасом понял, что причиной, по которой его зверь так веселился, была чужая просьба, словно вверенный ему закон; словно было очевидно, что он его ни за что не нарушит.

С каких это пор колдун стал для него…

— Мы тоже не кусаемся, честно, — сложил руки на груди второй. Первый танцор вытащил из сумки горсть ягод и снова ему протянул.

— Я слышал, волки их едят.

Тим почувствовал, как волк закатил глаза, и повторил это. Неудержимо потянуло выйти на улицу, и Тим послушался, с радостью для себя отмечая: просьбу сидеть в палатке его зверь успешно проигнорировал.

Он не знал бы, что думать, если послушался и этого; с другой стороны, он в любом случае не собирался охотиться на людей, но…

— У меня нет другого! — возмутился мужчина сзади. — Да ладно тебе, не так уж и плохо! Они сладкие!

Шум городской толпы оглушил его, стоило высунуть наружу голову; сумерки опустились ниже, людей прибыло ещё больше, и песни и мелодии звучали со всех сторон, смешиваясь в бесконечную, беспорядочную музыку, бьющую его по чувствительным ушам. Запахи еды манили его; где-то визжали дети, отбивали пятками по деревянному настилу танцоры. Тим повёл носом и почти наугад двинулся в сторону толпы.

Он не запомнил чужого костюма и только понял, как колдун выглядел — словно в маскараде участвовать собирался. Маска чужая, вроде жёлтая, вышитые золотым чем-то сапоги; Тим обвёл толпу взглядом.

Волк указал ему на это: пахло огнём. Деревом. Пеплом. Люди кучковались невдалеке, что-то ярко то и дело вспыхивало о��оло них, и волк тянул его туда, не на запах даже, а на внутреннюю, непонятную чуйку, и Тим протолкнулся среди разом охладевших к нему людей, ближе к центру волчьего внимания и толпы.

Колдун был там: в золотой маске, в вышитых золотом сапогах. Плащ его, весь украшенный вышивкой перьев, трепетал безостановочно, и пламя бездымное выписывало узоры, распускалось цветами на брусчатке и тухло по мановению руки, движению факелов. Он двигался в огненном танцевальном буйстве, и Тиму на мгновение подумалось, что мальчишке отчаянно хотелось летать. В солнечной маске его он видел крылья, крылья — на вышитом золотом плаще, и солнце — в цветах его, на сапогах и лице — словно путеводная звезда; словно не отшельник перед ним красовался, а выживший после падения Икар.

И ещё он подумал — Феникс; в бесконечном движении чистого, бездымного огня, узоре перьев на чужой одежде он видел символ возрождения, безграничного движения туда-сюда, заключённый в смертном теле.

Огнём пахло; пеплом. Раскалённым, но не горящим деревом. Обожжённым камнем мостовой.

Волк в нем молчал на удивление, и Тим вдруг почувствовал его как никогда хорошо: он расслабился, вытянулся весь туда, к мерцающему огню, и разум его блаженно молчал, и одну только вязь картинок в этой тишине он показал, когда заметил внимание человека: гладящая волчий бок рука, нож, колдун, горящий в обвалившейся землянке огонь.

Что-то осталось на грани волчьего сознания, когда Тим понял: вот почему его волк так ассоциировал колдуна с огнём, словно наперёд знал об этом дне; вот почему он не шарахался пламени с того дня больше — потому что, если мальчишка был для него таким утешительным, то и пламя — на его волчий странный лад — тоже было.

Он почувствовал, как волк сказал ему по-своему: это не всё. Снова показал: толпа народу, центр ярмарки, шатёр, из которого он вышел; чувство, тянущее его к колдуну — не то запах, не то чуйка огня, пепла и дерева.

Тим попытался понять это, следя за плавными движениями чужих факелов, но волк словно отмахнулся от него: не стоит. Смотри, сказал он, нам, людям, нравится огонь.

Тим хотел было поправить его; впрочем, почувствовал почти сразу, его волку огонь и вправду нравился теперь, и он правда считал себя почему-то человеком.

Я и есть, веселился зверь внутри, это ты нас разделяешь.

Ну да, возмущённо возразил ему Тим, кто тогда бежал от огня до встречи с колдуном?

Волк деликатно показал ему за́мок, кричащую толпу, горящие факела; а затем, словно в утешение, всё обратил внимание на танцующего факира.

Ты тоже бежал, сказал ему зверь тихо, во мне, и мне приписал этот страх; ты разделял нас, и это тебе помогло.

Прежде чем Тим успел поразмыслить над этим, волк сказал ему снова: стой и смотри.

И в смене танцев пляшущий с огнём колдун, как когда-то капкан, почувствовался протянутой ладонью — не мальчишке только, а волку; тонкая нить внутри Тима к нему самому протянулась в обе его формы, в оба сознания; хрупко ещё совсем и неловко, но он вцепился в неё, как утопающий, как волк его — он сам — цеплялся за колдуна и исходящий от него утешительный огонь.

И путь назад, бок о бок с напряжённо молчащим магом, Тим проделал, сняв шубу; у порога остановившись только он повернулся к нему и сказал, отбрасывая все отговорки:

— Мы с волком… к тебе привязалсяНе ошибка.

***

Он метался с дровами промокший и злой; дождь был люб ему только когда он грелся внутри дома, а не маялся с влажными дровами, только больше развозя всюду грязи, и не вытаскивал выстиранное белье из луж.

За столько лет он все ещё не привык к частым дождям и длительному холоду, и от того каждая осень ощущалась болезненной подсечкой — в пустыни было холодно по ночам, но вслед за ними неминуемо наступало утро и становилось тепло, и разделяло их всего несколько часов. Здесь же — месяцы, и чем ближе подкрадывалась зима, тем большие раздражение и отрицание его настигали.

И печаль. Мало когда он так жалел о задушенном внутри огне.

Он свалил вымокшие дрова в кучу за порогом и разулся; мокрыми, заледеневшими ногами поскользнулся на натёкшей луже и чуть не растянулся у собственных дверей.

Какого было оборотню, вспомнил не к месту, и тут же выбросил из головы: он едва ли мог позаботиться о себе, а волк, судя по всему, замечательно справлялся в одиночку.

Если так можно было назвать его еженедельное шастанье к его дому и обратно, конечно.

Он подобрал самые сухие дрова из той кучи, что сгрудил, засыпав щепками пол, снова чуть не поскользнулся всё в той же луже и добрался, наконец, до слабо трепыхающегося в печи огня. Тот презрительно щелкал ветками, перебирал уголь; Дэмиену показалось, что его была бы воля — растворился бы и исчез, не корми он его деревом так активно. Впрочем, отсыревшие поленья большой надежды не давали, и он себя ей не тешил; ночь обещала быть холодной.

Он разложил их, как смог, вокруг похрустывающего пламени на просушку, закинул самые сухие в огонь и свернулся на лавке, все тёплые покрывала собрав в один небольшой холодный комок; надоумило же его устроить стирку перед такой непогодой. Он попытался утешить себя мыслями о том, что могло бы быть и хуже — хуже было, когда он бежал, когда у него ещё не было ни дома, ни печи; когда север принял его распростёртыми дождями и самым разгаром уходящей осени, первым снегом, кусающимся и неестественно белым. Он обжигал глаза, как неопытным путешественникам глаза обжигала пустыня, и Дэмиен так скучал по ней до сих пор — по бескрайнему песку, раскалённому и мягкому, по Солнцу, палящему без препятствий, своеобразной тишине шуршащих в песках животных и свистящего ветра.

Ливень усилился; сквозь него Дэмиен услышал как заскрипели деревья, и подумал — у него хотя бы есть дом; оборотню наверняка повезло с этим меньше. Впрочем, всплыла ядовитая мысль почти сразу, с него станется прибиться ещё к кому-нибудь и ночевать в тепле — изображать из себя что им было нужно перевёртыши умели преотлично; если получилось один раз — почему бы не воспользоваться этим снова?

Мать их презирала, морщила в их сторону нос, когда рассказывала ему о мире; двуличные животные, да ещё и полулюди — что могло быть хуже?

Людей она тоже презирала. Влюбиться в одного из их породы это ей не помешало все равно, почему-то.

Дэмиен завернулся в одеяло крепче, под себя удобнее подвернул ноги; пламя заскрипело утешающе из камина, хрустнуло веткой, снова нерешительно лизнуло влажное ещё бревно. Надо бы убрать за собой грязь, с опозданием подумал Дэмиен, и, по-хорошему, перенести отвары из кладовой на полки — хотя едва ли кто сунется к нему за лекарствами в такой ливень, в такую даль.

Он осоловело моргнул на огонь — на секунду его изгиб чем-то напомнил ему волчью морду — и это вновь его вернуло к мыслям об оборотне: он, несмотря на расстояние, исправно провожал его до входа в город и обратно, когда Дэмиену приходилось ходить на заработки — и материнское недовольство отозвалось в нём почти сразу: нашёл о чём думать.

Но в его отшельнической жизни, идущей день за днём одинаково, редко случалось что-то новое, и оборотень был до сих пор чем-то не до конца понятным и изведанным; пока он мог оправдать себя этим, несмотря на три прошедших с капкана месяца. Он снова моргнул, и позволил себе эти мысли, и подзуживающее — чужое, вросшее — раздражение притихло на их задворках.

Оборотень всегда шёл за ним на расстоянии, прикрывался тенями, но так, чтобы Дэмиен всё равно его видел и знал, что он был там, и юноша понятия не имел, почему позволял ему это. Ещё в первый раз на языке вертелось — перебор. Сказать хотелось: ты слишком многое позволяешь себе. И ещё было: кем ты себя возомнил?

Слова о чужой привязанности ударили больно, потому что Дэмиен её не хотел — и не верил в неё. Не в слова получеловека. Не в привязанность перевёртыша.

Но почему позволял до сих пор? Не прогнал ещё в первый раз?

Огонь изогнулся лениво, единственный его безмолвный и глухой собеседник, щёлкнул многозначительно, и в коротком его движении Дэмиену снова почудилась волчья морда, словно намёк, напоминание: он был зверем наполовину. Что бы деревенщины не говорили, волки были не так страшны, как и малевали; он достаточно бродил по лесу и наблюдал за его жизнью все эти годы, чтобы понять: на счёт них у людей были предрассудки.

У него — на счёт людей — тоже. Это не мешало ему ходить в город и плясать перед ними, на чужой забаве зарабатывая, и, если бы мать знала, она была бы так разочарована; Дэмиен отогнал эту мысль. Она горчила на языке и холодила, а он не мог себе этого позволить.

Оборотень был наполовину волком — а они были преданы своей стае; они держались её, строили свой порядок, хранили его твёрдо. Они держались своей семьи, берегли детей, ценили партнёров — а все это болезненной пульсацией отдавалась в его сердце.

Если этот оборотень был хотя бы наполовину таким… тогда звериная его половина делала ему честь.

В таком случае о человеческой его натуре Дэмиен предпочитал не знать.

Это всё ещё не объясняло, почему он не прогнал его до сих пор, когда чесались руки и только эта мысль крутилась в голове — он был часто нужен кому-то, и то, что этим кем-то был получеловек, не было новым тоже. К нему ходили и днём и ночью, и в снег, и в дождь — потому что, когда его лечебное мастерство было кому-то нужно, его не стеснялись поднять с кровати даже в самый неурочный час. Нужда оборотня в нём — только новый вес, очередное бремя, которое он не хотел на себя брать.

Его имя забывали так быстро, так часто, что он перестал его произносить. Им перестали интересоваться почти сразу после этого и даже не вспоминали, что оно у него есть. Он был колдуном — и на этом все заканчивалось.

Привязанность волка впивалась, почему-то, под шкуру ножом, как тот самый первый его взгляд, как капкан, вцепившийся в лапу до кости; она жгла что-то внутри, как загнанные вглубь слёзы обжигали глаза, и Дэмиен…

Оборотень дал ему нож; гравированное пламя на его лезвии до сих пор заставляло его гадать: существовали ли такие совпадения?

Огонь в нём он давно пожертвовал на откуп, на собственную защиту — он весь его отдал, лишь бы не допустить обнаружение его матерью или дедом; до сих пор не вредящее ему пламя, изредка слушающееся его по наитию, отвечавшее, было таким же отголоском его детства, какими теперь от пустыни ему были отголосками воспоминания.

Одному прятать себя было легче; лишний груз ему был не нужен — оборотень же вручал его, как подарок, и Дэмиен понятия не имел, что с этим делать.

Волк был не тем, кем казался. Богатые его одежды и филигранный кинжал, осанка и манеры — все это сдавало его, а он… как будто и не хотел это от Дэмиена скрывать. Впрочем, юноша все ещё винил в этом свою наблюдательность, свои — такие же — прошлые ошибки.

Он чувствовал себя таким запутавшимся, таким же запутавшимся — оборотня; да в придачу ко всему чужая магия переключалась туда-сюда с такой скоростью и непоследовательностью, что даже Дэмиена, от своей отказавшегося, от этого немного мутило.

И, несмотря ни на что, он все ещё позволял тянуться к себе с волчьей, непонятно откуда взявшейся, нуждой.

«Привязанностью,» — поправил он сам себя, не чувствуя в словах различий, и отложил эту мысль. Голова потяжелела и обмякли конечности. Скромный узел тёплых покрывал кое-как прогрелся его телом, а пламя до сих пор, чудом каким-то, не погасло, и Дэмиен позволил себе отвести от огня взгляд и закрыть глаза. Ливень барабанил за дверью всё с той же неутихающей силой.

«Придёт, — было его последней перед сном мыслью, — если будет нужда».

Что-то щекотное проехалось по его щеке, задело крыло носа, и кто-то подоткнул вокруг него покрывала сильнее; сквозь протестующий, разморенный сном разум, Дэмиен распахнул веки.

Оборотень стоял над ним и не-смотрел своими невозможными глазами в его лицо; Дэмиен заставил себя отвести взгляд тоже.

— Спи, — шепнул мужчина, поправляя на нем тяжёлое покрывало, и Дэмиен с опозданием опознал в нем чужую волчью шубу. — Я перепугался, что ты заболел.

Мысли в его голове подскочили, как всполошенные белки; среди их толпы он выцепил одну, самую понятную самому себе в вязи незнакомых ощущений и странных обстоятельств, и с трудом переставил слова, всё ещё ничего не понимая:

— Человеческие язвы мне не страшны.

Блик огня отразился на чужом лице. Дэмиену на секунду показалась там улыбка, и, когда оборотень заговорил, он действительно услышал её в голосе:

— Огонь не может убить дракона?

Он усмехнулся — совпадения. Мех чужой шубы утешительно защекотал его щеку.

— Что-то вроде того.

Он обнаружил это утром, закрывая за оборотнем дверь: на пороге была тщательно вытерта вся грязь, аккуратно подметены щепки; злосчастная лужа исчезла, а мокрая тряпка, почти уже просохшая, висела на перилах на своем привычном месте.

***

Он постучался в дверь, чутким слухом улавливая изнутри нейтральное: «Ты снова здесь», и зашёл, и запах трав обдал его с головой, привычно щекоча в носу.

Колдун уже повернулся к нему, пустым взглядом вцепившись в охапку растений в его руке; Тим почувствовал себя неуютно. Он махнул ими неловко, так, что несколько стебельков упало на пол, и передал в чужие ладони, и мальчишка отвернулся к столу, перебирая их.

Тим знал, что не ошибся; после дождливой ночи он не раз заходил проверять, в порядке ли колдун, и так часто заставал его за разделкой растений для отваров, что многие запомнил и научился замечать.

К тому же, это была не первая его охапка. В первую он по глупости набрал пару сорняков, но даже тогда мальчишка ничего не сказал. Он даже не выбросил их при нем; Тим нашёл их случайно в куче компоста, хоть и помнил, что колдун отложил с остальными.

Юноша скомкано буркнул «спасибо», и волк считал его смятение как своё, и Тим отступил, усаживаясь на скамейку у двери. Тиш��на повисла над ними, как густой туман, ощущение неловкости сдавило горло. Скованность в чужих движениях, пока мальчишка нарезал корни, проглядывала то и дело в крошечных мелочах: пусть он и держал нож мастерски, напряжённые его плечи и спина, неприкрытые плащом, сдавали с головой. Тим отвёл взгляд.

Гнетущее молчание давило так сильно, что он ляпнул первое, что пришло в голову, зная, что колдун не прервёт эту тишину:

— У тебя уютно. Тепло.

Юноша дрогнул. Он едва заметно повернул голову в его сторону, и о его растерянности волк снова замаячил; впрочем, он быстро оправился.

— Ты наколол дрова, — ответил он, снова поворачиваясь к травам. Нож вновь застучал о каменную плиту. — Так что. Полагаю, да.

Волк довольно нахохлился внутри, Тим же почувствовал, словно его ударили; всё его дипломатическое мастерство рядом с этим человеком рассеивалось, как утренняя роса, и он не представлял даже, что делать. Что он мог сказать на это?

— Ты больше не мёрзнешь?

Заминка стала заметнее; колдун неловко срезал — кажется — слишком тонко, запнулся и замер. Мешанину его эмоций волк не успел разобрать — он закрылся, почти ощутимо щёлкнув по носу — и Тим с сожалением и стыдом подумал: зря. Колдун очевидно не знал, как быть теперь с Тимом, и Тим мог предложить ему только неловкие попытки поговорить: юноша был от них не в восторге. Он перестал отбиваться от его общества, защищать себя, словно Тим хотел причинить ему боль, но растерянность, пришедшая на смену обороне, не спасала положение. Тим тёрся рядом, пытаясь хоть какой-то ключик подобрать к тому, кто помогал ему не раз и не просил ничего в ответ; но, судя по всему, замочной скважины не было, не было и ключа. Колдун действительно ощущался огнём, то жалящим его, то плюющимся едким дымом; теперь же он просто тлел, перестав быть и обжигающим, и тёплым.

— Нет, — ответил юноша наконец. Он протёр нож, собрал порезанное, ссыпал в миску; Тим следил за его движениями, и все ещё видел в них скованность, и попытался снова, догадываясь, что и это уйдёт в пустоту:

— Хорошо, — сказал он тихо, успокаивающе. — Я рад этому.

Колдун вздохнул.

— Что ты хочешь?

Тим замешкал. Неуютные мурашки пробежали по затылку.

— Я не понимаю.

— Что тебе нужно от меня? — повторил юноша, наконец поворачиваясь, выпрямляясь, словно пытаясь казаться больше; впрочем, голос его был за всей показательной угрозой печален. Какая-то ещё непонятная эмоция скользила в нем, и Тим так и не сумел её распознать. — Ты постоянно приходишь сюда, таскаешь мне травы, колешь дрова, пытаешься говорить. Что тебе нужно?

— Ничего, — сказал Тим.

— Так не бывает.

— Но это так, — чуть улыбнулся Тим, стараясь выглядеть безобидно, хоть подкативший к горлу ком помешал этому. Быстро поняв, что колдун может посчитать улыбку за смех над ним, за издевательство, Тим смягчился: опущенные плечи и в сторону отведённый взгляд на волчьем должны были сказать, что он мал и безопасен для колдуна; тот все ещё возвышался около стола, напряжённый и зажатый. — Мне приятная твоя компания, и волку тоже. Я говорил тебе об этом.

— Компания, — пробормотал мальчишка, и недоверие скользнуло в его голосе, — обычно, говорят, она из меня паршивая.

— Ну, я все ещё здесь.

Тим снова чуть заметно улыбнулся, бросая на него взгляд; непонимание в чужих зрачках и недоверие не исчезли, и он и не ждал этого.

Ему приходилось разговаривать с самыми разными людьми, и он научился давно их считывать, понимать, как работают их головы, даже если они сами не осознавали этого. Он сталкивался со многими вещами: желанием наживы, выгоды; страсти доказать что-то, поставить себя выше него, Тима, проявить свою силу и авторитет; спрятаться и не дать раскопать болячки, неудобные и лживые моменты своих историй; неотжившие обиды и предательства, одиночество. Искренние попытки сделать мир лучше тоже были, но их он помнил наперечёт.

Въевшиеся в отшельника неуверенность и страх, старые ошибки такой плотной стеной служили ему, что он не допускал даже, что Тим действительно ничего от него не хотел.

— Мы можем просто поговорить, — предложил он снова. — О чём хочешь.

— Я не лучший собеседник.

— Тогда почему не прогонишь?

— Если захочешь, уйдёшь сам, — колдун помолчал немного и добавил, и если бы не волк, Тим не уловил бы чужую неуверенную полуулыбку, — где дверь ты знаешь.

— Даже слишком хорошо, — усмехнулся Тим в ответ. Крошечное облегчение сцепило их лучше всех бесплодных его попыток; волк маячил — в этот раз не Тиму — мне тоже неловко, и я боюсь, и, должно быть, мальчишка это уловил. Он отвернулся обратно к столу, доставая пучок подорожника. Звякнул о каменную плиту нож. Маг почти прикончил его, когда подал голос:

— Ты сказал как-то, что дело в Луне лишь отчасти, когда ты перекидываешься.

Тим почувствовал, что улыбается. Облегчение окутало его сильнее.

— Ты запомнил?

— Я люблю узнавать новое. Ты первый оборотень на моей практике.

— Я засчитаю это как «да» и приму за комплимент.

Юноша снова замер. Он нахмурился — Тим увидел это — и с растерянным видом осторожно ответил:

— Принимай как хочешь.

Волк снова радостно нахохлился в нем; Тим понадеялся, что его самодовольство мальчишка не почувствовал, и сказал быстро, на всякий случай пытаясь его заглушить:

— Пока есть шуба, я могу перекинуться в любой момент. Просто в полнолуние я не выживу без этого, судя по ощущениям. Волк сильнее. Я не могу не подчиниться.

— А новолуние?

— Новолуние?

— Да, — юноша повернулся к нему. Он пытливо и с интересом уставился ему в глаза, и почему-то сердце у Тима подпрыгнуло. — Как чаши весов. Все должно находиться в балансе. Ты можешь стать волком в новолуние?

— Я не проверял, — признался Тим, на мгновение позабыв, как говорить. — Я даже не задумывался об этом.

— Попробуй, — юноша задумчиво стукнул ручкой ножа по столу, все не отводя от него взгляда, — возможно, это не время для твоего волка.

Тим кивнул; смятение по поводу чужих слов и собственной странной реакции на мальчишку сбили его с толку; волк же помалкивал, словно его и не было, и это усилило непонимание, потому что он всегда первым давал обо всём знать, спрашивали его или нет.

Тим попытался вызвать образ пустого ночного неба, где только звезды освещали землю, где пока что не было Луны, но волк снова промолчал. Если Тим понимал правильно, он тоже был в растерянности.

— Он не знает, — пробормотал Тим, и отвернувшийся к своим травам колдун снова обернулся на него. Немой вопрос на его лице заставил пояснить: — мой волк. Обычно он… показывает или даёт как-то понять, запахом или чувством, а сейчас он не отвечает ничего.

Юноша вздёрнул брови. Он помолчал немного и ответил таким тоном, словно говорил с маленьким глупым ребёнком об очевидных вещах:

— Если ты чего-то не знаешь, то твой волк тоже этого не знает.

— Он знает гораздо больше, — возразил Тим, — он постоянно лезет с чем-то, о чём я даже не думал.

— У вас одна голова на двоих, — сухо заметил мальчишка. — Одни глаза. Уши тоже. Вы буквально одно и то же существо, и даже говорить «вы» в твою сторону некорректно. Ты и есть волк.

— А говоришь, я первый оборотень на твоей практике.

Юноша не дал ему увильнуть.

— Ты понимаешь это?

— Что я все-таки не первый?

Колдун нахмурился, и Тим поспешил отступить.

— Прости. Я… думаю, да? Нет? — он неуверенно повёл плечами. Лёгкое радостное чувство от завязавшегося диалога отошло на задний план; он не знал, что ответить, чтобы не расстраивать мальчишку, но и не хотел лгать. Ответ, который тот наверняка хотел услышать, всплыл вместе с образом выдыхающего пламя юноши, и Тим добавил: — Там, на ярмарке. Когда ты… — он бросил на мага взгляд и быстро проглотил вертевшиеся на языке слова, — ушёл из палатки, а я увязался… думаю, тогда я это понял. В первый раз. Немного.

Глядя, как смущение на секунду охватывает чужое лицо, Тим подумал, что зря об этом вспомнил. Они не обсуждали это ни тогда у порога, ни больше вообще; колдуну было слишком очевидно некомфортно от того, что Тим увидел, и он не настаивал. Он прекрасно понимал, что вообще не должен был быть там, и что его любопытство тоже было причиной, по которой мальчишка от него закрылся, и Тим не хотел повторять этого. Поэтому он добавил, пытаясь перевести тему:

— Те два танцора с ягодами. Они всегда волкам в пасть лезут?

Маг снова чуть нахмурился, но Тим заметил, как расслабились его плечи; он выдохнул через нос, и верн��лся к травам.

— В переносном смысле да. Хотя я не ручаюсь, что ты первый волк на их практике.

— Судя по ягодам, нет, — проворчал Тим. Ущемлённое волчье самолюбие на секунду взяло над ним верх, прежде чем он успел затолкать его обратно. — Но я их даже не укусил.

Колдун отчётливо закатил глаза.

— Приятно это знать.

Тим почти начал шутливо ворчать на танцоров, чтобы разрядить обстановку окончательно, когда волк маякнул ему напряжённо: идут, и Тим не понял даже, что вскочил. Колдун вздрогнул из-за его резкого движения и крепче сжал нож, и, если бы не тревожно тянущее внутри чувство, Тим задумался бы над этим; пока что его беспокоило только въевшееся под кожу, полное паники требование: шуба.

Он схватил её, все ещё не раздумывая над тем, кто идёт, и только когда мех весом лег на плечи собственный слух наконец дал ему понять, что недалеко от двери кто-то был, кто-то шёл к дому, и что полноценной опасности в этом не было —

Мальчишка смотрел на него, распахнув глаза, и в их глубине Тим заметил такой же страх, какой чувствовал его собственный волк; нож в чужой крепко сжатой ладони, чуть вытянутый вперёд, заставил Тима опомниться. Он выпрямился, отшатнулся от колдуна.

— Всё в порядке, — сказал он, теперь ясно слыша и чужие шаги за дверью, и громко бьющееся сердце напротив себя, но в порядке себя не чувствовал. — Кто-то идёт, и волк запаниковал без шубы.

Юноша нахмурился. Нож острием указывал на Тима неотрывно.

— Я не хотел… — начал было парень снова, но стук в дверь его прервал; суматошно бьющееся сердце снова подскочило. Волк дёрнул за нить с такой силой, что перекидывание прошло мимо его сознания, и Тим понял, что делает, только когда собственные когти цокнули по полу.

Он метнулся за стол, ближе к шкафу, где он сливался с мешками в укрывающих их тенях. Колдун проводил его взглядом и положил нож на стол.

— Открыто, — крикнул он. Несмотря на беспристрастный тон, Тим слышал его сумасшедшее сердцебиение даже из своего укрытия.

Волк внутри него напряжённо поджимался, когда человек вошёл — какой-то молодой мужчина — и, если уж Тим был до конца честен, его человеческая часть тоже все ещё была в панике.

Когда в прошлый раз он не услышал за дверью шагов, для них это кончилось плохо; волк хорошо это запомнил.

Без шубы он чувствовал себя маленьким, беспомощным, и, по большей части, это был не его собственный, человеческий голос; впрочем, у него не было выбора не прислушаться.

Колдун загородил собой посетителя, и, слепо наблюдая за его спиной, Тим всё пытался успокоить своё сердце, вдыхая запах пыли и сушёных трав, и старался напомнить им с волком где они были, что ему эти запахи напоминали.

Волк послушно не скалил зубы; Тим уже считал это за маленькую победу.

За те разы, что он оказывался в чужом доме, он несколько раз сталкивался с посетителями, но всегда — на выходе или входе; к тому же, он всегда был в волчьем теле, и это тоже было крохотным гарантом его спокойствия: так её не могли отобрать.

Дети от него были в восторге. Взрослые отшатывались, даже если колдун говорил, что он домашний — и кривил при том такое лицо на него, что Тима даже в теле волка пробирало на смех. Возможно, люди продолжали его побаиваться из-за странного неволчьего хрипения, но так они исчезали из чужого дома быстрее и не сопротивлялись горьким настоям, так что мальчишка продолжал гримасничать на него из раза в раз и спускал с лап неудачно выбранное время.

Однажды Тиму пришлось обрычать особенно настойчивого пьянчугу, но они об этом никогда не вспоминали, да мальчишка справился бы и сам; Тимов кинжал по-прежнему висел на его бедре.

Тим зацепился за него взглядом, по знакомой вязи узора, рукояти; сквозь все ещё у горла бьющееся сердце пошутил волку про изображённый на нём огонь, и тот привычной чередой картинок напомнил про камин, базар, запах дыма, обожжённой мостовой; шутки он не понял, но, по крайней мере, угомонился. Тоже заметил: дверь.

Юноша как раз её открыл, и человек вышел; Тим только сейчас понял, что они оба все это время от неё не отходили, и колдун всё закрывал покупателя собой и не пропускал как обычно глубоко в дом.

— Ушёл, — сказал он с десяток секунд спустя; он все ещё был у порога, с лежащей на дверной ручке ладонью. Тим видел, что он вслушивался в чужую удаляющуюся походку, и, хоть и сам справился бы с этим, благодарность окатила Тима с головой. Он вернулся к лавке, поцокивая, и, стоило ему обернуться, мальчишка бросил: — Можешь ничего не объяснять.

Тим сморщился.

— Просто паршивые воспоминания.

— Не нужно, — сухо ответил колдун, возвращаясь к своим травам. Снова послышался стук ножа о камень.

Тим тяжело уселся на скамью, в этот раз оставляя шубу на своих плечах.

— Прости что напугал тебя, — пробормотал он, вцепляясь в неё пальцами, — я не хотел.

Юноша ничего ему не ответил; равномерный стук и хруст растений заполнили пространство, успокаивая своим устойчивым, повторяющимся ритмом, и только когда последний корень исчез в предназначенной ему миске, колдун откликнулся едва слышно:

— Паршивые воспоминания, — и, словно чтобы самого себя заглушить, спросил громче: — Что не так с шубой?

— Волку без неё не нравится.

— И всё?

— Да, — сказал Тим. Тёплый вес заземлял. — Чувствует себя уязвимым. Маленьким. Мы без неё перекинуться не можем.

Юноша понимающе хмыкнул.

— Из-за некоторых… вещей, ему… мне становится тяжело, если её нет рядом. Меня и в нормальном состоянии к ней тянет, потому что это как будто без кожи ходить, но это… ненавязчиво. Просто напоминание. Но последнее время это, — Тим дёрнул плечом, — вот так. Как сейчас.

Мальчишка ничего не ответил. Он составил миски на поднос, протёр нож от травяного сока, спрятал его к ступке; Тим понял, что пялится, и отвёл глаза.

Волк месью запахов металла и огня спросил у него: угроза?, и Тим понадеялся, что нет. Картинка сжавшего кухонное оружие мальчишки все ещё туманом мелькала перед его глазами, и последнее, что Тим хотел, чтобы он чувствовал из-за них страх.

Он нехотя стянул с себя шубу. Волк на мгновение запаниковал, тут же всем естеством обращаясь в слух, но кроме ветра за дверью ничего не услышал, и позволил это. Тим нарочно закряхтел, поднимаясь со скамьи, и колдун краем глаза взглянул на него; впрочем, он вернулся к подносу — взгромоздил на него ещё пару банок — и отошёл прятать его.

Тим зачем-то подошёл к столу, хотя не то чтобы он до этого его не видел; одно из пятен въевшегося в древесину травяного сока, похожее чем-то на зайца, было уже ему как родное. Выемка из-под случайно неудачно скользнувшего ножа — тоже; он поднял каменную плитку и стряхнул с нее труху, стер остатки сока, убрал к ножу.

Колдун копошился у шкафа, распихивая припасы, и Тим, чуть подумав, убрал со стола и труху тоже. Ссыпал её в подол туники, отнёс к мусору; вернулся с метлой, потому что половина просыпалась мимо, да и в целом за весь день труда пыли скапливалось под столом много. Мальчишка с освободившимися руками, наконец, повернулся к нему. Он обвёл взглядом их с метлой и выдал чуть задушенным тоном:

— Я… справлюсь сам. Спасибо.

— Мне несложно, — откликнулся Тим, не зная, как замять вернувшееся неудобное молчание. — Я к тебе всё равно пол-леса принёс на подошвах, так что.

— Ты не единственный, — возразил юноша. Тим хмыкнул.

— Я один к тебе разве что не каждый день хожу, — он глянул на мальчишку сквозь пряди: тот замер истуканом, очевидно не зная, куда себя девать. Его напряжённая поза, так и оставшаяся с ухода посетителя, огорчала; Тим отошёл от стола чуть дальше, но колдун не расслабился.

— Если что, — сказал Тим, шаркая по половицам, поднимая пыль в воздух, — я контролирую волка, и он меня тоже. Я имею ввиду. Человеческий разум не исчезает. В полнолуние только, но и там есть оговорки. К тому же, — добавил он, снова бросая на юношу взгляд, — ты ему нравишься.

— Да, — отозвался колдун, все ещё не шевелясь, — я это понял.

— Тебе нечего бояться, — на всякий случай уточнил Тим, снова отводя глаза. Из-за летающей пыли хотелось чихать.

Мальчишка перевёл взгляд на его шубу.

— Хорошо.

— Я серьёзно.

— Мети мягче.

Тим вздёрнул на колдуна голову. Тот смотрел на него прямо, не пряча глаз.

— Осторожнее, — сказал он. — Если ты не хочешь чесаться после этой уборки и делать ее заново.

Тим согласно кивнул, но тоже не отвел взгляда. Волк дёрнул его за нить: маленький, как щенок, и Тим ещё сильнее расслабил плечи. Юноша отвёл взгляд первым, отмахиваясь от оседающей пыли, и предложил тем же чуть задушенным тоном:

— Если тебе никак неймётся, можешь помочь с едой.

— Я ужасен в готовке, — признался Тим, и поспешно добавил: — но это не отказ. Просто последствия непредсказуемы.

Колдун усмехнулся, окидывая взглядом все ещё мерцающую в воздухе пыль и оставленные на полу чистые, беспорядочные от метлы следы:

— Тогда найдём другое, — он задумался на секунду, и добавил мягче: — Я ценю твою… — запнулся, попытавшись подобрать слово, — инициативность. Тщательность.

Тщательностью, подумал Тим, его занятие сложно было назвать, но тепло от чужих слов приятно растеклось по его грудной клетке; он понимал, что своей бессмысленной ходьбой множил неловкость между ними, но ощущение единения, даже если оно длилось совсем недолго, стоило того, чтобы повторить все это снова через пару дней.

***

Он проехался когтями по двери, привычный вышкрёбывая из неё звук, и толкнул лобастой головой, едва цокнул о доски порога; колдун внутри не отозвался даже ворчанием, хотя Тим чувствовал его присутствие отчётливо. Он сплюнул охапку шиповника на пол и затрясся, пока не ощутил, как шуба отходит от тела, позволяя ему снова стать человеком.

— Я не заслуживаю даже «какого шайтана ты опять сюда припёрся?» в качестве приветствия? — улыбнулся Тим, поднимаясь с четверенек и захватывая ветки; юноша отозвался чуть язвительным: «Да все равно ведь не уйдёшь», и, наконец, повернулся в его сторону.

Вид у него был усталый. Под глазами залегли тени, едва заметные росчерки бессонных морщинок, и плечи он держал не так ровно как обычно, и кожа потускнела, словно внутренний свет уменьшился до крошечного пламенного язычка. Тим неловко перехватил охапку из руки в руку, неуверенный, стоит ли ему надоедать со слухами, когда юноша махнул в сторону своих запасов; Тим послушно отправился сгружать шиповник. Волк внутри принюхивался изо всех сил, обеспокоенный чужим состоянием, и словно в ответ на его стойку колдун отмер. Он стряхнул с ладоней мелкую травяную труху, буркнул на его копошения: «Прекрати его таскать, и так девать некуда», и принялся разливать по банкам кисло пахнущий отвар. Они помолчали немного, и в немом диалоге волка и колдуна Тим почувствовал, как последний оттаял, но все-таки закрылся — но осторожно, не хлопая дверью и кусаясь, а просто — и выпустил из рук кувшин. От запаха трав в носу зачесалось.

— Весь светишься, — заметил он скептично, взглядом скользя по Тиму, и оперся о стол, руки складывая на груди. — Выкладывай.

— Хватит ли у тебя сил? — чуть неуверенно отозвался Тим, и колдун закатил глаза, походя на обычного себя тут же. Он не сказал ничего, повёл ладонью только и вскинул брови многозначительно, и Тим покорился. Он привычно отвёл взгляд — хотя волк уже перестал ему об этом напоминать — и выпрямился, закладывая руки за спину. Мальчишка нахмурился чуть заметно, и волк это уловил, хоть и не понял тоже, как и Тим; отложил это на потом. Он неловко усмехнулся, прежде чем начать:

— Тебя в городе и так боятся, как я понял, но теперь ещё больше.

— Я никого не отравлял последние два месяца.

— Не поэ… не от… что? Два месяца?

Губы колдуна едва заметно дрогнули в улыбке, но он это спрятал. Тим почувствовал, как его собственное смятение перебивается волчьим восторгом от чужой улыбки.

— Пожалуйста, скажи, что это… нет. Ладно. Я сделаю вид, что ты ничего не говорил.

— На твоём месте я бы не стал.

Волк внутри зашёлся в таком радостном вилянии, что его собственная тревога только усилилась, когда колдун приподнял одну бровь. Как бы мастерски он не держал лицо, предательская улыбка всё-таки пробивалась сквозь маску безразличия, и Тим не знал, чему верить.

— Продолжай.

— Нет, подожди — почему? Что?

Юноша закатил глаза и расслабился; руки распались из переплетённой хватки, обмякли полечи, и волк снова вытянулся к нему, и передал почти сразу о лёгком беспокойстве; о чувстве пустых ладоней и мирно тлеющем огне. Открытом капкане. Оголённых без шубы плеч.

— Но ты следующий. Поэтому не стал бы. Продолжай.

Он снова замешкался, пытаясь распутаться в этой неразберихе чувств, когда волк потянул его за нить; образы замешкали, разум отошёл на задний план, и чувство чужого смятения снова захлестнуло его, и сменилось, словно волной, потоком волчьих образов: безоружность и безопасность. Связь. Улыбка.

Ты глупый.

— Ты шутишь! — понял Тим и действительно почувствовал себя ужасно глупым на секунду. — Ты — шутишь? Ты не похож на того, кто стал бы…

— Отравлять?

— Шутить. Нет, — понял он, и почувствовал, как расширились собственные глаза, — подожди, я не имел в виду…

И теперь колдун улыбался открыто, хитро, странно; он вцепился в стоящий позади себя стол ладонями, словно не знал куда девать руки, а волк сигнализировал отчаянно: замолчи. Тим спрятал лицо в ладони. Колдун насмешливо цокнул.

— Я никого не отравлял последние два месяца. Это не обязательно значит, что я отравлял до. Итак, продолжай.

— Вы с волком меня в могилу сведёте, — буркнул Тим, щипая себя за переносицу. Колдун снова чуть нахмурился на него, но парень тряхнул головой, отгоняя от себя глупое смущение. — На счёт него, кстати, и тебя тоже. По городу прошёл слушок, что в окрестностях оборотень завёлся.

Мальчишка хмыкнул.

— Они близки к правде как никогда, на удивление.

— И тебя теперь считают своеобразным… волкодавом, что ли. Поговаривают, ты оборотня в оборот взял и привязал к себе, как фамильяра.

— Огради небо. Я развею этот слух.

— На твоём месте я бы не стал, — усмехнулся Тим, и колдун закатил глаза. — Теперь ты ещё больший авторитет, чем был. Тебя уважают. Боятся.

— Мне не нужно, чтобы боялись. Это плохой знак для лекаря.

— Зато хороший для мага?

Юноша улыбнулся криво, неуверенно, и притих на секунду, отведя глаза; волк снова замаячил его смятением, когда мальчишка ответил безэмоционально:

— Я не маг.

— Тебя буквально все колдуном зовут.

— Теперь меня зовут и волкодавом. Делай выводы.

Тим замешкался: мальчишка снова закрылся от его волка, стремительно и стойко, и тот забеспокоился, усиливая его человеческое метание в разы; он думал, что ответить, пока рой мыслей перебирался в его голове — отвары, огонь, приязнь его волка, чужие руки в печи, в пламени; слухи в городе. Он выдал, чтобы перебить тишину:

— Отчасти ты и правда волкодав.

— Огради небо, — повторил юноша, и в голосе его не было больше сухого веселья. Вместо этого он заглянул ему в глаза, и что-то в его зрачках бликнуло полной Луной. — Это полная противоположность моей работы.

Волк отозвался: правда. И снова потянул его за нить.

Колдуну с ним было странно, ни туда, ни сюда. Он не отталкивал его больше, но и не тянулся; чувство чужого смятения он мог распробовать на языке.

Волк указал ему: шуба. В прошлый раз помогло.

— Если ты не колдун, то кто?

— Травник. Знахарь. Отшельник. Как угодно называй.

— Ты — человек?

— А ты?

Тим поморщился. Волк внутри взбрыкнул сразу же и не дал ответить «да». Юноша отвёл взгляд, ладонью скользнул по столу, пальцами выбил по дереву ритм; склонил голову едва заметно, и волк принял это на свой счёт. Тишина сгустилась, как лечебная мазь, и они оба завязли в ней, словно в болоте.

— Ты спросил однажды моё имя.

У Тима комок подступил к горлу. Его сердце подскочило как сумасшедшее, и волк замер тоже и предвкушающе притих.

— Да.

— Теперь ты спрашиваешь, кто я.

— Мне нужно это заслужить?

Юноша повёл плечом.

— Зачем? Я просто местный врач, удобно оказавшийся там, где не должен был быть, тогда, когда было нужно не мне. Я прихожу, делаю, что от меня ждут, и ухожу, и всё на этом. Ты единственный зачем-то таскаешься за мной, как щенок.

Это ранило что-то, и Тим не понял: волчье или человечье, и от этого стало ещё хуже; впрочем, он отложил и это.

— Я… не знаю, что сказать, — признал он, ощущая, как волк говорит ему о чужом трепете из стороны в сторону, и просит: не ошибись. Найди слова. — Я благодарен тебе. Мы оба благодарны. Мне ничего от тебя не нужно. Я просто подумал… ты совсем один здесь.

Он увидел, как у юноши едва заметно дёрнулся кадык.

— Может быть, меня это полностью устраивае��.

Тим готов был спустить ему с рук эту ложь; волк же вцепился в неё, словно в спасительную нить. Мальчишка очевидно это уловил, но ничего не сказал, все ещё пряча глаза, все ещё между своих метаний — то к нему, то от, и Тим сделал единственное, что пришло ему на ум: стащил с плеч шубу и протянул мальчишке. Тот вздрогнул всем телом, в неверии переведя на него взгляд.

— Комплимент от волка, — неловко усмехнулся Тим, чувствуя, как дрожат собственные пальцы; почему-то сейчас особо страшно было оступиться. — От меня был нож.

— Ты — это и волк тоже.

— Я на пути к этому.

Юноша смотрел на протянутую ему шубу ещё с десяток секунд, и Тим неосознанно затаил дыхание на это время; когда чужая рука вытянулась, чтобы её взять, узел страха и беспокойства распался в его груди, и сердце высвободилось из него радостно, снова застревая в горле. Он расслабленно заложил руки за спину.

— Странные у вас двоих комплименты.

— А ты ворчливым становишься, когда мёрзнешь, — невпопад ответил Тим, чувствуя, как улыбка расцветает на собственных губах; волк где-то внутри восторженно бил хвостом так сильно, что беспокойство разлеталось клочками тополиного пуха. В шубе мальчишка выглядел спокойнее. Уютнее. Мягче. — Выглядишь усталым.

— Ночью дёрнули к больному ребёнку, — отозвался он не совсем собрано; он хмурился почему-то, внезапно погрузившийся в себя, и из-за этого неосознанно приоткрылся, и волк сунулся любопытным носом прямо в чужие смущение, беспокойство, удивление, чувство падения и приземления на все четыре лапы, и Тим в суетливом испуге дёрнул его обратно сразу же, не позволяя в это углубиться. Юноша поднял на него взгляд.

— Прости, — пробормотал Тим, — я не до конца умею ещё…

— Не стоит, — мальчишка вцепился в шубу, путаясь в мехе пальцами, всё не разводя бровей; смутное беспокойство его считывалось и без волка. — Тимоти.

Сердце снова грохнуло где-то у горла.

— Да?

— Ты всё ещё не вернул этот плащ.

Тим вытаращил на него глаза; стук сердца отдавался в собственных ушах. Он сглотнул.

— Пожалуй. Наверное, раз уж столько времени прошло, теперь он мой?

Юноша на полшага двинулся к нему так плавно, что Тим и не заметил этого, пока чужая ладонь не скользнула по краю плаща, и он позволил это; не-колдун провёл пальцами по ткани, где когда-то были золотом вышитые узоры, словно знал, и с изнанки выцепил оставшийся огрызок золотой нити, и поднял на него взгляд.

Сердце остановилось на мгновение.

Он знал. Возможно, с самого начала; про плащ он напоминал неоднократно, и Тим на секунду почувствовал, словно промахнулся мимо ступеньки, ногой угодил в яму на тропе. Он задержал дыхание, не зная, что сказать, и волк его неуверенно поджался, тоже не зная, что делать. Зрачки юноши снова бликнули, не Луной только, а печным огнём, и он развернулся с этой нитью к нему, и пламя её поглотило.

— Наверное, да, — сказал он, и Тим не сразу сообразил, к чему; только когда отшельник повернулся к нему снова, он опомнился, сжал собственную ладонь за спиной крепче; юноша смотрел на него безотрывно. — Но, — медленно сказал он, скользнув взглядом по плечам, и снова глаза на него поднимая, — тебе все равно стоит прятать его лучше. На всякий случай.

Тим сглотнул, и отпустил сцепленные руки. Наклонил голову в согласии и благодарности и опомнился; юноша чуть заметно улыбнулся этому, и от изгиба его губ почему-то отпустило. Он выпрямился, неловко поведя плечами, пытаясь заставить себя скривиться; прежде чем у него получилось это, отшельник от него отступил на те же полшага, и у Тима от осознания, как близко он стоял, почему-то снова грохнуло сердце.

— Я никого не отравлял последние два месяца, — сказал юноша, отворачиваясь к столу, и его трепет окатил волка с головой, — и я хотел бы, чтобы у меня не было причин и дальше.

Дыхание снова перехватило; Тим услышал собственное сердце в ушах, пока оно застряло в горле, и глубокое чувство благодарности затопило грудную клетку, и чёртов короткий смех вырвался, прежде чем он успел его осознать.

— Не будет, — пообещал он, и непонятная лёгкость почти подняла его к потолку; он завис, глядя, как смуглые ладони собирают со стола не-колдовской скарб, и добавил мягко, больше для себя: — Не такой уж ты и волкодав?

— Ты скажи мне об этом.

— Ну, на твоих плечах волчья шуба. Просто уточняю, — засмеялся он, когда юноша с нарочно пустой гримасой к нему обернулся, — без претензий.

— Ты мне её дал.

— Это все ещё многое о тебе говорит.

Юноша замер на мгновение, и ответил едва слышно: «Пожалуй», снова от него отворачиваясь. Его смутное беспокойство вернулось, и волк замаячил об этом, но Тим снова его одёрнул; он присоединился к уборке, и тишина повисла между ними, как мост, как нить, как звук открывающегося капкана.

— Дэмиен.

— Что?

— Моё имя.

Тим обернулся к юноше, но тот не смотрел на него; не отрывая взгляда от стола, он крутил в пальцах какую-то склянку. И без волка Тим чувствовал, как от отшельника исходят волны беспокойства, смущения; он понял, что улыбается.

— Чем я его заслужил?

Юноша не ответил. Он опустил бутыль, выбил пальцами по ней ритм, всё ещё хмурый, растерянный; они помолчали оба, прежде чем Дэмиен сказал:

— Доставай шиповник. Я научу тебя готовить отвар.

***

Чем настырнее этот край завоёвывала осень и чаще шли дожди, тем больше времени оборотень проводил около его дома.

Это было простым наблюдением, ни к чему, в общем-то, не обязывающим, да и отношения между ними несколько смягчились, и речи текли более дружелюбные, чем раньше, но… Дэмиен слепцом не был. Глухим, безразличным — тоже.

У оборотня не было дома. Он бывал на грани простуды за эти месяцы столько раз, сколько ночующий в самой жалкой лачуге человек — за всю свою жизнь. Его голос то и дело сбивался на хриплый скрип, прерывающиеся нотки, как бы он ни улыбался и ни делал вид, что в порядке. Как бы ни старался показать, что в теле волка ему привольно и уютно — Дэмиен слепцом не был.

От подступающего мороза не спасали ни шуба, ни лес; плотно стоящие стволы пропускали ветер и дожди, крона же над головой прохудилась уже давно. Оборотень приходил к нему вымокший, и не важно, в каком теле он был, и хриплый. И продолжал делать вид, что все хорошо. Что не зима с каждым своим шагом всё сильнее дышит им в затылок.

Помогать продолжал. Таскал лечебные травы охапками, собирал шиповник. Улыбался мягко и язвительно морщился, когда юноша называл его мокрым псом.

И каждый вечер уходил. Всякий раз вместо его спины и шубы Дэмиен видел: скачущий на трех лапах раненый волк. Заяц на пороге, корзина; острый, царский почти кинжал.

Оборотень к нему тянулся, но ни о чём не просил, хотя нуждался не меньше прочих к нему ходящих; и чем холоднее ночи становились, тем больше юноша убеждался — полуволку от него и правда кроме компании ничего было не нужно.

Он назвал бы это гордыней, но свою собственную он давно затолкал себе в глотку; вся гордость Тимоти же осталась только в его плаще.

И чужое поведение это — смирение? — ужасно Дэмиена раздражало.

Он топил печь крепче, жарче, держал всегда под рукой отвары и ненароком добавлял самые горькие в чужой стакан, когда оборотень просил воды; он находил ему работу, стараясь удержать в тепле дома, трижды уже штопал дряхлую тунику, когда сморённый полуволк сворачивался на лавке и на Дэмиена у своего бока не реагировал.

Туника была не с его плеча. Ткань самая простая, грубая — даже не выбеленное полотно, заношенная до дыр, слишком широкая для него. Глядя на чужой плащ Дэмиен иногда думал, какому бедняку повезло перебраться в шёлковые ткани?

Впрочем, шёлк не грел — но за него хорошо платили.

Дом, во всяком случае, хоть самый крохотный, самый жалкий, за крепкую одёжку можно было построить; разжиться печью, кое-каким скарбом.

Пережить зиму.

Нож все грел ему бедро, узором своим въедаясь в кожу: сколько ещё могло быть совпадений?

Оборотень не замечал его тревожных мыслей. Впрягался в дела, вплетался в каждый его день нитью, кусочком мозаики, вместе с Солнцем приходя и уходя.

Если бы не его шуба, тёплым весом падающая на плечи Дэмиена каждый день, он подумал бы, что Тимоти ему чудится.

Тот совсем свыкся: пропускал мимо его оскалы и скалился — шуточно только, игриво — сам, когда находил тому повод; шутил всё, почему это волку и нельзя волчьи ягоды.

К дверям принёс как-то веник аконитаАконит/Борец/Ведьмин цветок/Волкобой — крайне ядовитое растение.

В шубу кутал, хотя и сам вечно ходил холодный; ехидно взмахивал плащом, исчезая за дверью. Колдуном дразнил, волком сворачивался у огня и укладывал свою морду ему на колени.

Смеялся, голову запрокидывая, над его, Дэмиена, неумелыми шутками. Плечи разводил, стоило сказать, что из-под его рук вышел приличный отвар. Таскался за ним в город и ждал у кромки леса возвращения.

Больных детей утешал своим мирным пёсьим видом — а с ними Дэмиену всегда было непросто — мокрым холодны�� носом своим их тыкал, скулил, падал шуточно, когда мелочь с весёлыми визгами его отпихивала.

Рычал на несговорчивых и мерзких. Вместе с ним до города провожал немощных.

И ничего, ничего не просил.

И, однажды, когда утром оборотень снова оказался у его дома, в очередной раз возясь с дровами и забивая ими Дэмиену поленницу до отказа, юноша решил, что с него хватит. Он убрал отвары поглубже в шкаф, спрятал иголку с ниткой подальше от неосторожных пальцев; когда оборотень сунул нос в дверь с хриплым вопросом, нужна ли помощь дома, ткнул на горящий в печи огонь и сунул в руки книгу, довольно грубое отвешивая: «Не мешайся под ногами».

Полуволк привык к его взрывам; он послушно свернулся на скамье, самый безопасный принимая вид, и затих. Видимо, подумал, что кто-то из больных успел испортить ему настроение или не задался отвар; вместо волчьей паники Дэмиен ощутил лишь сочувственное волнение, и то, что его зубы больше не были для оборотня угрозой, почему-то грело.

Он носился весь день с травами, с нервным зудом в пальцах, со странным чувством, перехватывающим горло. Тревожное подзуживание и откликающийся на это треск печного огня почти заставили его сорваться на пришедшего за лекарствами человека, и только вид расслабленно греющегося у огня оборотня помешал ему это сделать.

Раздражение затапливало его, не давая места непонятному беспокойству, и это был старый, как мир, способ его реагирования; он знал, что поступал правильно, знал, что это будет лучший выход для них обоих, и все-таки боялся, и в кои-то веки не за себя.

И этот непонятный страх его тоже ужасно раздражал.

И, когда Солнце почти закатилось за верхушки деревьев, а оборотень отложил книгу и встал, чтобы уйти, Дэмиен не позволил ему этого сделать. Он остановил его у двери, втолкнул в дом глубже. Сердце колотилось где-то под горлом.

— Ты, — рыкнул он, и теперь, наконец, ощутил вспышку чужого беспокойства, — остаёшься.

— Что?

— С меня хватит тебя лечить каждый день, — юноша толкнул его дальше. Тимоти смешно споткнулся о собственную ногу, вваливаясь обратно, защитно выставляя вперёд ладони и опуская одновременно плечи. — Ты остаёшься.

Дэмиен обогнул его, чувствуя, как ошалелый взгляд касается его меж лопаток, вывалил на скамейку с трудом свёрнутый тюфяк.

— Дэмиен, — пробормотал оборотень, — что? Зачем?

Юноша проигнорировал то, как от собственного имени у него перехватило на секунду дыхание.

— Я устал, — сбивчиво выдал он, с собственной постели поднимая сеном набитую подушку, — переводить на тебя травы, как будто нет других больных. Штопать тряпки. Таскать вечно дрова.

Оборотень сделал к нему шаг; он смотрел на него таким растерянным взглядом, что от этого сосало под ложечкой.

— Тебе не обязательно, — тихо сказал он; голос его невольно стал выше. — Я справлюсь сам. Все в порядке, Дэмиен.

Юноша бросил подушку на лавку; протестующий скрип разрезал повисшую на мгновение тишину.

Ничего в порядке не было. Ни он сам, ни дом его с момента появления оборотня больше не были в порядке.

Сердце колотилось, как сумасшедшее, пока он приводил лежак в порядок, пока закидывал поленья в пышно горящий огонь. Оборотень подошёл ещё чуть ближе.

— Дэмиен, — тихо позвал он снова, и от безобидности его голоса, старой собственной глупости, защипало в носу. — Все в порядке. Я уйду, если надоедаю. Ты не обязан все это делать для меня.

Он развернулся стремительно, ткнул его в грудь, в чужих глазах замечая своё рассерженное отражение. От оборотня пахло лесом, ветром, сладковатым — гниющим — деревом.

Холодом.

Ознобом.

— Волкодав я? Оборотня взял в оборот?

Полуволк вздрогнул. Душащая их взаимная тревога немного ослабла.

— Фамильяром своим сделал?

Он почувствовал чужое смутное веселье; беспокойство растаяло на лице Тимоти. Разгладилась между бровей несчастная морщинка.

— В прошлый раз тебе не очень понравилась такая характеристика.

Юноша толкнул оборотня от себя, снова, вновь устремляясь к собственной постели, и старший нежно перехватил его за запястье.

— Больше не нужно, — тепло сказал он, — у меня есть шуба и не-мой плащ. Спасибо, Дэмиен.

Оборотень с такой нежностью смотрел на него, что у Дэмиена снова сбилось дыхание, свернулись клубком кишки; он не помнил, когда хоть толика такого тепла перепадала ему в последний раз.

Он хотел было отвесить язвительную шутку про золотом когда-то расшитую тряпку, но не успел; оборотень перехватил его за ладонь, прижал её к губам.

— Спасибо, — пробормотал он в кожу. И отпустил. И отступил к своему лежаку, разостланной на лавке постели, стянул с плеч шубу и разулся.

Глядя, как он устраивается на ночь, Дэмиен пообещал себе: больше никогда.

На следующий день он снова не дал ему уйти, толчками отгоняя от двери. И на следующий день тоже. И потом.

И оборотень перестал собираться, когда наступал закат; он сопел ночами, звуком своего дыхания Дэмиена убаюкивая, первым предупреждал его, если ночной посетитель подходил к их дому.

Шерстью своей сорил по углам, ненароком утеплял линькой тюфяки.

И шутил что он, вообще-то, надеялся хотя бы на будку.

***

Они обжились быстрее, чем Дэмиен мог представить.

Они просыпались вместе, вместе укладывались спать. Вместе ходили в лес; в одиночку Дэмиен только оставался в городке на заработках, да Тимоти охотился, когда юноша занимался травами в доме.

Судя по тому, что у них какими-то неведомыми путями появились тёплые плащи и обувь, а у Дэмиена — новые ступка с пестиком и перчатки, охотился Тимоти не только для пропитания.

Впрочем, тёплая шкура на постели тоже появилась явно с его лапы.

А ещё появились книги.

Зная, сколько они стоили и как редки были, Дэмиен каждый раз, когда смотрел на них и касался, чувствовал у горла ком; он нечасто мог их себе позволить.

У него стояло несколько — зачитанных, выученных наизусть фолиантов, за которые он отдал целое состояние, да ворох свитков. Пару книг он купил даже не зная языка, на котором они были написаны, понимая, что успеет изучить любое наречие к тому времени, когда появятся новые — и если появятся.

Тимоти принес уже две, небо знает какими путями и сколько на них потратив.

Они не упоминали об этом, но вряд ли даже хоть сколько-то зажиточный крестьянин потратился бы на книги, и тем более смог бы их прочесть; оборотень же нещадно жёг свечи, засиживаясь за ними до поздней ночи.

А однажды Дэмиен заметил в его руках книгу на языке, который так и не выучил. К его чести — у него не было времени заниматься языками, когда он едва успевал обеспечивать себя и помогать больным; он каждый раз напоминал себе найти учителей или, на худой конец, ветром занесённого путешественника или торговца, которые смогли бы эту книгу перевести.

Тимоти же, кажется, читал её свободно. Он устроился у очага, полулёжа развалившись во всей своей красе; шуба давно уже не была обязательным весом на его плечах внутри дома, и ничто не скрывало того, как медленно мужчина дышал, весь сосредоточенный на страницах. Он держал их одной рукой, у другой закусив фаланги пальцев; зрачки метались от строчки к строчке с такой скоростью, с какой Дэмиен не читал до сих пор на местном: всё спотыкался на том, что начинал слева.

Он и не заметил, что загляделся. Стоял у стола, таращась на полуволка, пока сердце колотилось, собой заглушая трещащий в печи огонь.

Он был… домашним. Уютным. Повесившим плащ у двери, снявшим волчью шкуру. Расслабленным, словно не было всех этих леденящих осенних ночей и болезненных обращений. Согревшимся до кончиков пальцев.

Открытым. Доверчивым.

Он почувствовал зов смутно, словно в паутине их дома кто-то потянул за нить; Тимоти осоловело моргнул и вздёрнул от книги затуманенный взгляд.

— Дэмиен? — позвал он, промаргиваясь. — Всё в порядке? Что-то нужно?

«Нет,» — с горечью ответил Дэмиен про себя; проклял волчье чутьё, виноватую его готовность отрабатывать кров. Он не знал, как объяснить — он не ждал и не хотел, чтобы оборотень считал себя дол��ным за его собственное решение, каким бы оно ни было; чтобы вскакивал по первому зову, отвлекался от заслуженного отдыха. Сказал вместо этого только:

— Ты читаешь.

Тимоти непонятливо на него моргнул; прикрыл книгу и сел, скидывая расслабленную позу.

— Хочешь тоже? Я уступлю.

Юноша качнул головой. Ком не вовремя закрыл ему возможность говорить; застарелый стыд — здесь ты слаб, здесь ты глуп, здесь ты провалился — под шкуру залез шилом. Он нахмурился, подбирая слова, пока мужчина с лёгкой тревогой на него смотрел.

— Язык, — сказал, наконец, Дэмиен, переведя взгляд на обложку. Тимоти посмотрел на неё тоже, и лицо его прояснилось — на мгновение — и смущение его заполонило.

— Да, — откликнулся он, отводя глаза. Паутина натянулась; волк — Тимоти — забеспокоился, отступил, и в паутине засверкали картинки: золотой огрызок нити, филигранный кинжал, богатая комната, ужасающий звук шагов, толпа и беснующийся за спиной огонь.

В чужом диалоге с зверем Дэмиен никогда и не думал стать наблюдателем, и не знал, как сказать: мне не важно, кем ты был.

Но добавил в эту круговерть: шёлковая туника взамен на льняную, ботинки крепкие, прямая спина; широкие плечи и выдержка не крестьянская, безупречные манеры за столом. Тимоти перевёл на него взгляд.

Дэмиен добавил: глупая манера лобызать руки.

И мужчина засмеялся.

— Это волчье.

— Собачье.

— С тобой нет разницы.

И Дэмиен… смутился. Снова взволнованно скрутило в клубок кишки, окатило теплом, словно Тимоти укрыл его своей шубой. Он сбросил это наваждение, боясь, что паутина протянулась и от него.

— Я знаю несколько, — сказал он и на оторопелый взгляд дополнил: — языков. Этот нет.

— Неудивительно, — ответил оборотень, — я не представляю, как эта книга сюда попала — слишком далеко, да ещё и, — он повёл плечом, — город маленький. Такое обычно скупают в столице.

— До столицы далеко.

— Да, — эхом отозвался Тимоти, — далеко.

Молчание протянулось между ними, как ещё одна нить; они оба понимали, что за ней пряталось. Парень стряхнул наваждение первым.

— Если хочешь, — сказал он, ладонью проводя по хрупким страницам, — я мог бы перевести её для тебя.

— Это большой труд.

— Не больший, чем смирение с волком.

С чьей стороны, подумал Дэмиен: для него «смирение» было неправильным словом. Привыкание, может. Может, соседство.

Довольство.

Он не решился дать этому и голос, и слушателя; пока он мешкал, Тимоти поднялся.

— Одолжишь мне перо? — попросил он, перешагивая через лавку. Смущённое стеснение с него спало, как спадало волчье обличье, как каждый раз, когда он чувствовал себя нужным, рассеивалась тревога и он снова начинал отрабатывать свой кров. Решение Дэмиена.

Всё-таки, наверное, смирение.

О чём они ещё не говорили: Дэмиен тоже умел читать. Тимоти закрыл на это глаза, как он — на его промахи, на огрызки золотых ниток в его плаще; писать он тоже умел замечательно. Юноша иногда ловил чужой любопытный нос в своих записях и рецептах, как в редких книгах, и, хоть оборотень почти ничего не мыслил в травничестве, он не мог не задаться вопросом: где и когда столь юный отшельник этому научился?

Писать, естественно. Не лечить. Но он не спрашивал — и Дэмиен молчал.

И смотрел.

Тимоти включился в своё решение с таким же упорством, с каким колол ему недавно дрова на заднем дворе, с каким провожал до города. Дэмиен находил теперь листы с записями всюду: на скамье, служившей Тимоти постелью, на своём столе, в шкафах с лекарствами, между книг, на окнах и полу; нумерация на них не давала сбиться, потеряться, но напоминание о чужом труде не покидало его зрения ни на день.

Холода подступали, дел же снаружи оставалось всё меньше: полуволк почти целыми днями сидел с чернилами и безостановочно писал.

Почерк у него был скачущий, но Дэмиен видел, как он старательно выводил каждую букву на первых страницах, и надеялся, что хотя бы это пройдёт; стопка записей росла, а аккуратность никуда не уходила.

В своих собственных записях Тимоти был ужасен — иногда он сам не мог разобрать, что написал — и Дэмиен предпочёл бы это его чрезмерной старательности.

Он занялся в ответ свечами, пополнением запасов чернил и перьев, сшиванием листов; тем, что напоминал погрузившемуся в перевод оборотню пить и спать.

И всё-таки от растущей, полупереведённой книги щипало в носу.

Ромашка грела собственные пальцы, слипала ресницы. Сердце грохнуло в своей клетке, стоило подойти ближе, поправить свечу. Тимоти промычал ему что-то невразумительно-приветственное.

— Это всё ещё не отрава.

Мужчина оторвал от писанины мутный взгляд, моргнул осоловело, глядя на чашку у своего лица. Капля с кончика его пера вот-вот грозилась испортить его получасовой труд.

В чужой взъерошенности почему-то хотелось спрятаться, как в шубе.

— О, — произнёс Тимоти, оттаивая. Глянул на свечи, в окно — темнота давно стала частью их рабочего дня — и усмехнулся, на него задирая глаза. — Из твоих рук хоть яд.

И приник к костяшкам щекой, уголком губ. И вытащил бережно чашку из дрогнувших ладоней.

— Спасибо, — пробормотал он, пряча в ней нос. Дэмиен почувствовал, как становится нечем дышать.

— Собачье, — выдавил он из себя, глядя, как чужие ресницы веером укладываются на щёки, как движется в такт глоткам кадык. Мужчина едва слышно усмехнулся.

— Не только, — ответил он и улыбнулся игриво, и безопасное молчание вновь повисло между ними.

От чужого прямого взгляда снова становилось невыносимо, как в первый день — и снова чувство падения, но другое: тёплое. Первое. Новый какой-то, раннее непройденный урок.

Не своя и не чужая ошибка. Вновь под кожей — но щекотка, не укол.

Дэмиен отвёл глаза. Аккуратная пропись, всё ещё балансирующая на кончике пера капля.

— Ты мог бы просто прочитать это мне, — пробормотал юноша на грани слышимости. Без стакана в ладонях ему нечем было их занять; он вынул из чужой хватки перо, стряхнул чернила мимо листа — жар чужой кожи почти на секунду коснулся его. Тимоти вцепился освободившейся рукой в свой чай.

— Мог бы, — согласился он, окидывая взглядом свой многодневный труд. Силами Дэмиена высохшие страницы подшивались к общей стопке, и она росла, тяжелела, становилась все значимее. — Но это было бы… временно. Разово. На одну зиму.

У Дэмиена перехватило дыхание.

Ему послышались в голосе горечь, приговор; словно зима закончится, а вместе с ней закончится и их своеобразная дружба. Он с трудом вдохнул.

— Тогда весной я попросил бы прочитать мне это снова, — сказал он тихо; сердце колотилось в горле. — И летом тоже. И потом, пока я не запомню.

Тим ощутимо сглотнул.

— Это много повторений, — сказал он, и то, каким задушенным его голос был, все юноше сказало.

— Годовой цикл вечен.

— Конечен.

— В своей жизни ты не увидишь его края.

Тимоти поднял на него взгляд. Дэмиен стиснул перо в пальцах крепче. Надежда в чужих зрачках его убивала: он надеялся, что всё было понятно с самого начала.

— Это не твоя плата за прибывание здесь, — прошептал Дэмиен. — Я уже говорил тебе. Мне ничего от тебя не нужно.

— Это я тебе говорил.

— Тогда вспомни, что ещё ты сказал.

Нить натянулась; Дэмиен увидел смутные картинки, мелькающие воспоминания: яркий костюм под траурным почти плащом, остро пахнущие жжёным факела, порог дома поздним вечером. Он дал Тимоти время и, когда паутина замолчала, добавил:

— Ты и волк — одно и то же.

— Я знаю, — прошептал оборотень. Он опустил чашку, отодвинул рукопись; Дэмиен заставил себя звучать ехидно, хоть и слышал в своём дрожащем голосе фальшь:

— Ты сам сделался моим фамильяром. Не отвертишься теперь.

И оборотень тихо засмеялся. Его облегчение взошедшим Солнцем расползлось по нитям.

— Ты же не колдун?

— Мне это не мешает. А тебе не поможет.

Мужчина засмеялся громче, засветился ярче; он вытащил сломанное перо у Дэмиена из пальцев, и тепло его кожи задержалось на ладони юноши на несколько секунд.

— Но и не человек.

От чужого улыбающегося взгляда почему-то потели руки.

— По большей части — нет.

Тимоти понятливо замычал; он закрутил перо между пальцев, и оно задело его, Дэмиена, костяшки; юноша не вовремя вспомнил, как оборотень прижался к ним щекой.

— Ты и огонь, — медленно сказал мужчина, — тоже — одно и то же?

У Дэмиена в который раз за день замерло сердце. Перед глазами встал украшенный резьбой подаренный кинжал.

— Да.

И он подумал вдруг: Тимоти дал ему, чем защититься, когда стал ошиваться рядом, и с его стороны правильно было бы сделать ответный жест, дать гарантию безопасности — теперь, когда, он надеялся, они всё прояснили.

Он хотел бы этого. Он ��нал, как.

От прошлой жизни у него сохранились только гордость, яд и материнские ножницы, как у Тимоти — плащ, страх своего волка и кинжал; он и последнее-то ему отдал.

Ножницы были там же, где он спрятал их подальше от себя, едва устроился; спустя столько лет он и забыл уже, что мать украсила их фазами Луны.

Возвращаясь к взволнованному Тимоти он усмехнулся сам себе: совпадения.

— Ты дал мне нож, — сказал юноша твёрдо, хоть от волнения все слова на секунду вылетели из его головы; оборотень вытянулся к нему, непонимание и беспокойство сквозили сквозь него беспрепятственно, — а я тогда слишком хотел от тебя отделаться для соблюдения традиции, но… — Дэмиен протянул ему монету: металл слабо блеснул в свете свечей, — за кинжал. Чтобы его острие не рассекло наши отношения.

Тимоти послушно принял золотой; искреннее удивление в его глазах быстро сменилось чем-то похожим на нежность.

— Я не знал этой традиции.

— Я тоже, — ответил юноша, — раньше. Это местное.

Мужчина улыбнулся мягко, и снова в паутине между ними, в доме, прошла вязь — не картинок только, — ощущений, которые Дэмиен не успел распознать; оборотень поднял на него взгляд.

Сердце взволнованно заколотилось, когда юноша протянул ему ножницы, пальцем к ним прижав ещё одну монетку. Тимоти принял их, и Дэмиен сделал вид, что не заметил, как у него дрожали руки.

— Судя по всему, — сдавленно произнёс он спустя пару мгновений разглядывания вещей, — я должен заплатить за них золотым?

— Это было бы приемлемо.

Тимоти хрипло рассмеялся, возвращая ему монету; он втиснул её в ладонь и сжал; Дэмиен почувствовал чужой бешено бьющийся пульс.

— Спасибо, Дэмиен, — прошептал оборотень, снова прижимаясь к его костяшкам, — за доверие.

Юноша на секунду потерял голос. Дышать было тяжело.

— Это я должен тебя благодарить.

— Я живу в твоём доме. Поверь, — засмеялся Тимоти, — всё-таки я.

Дэмиен усмехнулся тоже, и внезапное облегчение окатило его с головой; всё ещё было жарко и тяжело дышать, и колени были ватными — и он не мог сказать, от волнения или радости — но он словно — наконец — перестал мёрзнуть. Словно, даже со спёртой грудью, лёгкие стали больше.

Он сел рядом, позволяя себе этот порыв, и уронил голову на чужое плечо; у Тимоти отчётливо на мгновение замерло сердце.

— Ты вечно мне свою морду на колени кладёшь, — прошептал юноша, — моя очередь.

Чужая ладонь осторожно легла Дэмиену между лопаток.

— Колени ниже, — поддразнил оборотень. Дэмиен легонько пихнул его локтем.

— Заслужи это.

Тимоти прижал его крепче; улыбка сквозила в его словах, когда он спросил:

— Как я могу это сделать?

И, прежде чем ответить, юноша подумал о переполненной поленнице, наполовину написанном переводе, готовом в любой момент помочь полуволке.

— Не нужно, — шепнул он, — просто дай мне время.

***

Ко дню зимнего солнцестояния Тим и забыл уже, какого это было — мёрзнуть по ночам.

Точнее, не то чтобы он не продолжал мёрзнуть, конечно, но совсем не так сильно, как тогда — в полуразвалившейся землянке, один на один с самим собой и непримиримым волчьим страхом огня.

И тем забавнее было замечать: вот он, сидел, уткнувшись лицом в печку, смотрел как пламя облизывает колотые им самим дрова, и чувство абсолютного удовлетворения пронизывало их с волком, как солнечные лучи. Зима стала выносимой. Волк — тоже.

Он сам оттаял, вопреки холодам — вопреки собственному убеждению, что когда-нибудь получится.

Дэмиен сказал как-то, что он и его отогрел. Не упоминал об этом потом, правда, и тщательно делал вид, что ничего не говорил, но Тиму эти слова как впаяли — и он хранил их в себе бережно, и как мог множил между ними попытки отогреть.

Он заметил — не мог не заметить — как отчаянно юноша тянулся к контакту, какое стоическое бы лицо после этого не делал. Он тоже мёрз, и мёрз гораздо больше Тима, и по времени, кажется, и по качеству.

И это несмотря на то, что он мог забраться в огонь с головой и даже не обжечься.

Они не говорили об этом и о многом чём другом — не подворачивался повод, слишком уязвимы были старые раны, чтобы снова их открыть. Тим довольствовался тем, что любой огонь стал для них с волком безопасным символом принятия, отражением приручения.

Дэмиен шутил изредка, что он их одомашнил. Его, точнее. Волку это нравилось. Им с волком — ему — было от этих мыслей хорошо, какими бы глупыми и действительно животными они ни казались.

Тим чувствовал себя наконец-то кому-то нужным и пил это чувство, как нектар.

Пламя предупредительно взметнулось, пыхнуло искрами радостно, и в ту же секунду острый слух заметил тоже — Дэмиен подходил к дому, скрипел снегом на краю поляны, и Тим поднялся со своего места, чтобы юношу поприветствовать.

Он был почти уверен — мальчишка снова пошутит про «собачье».

Дверь отворилась, но вместо ежедневного подтрунивания раздалось только:

— Ты не пойдёшь в город больше.

И сердце у Тима упало.

От юноши разило холодом — тревогой; жгучим морозом, злостью и чёрт его знает, чем ещё — у Тима отнялось в раз и обоняние, и способность мыслить, прежде чем захлопнулась дверь. Он стоял, немой, открывавший и закрывавший рот, забывший даже, что Дэмиен им не командовал — и не знал, что сказать, пока мальчишка не толкнул его внутрь дома.

Как тогда: осторожно. Упрямо.

Защитно.

— Они тебя разыскивают, — бросил юноша, стягивая плащ. Он хмурился так сильно, что его брови напомнили Тиму птичий клюв. — Не знаю уж зачем, но ты единственный оборотень в округе, и местные об этом знают.

Тим попытался найти слова снова, когда Дэмиен вновь его оттеснил.

— Возьми шубу, — сказал он строго, взглядом своим вперившись ему в глаза, — и не снимай больше. Пока что.

— Местные, — повторил Тим глупо, — и так знают, где я.

— Они не скажут.

Юноша прошёл вглубь — к шкафу, зазвенел склянками, и Тим выдал неуверенно, всё не понимая:

— Кому?

Дэмиен даже не обернулся на него — выгреб все свои запасы с полки, вывалил их на стол в кучу, так далеко от привычного ему порядка.

— Королевским.

У Тима земля ушла из-под ног. Волк заметался в панике, и веретено воспоминаний, картинок и звуков оглушило его на минуту — снова затошнило от страха, как тогда.

— Подожди, — выдал он, едва слова вернулись к нему, — они — здесь? Я думал ты… с чего ты взял?..

— Им нужен принц-оборотень. Я знаю только одного такого.

Дэмиен всё не смотрел на него — выколупывал что-то из шкафа, хмурый до ужаса, сосредоточенный, пока не уронил, судя по звуку, доску, и сунул руку глубже, по плечо.

Видимо, вторая стенка, подсказал ошарашенный мозг Тима. Чувство нереальности усилилось, когда юноша снова достал охапку зелий.

Дэмиен, наконец, обернулся к нему.

— Местные не скажут, — повторил он уже спокойнее, и брови его разошлись. — Половина из них мне должна. Другой половине я выгоден.

— Тогда почему…

— Они ходят по домам. И я наткнулся на три капкана по пути. Свежих.

Тим отступил, почти навернувшись через лавку, и почувствовал, как кружится голова. Ком подкатил к горлу, пока волк метался в его груди все отчаяннее.

— Тимоти, — послышалось совсем рядом, и Дэмиен подхватил его под локоть, — сядь.

Чужие руки направили его, вжали в дерево; мгновение спустя шуба укрыла его плечи. Еще через секунду юноша отошёл к столу — в скоплении вываленных отваров выцепил один, вручил его Тиму.

— Пей, — сказал он, — успокаивающее, — и опустил свою ладонь оборотню на плечо, пальцами задевая кончики волос. Дождался, пока склянка не опустеет, пока не звякнут по стеклу зубы. — Они могут и не дойти сюда. Но в город ты не пойдёшь — и я тоже.

Тим привалился к Дэмиену, разом обессилев; тяжесть налила его конечности, потянула к полу — и только суматошная паника роилась в голове, втравливала желание сбежать, словно ополоумевшая дворняга.

В прошлом он так и сделал. Этого от него, видимо, ждали и в этот раз.

Юноша провёл ладонью по его плечу, все ещё внимательного не сводя с него взгляда, и, когда заметил, что Тим на нем сосредоточился, шепнул:

— Я не хотел напугать тебя.

— Ты ни при чём, — тихо ответил Тим. — Это старое. Как с шубой.

Дэмиен понимающе загудел, зарываясь в волосы. Он не спрашивал о прошлом, и, хоть они с волком знали, что юноша догадался об их происхождении, все равно это ощущалось так странно, резко — словно с окон сдёрнули шторы, и в глаза ударил свет, обжигающий, дезориентирующий.

«Принц-оборотень» звучало его голосом в голове Тима до сих пор. Эти же слова чужими голосами звучали, как приговор — Дэмиен тоже был угрозой, но другим. Королевским.

— Хорошо, что ты знаешь, — шепнул он, все ещё прижимаясь щекой к тёплому боку юноши. Тот продолжал почёсывать его затылок, ногтями задевая кожу — и мурашки, выступающие от этого ощущения, приносили с собой успокоение.

Видимо, подействовал отвар.

Дэмиен ничего не ответил — впился на мгновение подушечками пальцев в ямочки у основания затылка да вздохнул — и Тим понял, что тоже не знает, что сказать.

Вопросы глупые, очевидные, роились на кончике языка: этого ты ожидал — на самом деле принца? Или просто думал — особа голубых кровей, бывший избалованный мальчишка?

Как быстро понял? Почему молчал?

Кто ты?

— Этот плащ не давал тебе покоя, — шепнул вместо всего Тим, чувствуя, как постепенно стихает его человеческое нутро. Чужая ласка баюкала его лучше всякого отвара.

— Ты не даёшь мне покоя.

Полуволк усмехнулся, потёрся носом о чужой бок. Пальцы вновь сжали его затылок — поощрение.

— Ты мне тоже.

Юноша снова вздохнул — тяжело так, задушено. Тим поднял на него взгляд — Дэмиен на него не смотрел; задумчиво разглядывал им самим оставленные на столе склянки, отложенную утром ещё переведённую книгу.

— Из всех людей, что ты мог встретить, — сказал он вдруг отрывисто, — почему я? Принц в изгнании не теряет ценности своей крови.

Тим опешил на мгновение, потерялся — даже волк притих, удивлённый вопросом, прекратил паниковать. Он и не думал подобном — особенно теперь, когда всё это перестало иметь вес.

— Ценность моей крови и есть изгнание, — шепнул Тим наконец. — Я расплачивался ей всюду, куда ни шёл. Я платил просто за то, что был. Оборотень на престоле — кровожадное чудовище в глазах подданных, — он поднял на Дэмиена взгляд — гордого, расправившего плечи; в нём было гораздо больше королевской стати, чем в Тиме когда бы то ни было, — хуже, чем стая бешеных собак. Я гораздо больше монстр, чем принц, — он помолчал немного, и спросил тоже: — Из всех, кого ты встречал — почему я?

Дэмиен усмехнулся горько, весело, ядовито; развёл плечи шире, вскинул подбородок. Пламя затрещало в своём гнезде.

— Потому что, очевидно, монстры должны держаться вместе.

У Тима на мгновение перехватило дыхание. Догадка, не дававшая ему покоя по ночам, вырвалась против его воли:

— И потому что у дракона должен быть свой принц?

Дэмиен усмехнулся.

— Я не дракон.

И возобновил поглаживания, но нежнее гораздо, мягче; улыбка осталась на его лице, ласковая и чуть насмешливая, и юноша снова погрузился в свои мысли.

Тим подумал — все равно близко; он видел, как потрескивал огонь, как плёл узоры своими язычками, рассказывал забытые истории. Ещё одна причина пришла ему в голову, стоило взгляду вернуться к столу.

— К тому же, — шепнул Тим, — к стопам мудрого отшельника приникает и скот, и люд, и простонародье, и монаршество.

Дэмиен вновь перевёл на него взгляд.

— Ты и дня не был монархом.

— А ты?

— А я и дня не был мудрым.

Тим втиснулся в его бок сильнее, сильнее впились пальцы в его волосы. Он сидел так, едва дыша, прислушиваясь к такому же тихому дыханию, и боялся — сам не понимая, чего; отошли на задний план и королевские охотники, и расставленные в лесу капканы.

Они танцевали на этом лезвии, перетянутой через реку нити уже сколько? Всё не решались перейти.

— Ты — принц.

Дэмиен согласно склонил голову.

— В отречении.

Волк его помалкивал, размахивал хвостом. Кажется, отвар и его угомонил. А, может, он всё знал.

— Так тебе ли беспокоится о моей крови?

— Мне её отмывать, если что, — отозвался Дэмиен, — конечно.

Тим фыркнул, толкнул его лбом шуточно, с придиркой. Сердце колотилось, как бешеное.

Юноша втиснул его в себя крепче, пальцами провёл по волосам. Он волновался — и радовался; месью взволнованных запахов и чувств разило, и даже волчье обоняние было без надобности.

— Ты подарил мне нож, — пробормотал Дэмиен спустя время, — чтобы перерезать тебе глотку. Ножницы у тебя — то немногое, что защищает от моего народа. И меня.

— Я спрятал их.

Юноша зарылся снова в его пряди, запрокинул чуть голову, заглядывая в глаза. Серьёзная честность в зрачках его умоляла: не сомневайся.

— Я ношу твой нож на виду как гордость. Как доверие.

— Я верю, — шепнул Тим. — Продолжай.

Дэмиен вместо этого замер и его отпустил; Тим сам оставил голову запрокинутой, не сводя с юноши внимательного взгляда. Тот начал снова:

— У вас есть сказки на наш счёт. У меня тоже были — на счёт оборотней. Только о нас они волшебные, — он бросил на Тима печальный взгляд, и тут же отвёл его, — а об оборотнях мне доводилось слышать злые.

Дэмиен прервался. Вздохнул глубоко, словно не дышал вовсе, прикрыл глаза. Тим видел, как дёрнулся его кадык, как ходила ходуном грудная клетка. Волк всем своим нутром льнул к нему, и вниманием, и всеми органами чувств; кажется, он даже бросил контролировать вход в дом, лишь бы вздоха Дэмиена не пропустить.

Наконец юноша снова подал голос.

— Я и поэтому тоже тогда был так… зол к тебе. Я сожалею об этом сейчас.

— Не нужно, — пробормотал Тим утешительно, — ты и не должен был быть добр. Я свалился на тебя, как снег, да ещё и докучал.

— Почему?

— Докучал? — улыбнулся Тим, и Дэмиен впервые за разговор оттаял и выразительно закатил глаза, да нежно потянул за пряди на затылке. Оборотень засмеялся, купаясь в ощущении чуть обмякшего юноши, его скользнувшей по плечу Тима руки. — Ты меня ненавидел не за то, что я полуволк, а просто…

— Не ненавидел, — поправил тут же его Дэмиен, — не терпел, — он снова вздохнул и повернул лицо к Тиму, заглядывая в глаза с пугающей строгостью, печалью. — Ты так боялся своего волка, так отпихивался от него и не слушал, что напоминал мне о моем отказе от огня. Я неразлучен с ним, как ты — с волком, и отринуть их хуже, чем умереть, — Дэмиен растёр меж пальцев прядь Тимовых волос, щекотно прошёлся ногтями по загривку так, что оборотень чуть не растерял всё своё внимание от этого жеста. — И ты совершал те же ошибки, что и я, когда впервые оказался здесь. Как будто шёл по моим следам, вели ли они тебя к спасению или в топь. Я не хотел, чтобы ты стал таким же — ненавидящим своё решение отказаться от своей части, — Дэмиен остановился, усмехнулся горько и добавил: — Я сделал это, чтобы себя защитить — как мне тогда казалось. Ты сделал бы то же самое однажды.

Тим подумал — сделал бы. Он был близок к этому решению, когда они только встретились, и не рисковал ещё лишь потому, что волк помог ему в лесу не сдохнуть.

— Дело не в том, что ты оборотень, — продолжил Дэмиен, явно прочитав на его лице ответ, который ему и не требовался, — и не в том, что ты принц. Люди вокруг считают тебя инструментом, способом достижения цели. Не пробудись в тебе волк, они бы нашли другую причину.

Тим кивнул согласно, снова уткнулся носом в чужой бок. Дэмиен дышал медленнее, спокойнее — словно кончился запал; может потому, что его застарелая боль нашла наконец выход.

Волк терпеливо ждал, помалкивал, не ехидничая даже, как тогда — на площади; довольствовался тем что не его винили во всех свалившихся на голову грехах. Тим с сожалением подумал — он делал это с того самого дня, как им пришлось бежать из замка, спасаться от ополчившихся людей. Он понимал, что не волк виноват в чужой реакции — но где-то в глубине души все-таки его хаял.

Дэмиен дал им ещё с минуту передышки, и кивнул на отставленные от остальных отвары:

— Когда я говорил, что хотел бы не иметь причин отравлять и дальше, я подразумевал основания попроще.

Тим фыркнул.

— Я не выбирал.

И, не получив шпильки в ответ, помешкал и поднял на юношу глаза.

Дэмиен был серьёзен. Он смотрел на полуволка спокойно, сосредоточенно. Хмурость залегла между его бровей, однако она была не напуганной, не злой — просто внимание; и Тим понял, что это и не было чужой неумелой шуткой. Он подавился воздухом на мгновение и выдавил хрипло, осознавая, как много это значит:

— Ты врач.

— На мне есть и другие ярлыки.

Оборотень снова задохнулся, пытаясь подобрать слова — не нужно, ты не должен, не ради меня, такой ценой? — и Дэмиен ус��окаивающе стиснул его за плечо, и крошечная улыбка наконец приподняла уголок его губ.

— Я не собираюсь сейчас же бросаться в бой. Но, — он чуть сморщился, — я буду рад избавиться от яда.

— Зачем он вообще тебе?

— Если меня найдут, я не дамся живым.

Тим подумал сначала — и за тобой гонятся тоже? — прежде чем полная ужаса мысль осенила его:

— Ты собирался?..

Юноша горько усмехнулся, зарылся успокаивающе ладонью в волосы, пытаясь отвлечь.

— Да — до твоего появления. Я поэтому отказался от огня — с ним меня найти было бы легче.

— Кому?

— Моей семье, — юноша снова сморщился, — я не хочу об этом сейчас.

Тим послушно замолчал, с ужасом переваривая услышанное; волк беспокойно подскочил тоже, угрожающе надулся, и Тим ляпнул первое пришедшее на ум:

— Я могу увести их — бежать в другую деревню, оставить за собой следы, а потом вернуться к тебе и…

— Чтобы я снова тебя из капкана достав��л? — иронично поинтересовался тут же Дэмиен. — Или предлагаешь мне заняться вытаскиванием стрел? Успокойся. Меня не нашли за десять лет, что я живу здесь, а с королевскими сладить проще. К тому же, — добавил он, заметив, что Тима не особо расслабило это заявление, — монстры должны держаться вместе.

— Ты меня отпихивал почти всё время с нашего знакомства, — тускло возразил Тим, поглощённый все ещё мыслями.

— И ты доказал мне, что я неправ. А теперь, — надавил юноша, в кулак сгребая его волосы, — ты хочешь бежать отсюда, словно всполошенный пёс. Твой дом здесь. Впейся в глотку каждого, кто попытается его у тебя отобрать.

И, наконец, отпустило. Ушла паника, тревога, ежедневное ожидание «когда же»; разжало челюсти, выпустив человеческое нутро, ожидание королевских охотников, подступающей весны и землянки, долгожданного Дэмиеном одиночества.

Волк сдулся. Тим почувствовал, как расслабился сам. Ощущение страха перед напуганными им самим придворными вдруг развеялось — обернулось как на глади воды его звериной мордой, ножницами Дэмиена, его ножом на чужом бедре.

Он был дома.

Со стаей, — шепнул волк, и хоть их с Дэмиеном вдвоём было сложно назвать стаей, так было лучше, чем одним; лучше, чем метаться бешеной, всполошенной собакой.

Юноша провёл по его волосам снова.

— Я — джин.

Тим поднял на него взгляд. Сквозь обрушившееся на него облегчение он не сразу даже понял, что Дэмиен имел ввиду; только когда юноша накрутил на палец его прядь опомнился и усмехнулся, почему-то особо не удивившись:

— Ты исполняешь желания.

— Сказал же тебе, у вас лишь сказки на наш счёт.

Тим прижал Дэмиена к себе крепче, сам притискиваясь к боку, словно срастаясь:

— Это был не вопрос.

***

Дэмиен был тактильным до абсурда — что отчасти объяснялось его потерей, а отчасти таким же абсурдным воспитанием — но Тим свыкся с этим, как свыкся с постоянно дающим знать о себе волке, хоть в полнолуние, хоть нет.

Не так даже — он это полюбил, потому что сам был абсолютно таким же абсурдным в обеих своих формах, и это стало облегчением: наконец-то не притворяться.

Он свыкся, что Дэмиен мёрз постоянно, даже если мог залезть целиком в огонь, и Тиму ничего не оставалось, как сворачиваться с ним рядом, делиться своей шубой, сопеть ему в шею, чувствуя, как юный джин шутливо от него отпихивается.

Кто знал, что он так по-человечески боялся щекотки?

Тим наслаждался и этим тоже.

И тем, как бездымный чужой огонь вспыхивал на кончиках факелов, стоило юноше облачиться в свой ярмарочный костюм; как Дэмиен в своём полутанце выписывал пламенем ни с чем несравнимые узоры.

Как его руки собирали травы, нарезали их, выжимали из них сок.

Как он сострадательно, хоть и строго, относился к тем, кто приходил к нему за помощью — Тим полюбил и эту чужую суровую маску, своеобразно защищающую сердце Дэмиена от потерь и провалов.

Наслаждался и тем, как юноша абсурдно нежно к нему относился. Как они обменивались шпильками, потому что было можно — и потому что не было лучше шутки, чем снова приволочь к чужим ногам охапку шиповника, хоть он и даром был уже не нужен.

Тим привык к этому — и полюбил это: дом в глубине леса, безостановочно горящий в нем огонь.

И Дэмиена.

И за эту свою новую жизнь Тим не прочь был отдать любой королевский венец.

#dc #tim drake #red robin #damian wayne #robin #timdami #damitim #my work

[dc-tired]

He'd asked him once, "Where's your pack?" and the werewolf hadn't given him an answer. He'd changed the subject to how ridiculous it was that people praised lone wolves when they were weak and always under attack, and that was enough for Damian. He didn't ask him any more, not wanting to reopen old wounds, but the half-wolf kept clinging to him, stupidly careful to reach for his hands, and his wolfskin ended up on Damian's shoulders with an excuse: "You get grumpy when you're cold," and when the fur covered him again with its warm weight, Damian thought he must have became Tim's pack.

↓ RU :

Он спросил его как-то: "Где твоя стая?", и оборотень не дал ему тогда ответа. Он съехал на тему того, как смешно люди воспевают волков-одиночек, тогда как они слабы и всегда под ударом, и Дэмиану этого было достаточно. Он не спрашивал его больше, не желая задевать старые раны, а полуволк все льнул к нему, по-глупому осторожно тянулся к его рукам, и его волчья шуба то и дело оказывалась у Дэмиена на плечах с оправданием: "Ворчливым ведь становишься, когда мерзнешь", и, когда мех в очередной раз теплым весом укрыл его, Дэмиен подумал, что стаей Тима, видимо, был он.

#dc #tim drake #red robin #damian wayne #robin #timdami #damitim #my art

[dc-tired]

TimDami Week 2023 Prompts

TimDami Week 2023 Prompts

Hello! Thank you to everyone that participated in the poll. Below you will find the prompts for TimDami Week 2023.

Day 1: Murderous/Fighting Couple || “I’d never thought I’d give you pet names, but here I am.”

Day 2: First Crush || Fake Marriage

Day 3: Omegaverse/A/B/O Dynamics || Caught

Day 4: Stalker AU || Reverse

Day 5: Jealousy || Fantasy AU/Urban Fantasy/Supernatural

Day 6: Soulmate AU || Pining

Day 7: Seduction || Desperate

The bonus prompts for TimDami week 2023 are:

Sleepy || Domestic || Royalty AU || Mafia AU || Hanahaki || Isekai

Please remember to use the tags #timdamiweek or #timdamiweek2023 so that all contributions can be found and re-blogged. Additionally, feel free to post on the TimDami Week AO3 collection. Remember to tag all your prompts appropriately, such as the day and prompt, and if you have a long fill, please use a cut.

Thank you in advance for participating!

#reblog

[dc-tired]

#dc #robin #damian wayne #my art

[dc-tired]

AU magical creatures: Tim's a werewolf, Damian's a ???

Tim was absurdly tactile, partly because of his wolf nature and partly because of his equally absurd upbringing, but Damian had gotten used to it, just as he had gotten used to the cold that plagued him and the magic that tugged at his gut, which he'd repressed himself. As he had gotten used to the fact that Tim lingered at his side, curling up at his feet like a big dog. That he carried his prey to him on moonlit nights and then crunched its bones on the doorstep so as not to get blood all over the house. He had got used to the fact that by the full moon, a sour-smelling rosehip broth gurgled in his cauldron, which made his nose tickle in a special way and made him sneeze. He was used to the powerful claws scraping at his door almost every morning, too. To Tim's foolishly cautious grasping of his hands for fear of inadvertently hurting him; to the way he looked inward, guessing but letting it go unspoken. To the way he burrowed his nose in his dog-smelling fur and slept like a baby, and to the fact that the wolf's coat was now and then on his shoulders, and Tim looked at him sadly and tenderly with the usual "well, how-can-I-tell-you" look in his eyes, even though there was no need to say anything, he.... Tim curled up at his feet again, as if there was no place more comfortable than the floor and his sharp knees, and his weight on his legs was something Damian had gotten used to, too. And the tickle of another man's hair in his palm hadn't been anything new for a long time either, and the breathing, and.... And when Tim had asked through his sleep if he could kiss him, Damian had of course said, "Of course," as if that was something that was also completely routine. It wasn't until a few seconds later that he realised that no, this was definitely something new. However... he didn't mind getting used to it either.

↓ RU :

Тим был тактильным до абсурда — что отчасти объяснялось его волчьей природой, а отчасти таким же абсурдным воспитанием — но Дэмиен свыкся с этим, как свыкся с постоянно мучающим его самого холодом и тянущей за нутро, задавленной им, магией. Как свыкся с тем, что Тим льнул к нему не переставая, то и дело сворачиваясь в ногах, как большой пес. Что таскал ему в лунную ночь добычу и потом хрустел ее костями за порогом, чтобы не перемазать весь дом в крови. Свыкся и с тем, что к полнолунию ближе в его котле булькал кисло пахнущий шиповником отвар — и от этого по-особому щекотало в носу и хотелось чихать. К тому, как мощные когти скребут по его двери почти каждое утро, он тоже привык. К тому, как Тим по-глупому осторожно брал его за руки, боясь ненароком навредить; к тому, как смотрел куда-то внутрь, догадываясь, но позволяя вслух не произносить.К тому, чтобы, зарывшись носом в псиной пахнущую шерсть, спать, словно младенец и к тому, что волчья шуба то и дело оказывалась у него на плечах, и Тим смотрел на него грустно-нежно с привычным «ну-как-же-тебе-сказать» во взгляде, хотя и говорить-то ничего было не нужно, он… Тим свернулся у него в ногах снова, как будто не было места удобнее, чем пол и его острые коленки, и его с его тяжестью на своих ногах Дэмиен тоже свыкся. И щекотка чужих волос в своей ладони тоже уже давно не была чем-то новым, и сопение, и… И когда Тим сквозь сон спросил, можно ли было его поцеловать, Дэмиен конечно же ответил «разумеется», словно это тоже было чем-то совершенно уже обыденным. Он только через пару секунд понял, что нет, вот это точно было чем-то новеньким. Впрочем… он не прочь был свыкнуться и с этим.

#dc #tim drake #red robin #damian wayne #robin #timdami #damitim #my art

[dc-tired]

В свете восьми лун

Когда-то очень давно @clausferr подала мне в комментариях идею со свечой, которую я запомнила, но тогда так и не воплотила. Я и сейчас ее на другой лад переделала, но за все это время (годы), выносилась она так.

Если вы меня до сих пор читаете - спасибо <3

     Белоснежная луна поднималась над горизонтом — медленно, своим прозрачным светом затапливая всё пространство. Наступала пора долгой, месячной темноты, спокойной, словно гладь озера, убаюкивающей, приносящей покой после долгого солнечного цикла.      Он смотрел, как запирались амбары с зерном, как люди обмакивали руки в мешки с рóзданной им мукой, как в золото, и как исходящий от солнечной пшеницы жар обжигал их и без того загорелые щёки. Джейсон добродушно ворчал на скачущих вокруг него детей, то и дело стремящихся сунуть свои носы в мешки с зерном, и его руки, со въевшейся в них золотой пылью, энергично отмеряли оставшиеся порции перемолотой муки, и каждое его выверенное движение внушало к солнечному жрецу благоговение.

     Дик, чуть поодаль, посмеивался с толпящимися вокруг него людьми, флиртующими с ним напропалую; кроваво-алое вино, последние пойманные закатные солнечные лучи перед господством долгой ночи, холодным терпким соком лилось в подставленные кувшины, одним своим только запахом опьяняя и оживляя, приводя округу в радостное, праздничное возбуждение.      Он смотрел на толпы людей, готовящихся к долгой тишине и отдыху, и вес корзины в его руках напомнил — не ты. Твоя очередь ещё не настала.      Ночь несла с собой темноту, отдых от почти бесконечно долгого дня; люди открывали шире окна, раздвигали занавески только чтобы впустить то, что Луна могла им предложить — и его работой был свет, тот, что отражал собой её саму, продолжал её. Срывающиеся каждый закат звёзды прорастали, корнями вгрызаясь в землю, и из их мёда он вылеплял свечи, не гаснущие, какой бы ветер не сдувал их огонь. Одно только было важно — держать их, не отпуская, прижимать к коже, словно самых любимых и дорогих. Пламя холодило руки, и воск, стекающий густыми каплями, тоже — словно весь зимний мороз каждого дня, каждой ночи скопился в них, и только тепло тел и могло эти свечи заставить гореть.      Знакомая тропа вывела его от людей, дальше, мимо убранных полей, не сияющих больше золотым светом, вдоль кромки леса и нескольких редких домов, к себе. Он навалился плечом на дверь, в который раз вспоминая, что надо было её смазать, и тяжёлая корзина с плотными завязями звёзд заняла свое место среди полудюжин таких же — ночь началась всего два десятка часов назад, а работы было уже невпроворот.      В гостиной, за залитым лунным светом столом, уставленным свечами и плошками, он ожидаемо наткнулся взглядом на чужую спину, и чуть насмешливый, мягкий выдох помимо его воли вылетел меж губ.      — Ты мог бы хоть иногда из дома выходить, знаешь.      Мужчина оторвался от работы, отбросив мешающие у глаз волосы, и фыркнул:      — Чтобы опять слушать, как Дик флиртует со всеми подряд или зовет меня выпить с Джеем? Благодарю покорно, прошлого раза на всю жизнь хватило.      — Ты мог бы составить компанию мне, — пробормотал Дэмиен, отряхиваясь от приставших к одежде листьев. — Я видел упавшие звёзды по ту сторону полей, и, судя по свету, — он подошел ближе, легко зарываясь рукой в чужие волосы, — их много.      Тим всем телом откинулся на ласкающую ��адонь, и улыбка осветила его лицо.      — Хочешь, чтобы я ненароком растоптал тебе весь урожай, и мы весь месяц сидели без свечей?      — Хочу, чтобы мой супруг, наконец, отдохнул и дал мне делать мою работу, а не упирался в неё сам. Джейсон меня скоро на смех поднимет.      — Напомни ему, как Дик за него зерно в том полугодии собирал, а потом он и нас с тобой запряг, и я тебе обещаю…      — …что он нам не даст хлеба в следующий раз. Будем на одном вине жить целый месяц.      — Вино в почти полной темноте и всё это рядом с тобой? — усмехнулся Тим, лукаво прикрывая глаза. — По-моему, звучит.      — По-моему нас с тобой затопчут недовольные, если наши голодные желудки не загубят нас ещё раньше.      Тим засмеялся.      — Здесь романтиков гораздо больше, чем ты думаешь.      — Тогда всё возвращается к нашим голодным желудкам. И тому, как быстро мы перегрызем друг другу глотки без еды.      — Вообще-то, Джею.      — Ему придется вновь возвращаться в строй, если так, — фыркнул Дэмиен, нежно пробегая пальцами по чужим волосам, — а город не готов к ещё одному солнечному затмению.      — И мы снова вернулись к тому, что нам нужны свечи, — чуть слышно усмехнулся Тим.      — Которыми не обязательно заниматься тебе, — тихо произнес юноша, бережно массируя твердые мышцы шеи; Тим благодарно застонал. — Оставь мою работу мне, моя любовь. Позволь себе отдых, — Дэмиен поднялся пальцами вверх, вновь зарываясь в волосы и нежно запрокидывая голову Тима назад; старший ответил ему улыбкой. — Я почти уверен, что Луна не видела твоего лица ещё с позапрошлой ночи.      — Ты — моя Луна.      — Я тоже соскучился по твоему лицу, — усмехнулся юноша, — напротив моего, а не напротив воска и свечей, — Тим фыркнул, но улыбка расползлась на его губах лишь шире. — Я почти уверен, что Джейсон и Ричард скоро придут тебя спасать.      — Вот и посадим их отрабатывать тот дневной период.      — Любовь моя.      Тим засмеялся, прикрывая глаза и расслабляя шею, позволяя чужой хватке твердо удерживать его голову. Мышцы спины болезненно заныли в непривычном положении, и парень смирился.      — Я только зайду к Альфреду за новыми корзинами, — шепнул он, — а потом я весь твой, хорошо?      — Для начала, — так же тихо ответил ему Дэмиен, нежно касаясь губами его лба, — ты весь сытного ужина и сна. И только потом мой.

***

     Залитый на дно вытянутой формы воск успел посветлеть и осесть, став почти твердым, но Тима всё не было; непонятное беспокойство охватило Дэмиена, хоть он и уговаривал себя: его муж просто заболтался с Альфредом, которого не видел уже бог знает сколько времени и забылся; возможно, за чашкой травяного чая он уснул у мужчины дома, утомлённый трудами — но его сердце настойчиво тянуло его наружу, удостовериться, что с Тимом всё в порядке.      Он тщетно пытался сосредоточиться на очистке звёздных завязей ещё некоторое время, пока тревога не пересилила сопротивление. Он верил Тиму и знал пределы его сил, и Дэмиен не хотел, чтобы его муж думал, что он усомнился в нём, но… это был Тим. Он знал Дэмиена лучше всех и понял бы его тревогу прежде, чем юноша открыл рот.      Он поднялся, отбрасывая полуочищенный плод обратно в корзину, и большими шагами вылетел за дверь, молясь, чтобы плохое предчувствие обманывало его.

***

     Тим не дошёл до Альфреда. Он не был ни у друзей, ни у Ричарда с Джейсоном; судя по всему, он не успел отойти от их дома далеко, потому что никто не видел его в полупрозрачном ночном сумраке, кого бы он ни спрашивал.      Он обошел все места, где Тим мог быть, проверил все закоулки и овраги, пока Джейсон и Дик искали в полях за пределами их городка; он снова и снова возвращался домой, проверить, вернулся ли Тим, и единственная мысль гложила его — зачем ему понадобилось беспокоить в тот час Тима? Почему он не уговорил его отдохнуть прежде чем отправиться к Альфреду и почему не попросил его просто остаться дома, без этих несчастных корзин? Неужели он не мог сходить за ними сам чуть позже, дав возлюбленному необходимые часы отдыха?      Он стискивал зубы крепче, продавливал ногтями кожу, и злость на себя вперемешку с паникой гнали его вперед, снова и снова, без отдыха наматывая круги по домам и знакомым, пока Луна смотрела на него сверху смутно, словно сквозь воду, бельмо на глазу, и молчала.      Он вернулся домой в очередной раз, желая хоть теперь увидеть в их спальне Тима, молясь об этом, взывая ко всем божествам, чьи имена мог вспомнить; словно в насмешку над ним на нетронутом покрывале лежал конверт, коричневатая, хрупкая бумага. Дэмиен почувствовал, как его сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле, не давая дышать.      Он знал. Ещё до того, как его коснуться, он знал, что было в нём, и возненавидел себя всей душой ещё больше.      Как он мог подумать, что Тим потерялся где-то, когда он знал этот город как свои пять пальцев? Как он мог поверить, что он окончательно истощился, когда знал, как силен его муж был?      Бумага хрустнула, как разрывающиеся мышцы, как сломанные суставы и хрящи; на ладонь ему выпала золотая змейка: глаза изумруды, раздвоенный язык — крошечное украшение материнского пояса, звено длинной цепи, череда событий, приведшая его сюда, зовущая его отсюда. Она смеялась над ним, этим самым звеном спрашивая: неужели твой мир посыпется так легко?      Дэмиен сдавил змею меж пальцев, пока от её отпечатка не выступила кровь. Что ж.      Он прекрасно знал, куда матушка звала его и что хотела сказать.

***

     Он взял в руки свечу — ту, что Тим так и не доделал — залил её остатками звёздного мёда с самого дна кувшина — и ушел с ней прочь из города.      И в ту самую секунду, что он переступил его границу, он почувствовал: случилось что-то непоправимое, что-то сдвинулось, как сдвинулось Солнце, когда пропал Джейсон, но единственное, о чём он мог думать, было: пусть сыпется. С тех пор, как он верно служил народу, каждый месяц собирая звёзды, делая из их мёда свечи и храня и взращивая семена, с тех пор, как он повторял этот цикл из года в год и множил свет, и ни люди, ни Луна не сделали ничего, чтобы сохранить так же тщательно служащего им Тима: пусть сыпятся, все они.      И первым из них — он сам.

***

     Луна смотрела на него, и виноватый её взгляд преследовал его до самой темноты; до туда, где, в самой глубине лесовалов и пещер, не видимая никем и никем не узнанная, властвовала его мать.      Стоило ветвям плотно сомкнуться за его спиной и отрезать его от разряженного, тревожно гудящего слабого света, Луна изменилась, словно тёмное облако закрыло её бок; словно небесный серп сделал её у́же.      Прозрачный седой воздух сгустился, повис тяжелыми пасмурными облаками, грозовой тучей, и напряженно застыл, предчувствуя.

***

     Она любила так, как умела; учила терять, веря, что ожесточала его сердце, рядила в кольчугу и наслаивала мозоли и тем самым готовила к полной лишений жизни, но правда была в другом: не было в его жизни лишений подобных тем, что причиняла ему мать.      Тим был его домом. Он был его сердцем, залогом его спокойствия. Он был тем, с кем они на двоих делили темноту, и Дэмиен всё бы отдал, чтобы его вернуть.      Свеча в его руках — упрямый, согреваемый теплом ладоней огонек — гордо раскрывалась голубоватыми переливами, за весь этот путь не дрогнув ни на миг.      Упрямство у них, если честно, тоже делилось на двоих с излишком.      — Веди, — шепнул он, и холодное небесное пламя затрепетало, вытягиваясь, соразмерно своему росту морозя держащие воск руки, и наклонилось вправо.      Глухая тьма расступалась перед ними, как тлеющий лён, волком глядя на выросшего когда то с ней ребёнка, и где-то в её глубине Дэмиен ощущал чужое присутствие, знакомое дыхание. Он шёл, теряя ощущение времени; воск стекал по ладоням ледяными лужицами, затекая в рукава до локтей, каплями застывая на коже, но свеча не уменьшалась, питаясь его теплом, ведя его вернее любого компаса.      — Сын мой, — заструился её голос, издалека, из ниоткуда; он был гораздо дальше, чем он привык слышать. Она удерживала темноту настолько густой, насколько могла, там, где свет свечи не разрезал её, но не подходила ближе, и её попытка сохранить свою власть на ним развеселила бы его в другое время. — Я учила тебя лучше, — задумчиво сказала она, позволив молчанию ненадолго повиснуть между ними. — Мне горько видеть, что ты сыпешься так легко.      — Меня учила ты.      Свеча вспыхнула в его руках, и Дэмиен ускорил шаг, затаив дыхание. Во вновь опустившейся тишине ему почудилось чужое присутствие. Мучительно долгие секунды, растянувшиеся по ощущению на годы, звук прерывистого дыхания — свет скользнул по спутанным корням деревьев, покрытой мхом земле, и он увидел Тима. Его глаза были плотно сомкнуты, крупный пот выступил на виске; ходящая ходуном грудь и крепко стиснутая челюсть — юноша опустился с ним рядом на дёрн, чувствуя, как его подводят собственные колени и начинают дрожать руки. Верёвки, как змеи с материнского пояса, пережимали чужие запястья, грудную клетку, уходили вверх вокруг дерева, мешая сделать вдох, добавляя мучающим мужчину кошмарам реальности. Дэмиен дрожащей рукой провёл по бледной коже — бледнее, чем он привык видеть даже в худшие дни — и достал из-за пояса кинжал.      — Во что они превратили тебя? — тихо и горько спросила Талия. Она стояла за его спиной, позволяя свету свечи упасть на неё, и её голос был гораздо человечнее, чем он когда-либо слышал. — Они сделали тебя слабым после всего, к чему я тебя готовила.      — Ничего из того, к чему ты меня готовила, не случилось со мной за столько лет, — ответил Дэмиен, перерезая тугие верёвки. Тим дернулся и задышал громче, стоило им исчезнуть с его груди, — без твоего вмешательства.      Он почувствовал, как она усмехнулась. Юноша перерезал бичёвки, раскидав их, убрав их подальше от распростертого тела мужа, когда его мать вновь подала голос.      — Он не проснётся, — она подошла ближе, попадая в поле его зрения, и склонила голову. — И сойдет с ума без этого.      — Ночные кошмары и в половину не так сильны, как ты думаешь, мама.      — Он здесь достаточно давно, чтобы они навсегда оставили в нём отпечаток, — просто ответила женщина, глядя, как Дэмиен дрожащими пальцами стирает испарину с бледного лба. — Я могу заставить его забыть о каждом из них, словно они ему никогда не снились. Он откроет глаза свежий и отдохнувший, как после долгого сна, если ты пойдешь со мной, мой сын. — Он повернулся к ней, и мерцание её глаз показалось ему лихорадочным, несмотря на её спокойствие. — Время исправлять ошибки, которые твой отец…      — Мой отец, — обречённо усмехнулся Дэмиен, вновь возвращаясь к Тиму. Замёрзшей от воска рукой он вновь коснулся его лба, надеясь так привести в чувство. — Вот оно что.      Он разжал ладонь Тима и бережно вложил в неё свечу, позволив его пальцам тут же судорожно сомкнуться, огладил выпирающие суховатые костяшки, неестественно синие под голубоватым светом огня вены и сжал сцепившуюся руку меж своих, видя, как обеспокоенно затрепетал огонёк свечи. Сил у Тима и правда осталось немного.      — Он умер, мама, — тихо сказал юноша, заставляя себя расслабиться и отпустить Тима, — много лет назад.      Едва слышный, короткий мучительный вдох предшествовал новым секундам тишины, прежде чем лезвие коснулось его шеи почти нежно, и он не позволил этому ощущению вызвать у себя мурашки. Она медленно повела им вверх, и Дэмиен поднялся.      Он взмахнул клинком, оборачиваясь, зная наверняка, что не попадёт, и его мать скользнула обратно в темноту, выныривая позади него, снова; удар по запястью — вскользь по наручу, попытка выкрутить кинжал до хруста пальцев. Женщина метнулась к нему, целясь снова в горло, и он отвел её удар в сторону.      Она кружила вокруг него, выискивая бреши, и ему была видна очевидная — лежащий навзничь Тим; впрочем, мать не хотела верить ему — и потому до сих пор выбирала мир кошмаров. Там можно было притворяться, что не различаешь сна и яви, когда они оба одинаково ей не нравились.      Она подскочила снова, их клинки выбили искру; череда ударов — старые слабые точки, будто для неё он всё ещё был тем десятилетним ребёнком. Он позволил её клинку задеть свою руку, вверх по плечу у горла — и замер с другим её клинком у своего сердца. Хриплый свист вырвался меж её зубов.      — Скажи, что солгал.      — Если тебе так станет легче, мама.      Он видел, как дрогнули её руки, как отчаяние на мгновение заволокло её зрачки, словно туман, темнота, покрывающая лес. Её мир сыпался, и она, как и он, всё готова была положить, чтобы остановить его падение; и он знал, стоило эмоциям покинуть её лицо — она вновь поддалась той лжи, в которую верила, которая держала её здесь, не давала покинуть этот лес, позволяла продолжать существование.      Она вскрикнула, яростно, мученически, и нож у его сердца легко вошел в его плечо, обжигая, а через мгновение темнота взметнулась перед ним, и женщина исчезла.      Свет свечи затрепетал, вновь освещая крохотный участок леса, заставляя плясать тени, и горькое бессилие за мать тяжело свернулось в его груди.      Он простоял так — сколько? — чувствуя, как скользит его кровь по металлу, резной ручке, стекает тяжёлыми каплями вниз, как вместе с ней из него уходят последние силы. Понимание, которое он всегда удерживал от себя в стороне, пришло на их место: всё, чем он был для неё — просто её отражение на новый лад, инструмент достижения цели, залог, причина. Он был нужен чтобы вернуть отца, её утраченную любовь, а теперь — чтобы сохранить ту неустойчивую иллюзию его существования, его присутствия в этом мире и в её голове, между кошмарами, которыми она балансировала на лезвии ножа.      Но, может, это было хорошо для мира за пределами её темноты — потому что она низвергла бы оба светила и всех людей на её пути, прими правду. Хотя нож в его плече возможно этому и был попыткой.      — Дэми? — послышалось сзади, и юноша повернулся резко, до темноты в глазах, и Тим, ещё более бледный, прохрипел: — Дэмиен, что с твоим плечом? Где мы?      Юноша шагнул в его сторону, пытаясь подобрать слова ободрения, но единственной повторяющейся мыслью в его голове было — невероятной щедростью со стороны матери было оставить Тима в живых. Старший тяжело встал, всё не выпуская из руки свечу, и протянул свободную руку. Пальцы его дрожали.      — Скажи что-нибудь, Дэми, ��… что — что случилось? Я не понимаю, я помню только…      — Мать, — прошептал юноша тихо, едва ворочая губами, — хотела вернуть себе отца.      Тим замер.      — Она не… она не знает что он?..      Дэмиен усмехнулся этому, прикрыв глаза, и шепнул только: «Отказывается верить».      Он почувствовал себя таким уставшим внезапно, опустошённым; Тим трясущимися руками усадил его на землю, с треском принимаясь рвать на куски одежду, и Дэмиен отдаленно подумал — сейчас ему казалось, прошли десятки часов с его ухода из дома, а не те несколько, что он чувствовал, прежде чем прийти сюда. С детства кромешная тьма этих мест питала его, наполняла силами, не давала голодать. Кажется, мать забрала у него теперь это.      Если он и правда бродил столько — как они выберутся отсюда?      — Я вытащу нож, — прошептал Тим, — сиди ровно.      Он чувствовал движение металла в своих мышцах, но и это, и то, как Тим хваткой зажимал его плечо, как перевязывал — всё прошло мимо него, как в тумане. Его разум опустел, и он не мог разобрать, от облегчения ли или горечи.      — Пойдем, — прошептал мужчина над его ухом, поднимая его, позволяя опереться на себя. Дэмиен с трудом переставил ноги и повиновался.

***

     Рана на плече безобразно опухла и нещадно болела, и чем дальше они шли, тем тяжелее каждый шаг Дэмиену давался. Он чувствовал, как наливались его мышцы свинцом и как жаром горели его глаза — и в противовес он ужасно мёрз. Темнота смыкалась вокруг них океанскими впадинами, окружала тишиной такой, что рвало барабанные перепонки; Дэмиен подумал — сколько они уже идут?      Тим остановился и передал ему в здоровую руку свечу, нежно умоляя держать её крепче, и осторожно поднял его, стараясь не задеть плечо. Оно всё равно вспыхнуло болью, но Дэмиен сжал зубы крепче — во всяком случае, прижавшись к Тиму, он надеялся, ему не придется мёрзнуть так ужасно.      Тим тоже выдохся, он знал — мужчина хмурился, воздух напряженным хрипом вырывался из его рта, и его шаги продавливали лесную почву до самых грунтовых вод своей тяжестью, но его мягкое бормотание время от времени и не ослабевающая хватка давали Дэмиену некоторое подобие надежды.      Лес перед ним поплыл, и юноша закрыл глаза.

***

     Они говорили, кажется, о чём-то; он помнил не очень хорошо. Кажется он шептал о своей матери, о том, что и сам бы впал в такое же отчаяние, отбери она у него Тима.      О том, что ей было легче лгать себе, что Брюс всё ещё любит её и когда-нибудь к ней вернется, что он жив где-то далеко и что ему надо только о себе напомнить, что он сам и был этим самым напоминанием — и что, возможно, он был ещё и её местью ему, такой — полумёртвый.      О том, каким тёплым ему казался на ощупь Тим; то, как Тим отчаянно прижимал его к себе после этих слов крепче, грело. Только его ускоряющиеся шаги посылали в плечо новые импульсы несмолкающей боли, но к ним Дэмиен почти привык.      О том, что они тут уже сколько? Мать забрала его возможность существовать в её темноте без еды и сна.      Наказывала она его тем самым или защищала от самой себя — он пока не понял.

***

     Он очнулся от полудрёмы, когда Тим прохрипел над ним:      — Что с Луной?      Дэмиену показалось на секунду, что ничего не изменилось, что они всё ещё были там, в абсолютной темноте, в царстве подвластной только его матери, когда он с трудом открыл глаза. Тим опустил его на землю так осторожно, как мог человек с подгибающимися коленями, и Дэмиен знал — силы его покинули. Он слушал его тяжёлое дыхание и постепенно, сквозь мерцающие перед его глазами пятна, увидел — бархатное небо, глубокое, как океан; вместо знакомого белоснежного светила среди мрачных облаков, таких густых и тяжёлых теперь, виднелся узкий тонкий серп, едва озаряющий своим светом поле перед ними. Лес мрачной стеной чуть виднелся на фоне неба позади них.      Может, мать на самом деле хотела низвергнуть Луну, как она уже сделала это однажды с Джейсоном; его исчезновение заставило потухнуть Солнце, пока Ричард не взял на себя обязанности солнечного жреца, а отец не вернул его.      — Иди домой, — прошептал Дэмиен с трудом размыкая губы, — пока видно дорогу.      — Ты умрешь здесь один.      — Я умру здесь и с тобой.      Тим опустился рядом с ним с тяжестью человека, беспрерывно идущего множество часов. В полусонном, болезненном тумане Дэмиен задался вопросом, откуда мужчина черпал силы весь этот путь, и забрала ли мать последствия своих кошмаров, когда отпустила их.      — Дикие животные загрызут тебя, мы слишком близко…      — Иди, — шепнул юноша, — приведи Ричарда или… — он поморщился, когда плечо снова заныло; боль становилась всё неистовей весь их путь, пока он не перестал чувствовать всю руку. Теперь её ощущение вернулось к нему снова и оно было невыносимым. — Может, твое возвращение вернет Луну на место.      — Ты — моя Луна.      Дэмиен усмехнулся; улыбка вышла кривоватой от боли, и Тим утешающе провёл по его ладони снова. Юноша почти не видел его лица — так оно плыло перед его глазами.      — Тем понятнее, почему так мало света.      — Дэми, — шепнул Тим, сглатывая, и прервался. Дэмиен толкнул его в колено здоровой рукой, сжатой в ней свечой — её он тоже почти не чувствовал; пальцы словно примёрзли к тому воску, что у них остался.      — Как с Тоддом, — пробормотал он, — и Диком.      — Диком, — повторил Тим. Юноша прищурил глаза, пытаясь сфокусироваться на чуть освещаемом остатками луны лице, когда старший поднялся с травы, отвязывая от пояса флягу, что Дэмиен взял с собой перед уходом.      — Если как с Диком, — сказал он снова, и его голос окреп. — Здесь где-то ручей, — шепнул он, — я наберу и вернусь к тебе.      Дэмиен знал, что Тим так просил его оставаться в сознании, и старался изо всех сил — но сон сморил его раньше, чем он услышал отдаляющиеся шаги.

***

     Тим смотрел на флягу, наполненную до краёв — на её дне переливалась умирающая луна — и думал: лишь бы сработало.

***

     Дик тогда каким-то чудом успел поймать последние кровавые лучи в свой кувшин с водой — и это солнечное вино и помогло Джею восстановиться после проморзглой темноты, такой полярной ему самому.      Дэмиену темнота была родной, как мать, до сегодняшнего часа: но теплее лунного света у Тима ничего не было, и он молился: хоть так.

***

     Он проснулся от того, что Тим приподнял его голову, и Дэмиен послушно приник к фляге, приставленной к его губам, не понимая, что пьёт: что-то среднее между водой и воздухом, легкое, ледяное текло по его горлу, жидким слабым светом затапливая изнутри.      — Луна погасла, — шепнул Тим ему на ухо, — я… как ты себя чувствуешь?      Дэмиен не знал: он не чувствовал боли от плеча, но это могло значить, что рана снова перешла в ту стадию, когда не болела, но становилась только хуже, но сказал вместо этого:      — Странно.      Тим опустил его на траву и, судя по звуку, сделал глоток. Слабый огонек свечи, уже заканчивающейся, затрепетал перед его закрытыми глазами, и Дэмиен понял, что Тим наклонился над ним.      — Выглядит лучше, — прошептал он. — Я промыл твое плечо как смог. Кажется, лунный свет в воде тоже имеет свои преимущества.      Юноша тихо засмеялся и попытался шевельнуть рукой. Боль пронзила его до локтя и груди, но она была куда более терпимой, чем когда Тим нёс его.      — Кто-то же должен был это место занять в конце концов. Не всё Ричарду закаты ловить.      — Не хотел бы я свидетельствовать лунную смерть, учитывая что ты и есть моя Луна.      Дэмиен толкнул его в колено снова.      — Сон.      — В твоем случае — смерть почти.      — Тодда тоже.      — Вот об этом и разговор.      Юноша тяжело вздохнул и приоткрыл глаза. Мир перестал плыть перед ним; ему удалось сфокусироваться на чужом лице.      — Поэтому ты и нужен, — пробормотал он, — без тебя это и правда было бы смертью, — он помолчал немного, и спросил: — Ты помнишь их?      — Их?      — Кошмары.      Глаза Тима бликнули отразившейся в них свечой, и он ответил:      — Нет.      Дэмиен вновь выдохнул. Он почувствовал, как воск вернулся в его руки, и Тим поднял его.      То, что осталось от Луны в виде их общей свечи, возвращалось домой.

***

     Луна поднималась над горизонтом — медленно, словно торжественное объявление ночи; девять её ликов сменялись каждые несколько десятков часов как раскрывающийся веер, павлиний хвост. Дэмиен засекал эти часы — и не верил, что столько им удалось прожить.      Тим стоял рядом с ним, принимая от Ричарда кувшин, пахнущий солнцем, медью, остатками жара и тепла; Дэмиен балансировал корзиной с хлебом, стараясь не уронить её среди всеобщей толкучки пробивающихся к ним четверым людей.      Ночь наступала, а значит наступала и темнота; слабеющая и возрождающаяся Луна всё ещё напрягала людей, непривычных к её новому ритму, но главным было: мир не посыпался — просто изменился.      Дэмиен смотрел, как Тим передавал Ричарду свой кувшин, полный прозрачного света и холодного стекла, и думал: его — тоже.

#dc #Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my work

[dc-tired]

#reblog

[dc-tired]

#dc #Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my art

[dc-tired]

Navigation

If you want to see only my art, click here

If you want to see only my fanfiction, click here (and I should warn you that it's in Russian only, sorry)

You can also find me at: Twitter: https://twitter.com/TT_at_all AO3 (Only in Russian, but maybe one day I'll translate it. I'm not posting new chapters there right now): https://archiveofourown.org/users/TT_at_all/profile

The following will be information for Russian-speaking readers who come from the ficbook.

Для русскоговорящих читателей, я есть еще на: Фанфикус: https://fanficus.com/profile?id=5f6e19a745250600177ba078 Книга Фанфиков: https://ficbook.net/authors/1649430

Для тех, кто пришел с Книги Фанфиков для чтения фф, ниже будут содержания моих сборников как на Фикбуке, чтобы вам было удобнее находить конкретную главу, если вам это интересно. Списки будут обновляться при добавлении глав.

Отдельные работы, не вошедшие в сборник

В волчьей шкуре (фэнтези, оборотни) - январь 2024

Перевод с переходом (2017 - текущий момент)

Попойка на удачу (канонный супергероизм)

Теплохолодность (каноный супергероизм(?), соулмейты)

Семь утра зимой (студенты)

Опережая календарь (сверхспособности, занавесочная сцена)

Магическое число (канонный супергероизм, упоминание (фальшивой) смерти персонажа)

Неизученный язык (занавесочная история)

Подкупные вечера (занавесочная история)

За твоей спиной (смерть главного персонажа, канонный супергероизм)

Звезды цвета слоновой кости (канонный супергероизм, соулмейты)

Сокровища (утопическое(?) средневековье, драконы)

Пергаментные ключи (средневековье, брак по расчету)

Крысолов (средневековье, кроссовер)

Ярмарочный хаос (AU без предыстории, ярмарки, околосредневековье(?))

Впервые открываясь (флафф)

Совьи дни, жавороночьи ночи (занавесочная история, флафф)

Дитя пустыни (ангст, фэнтези(?), магические сущности, смерть персонажа)

Познавая (занавесочная история, флафф)

Между солнцем и луной (фэнтези)

Праздничные хлопоты (занавесочная история, hurt/comfort)

Кошачья сага (занавесочная история)

Связи кровные и нет (занавесочная история)

Путеводная звезда (фэнтези)

Язык любви (повседневность, занавесочная история, канонный супергероизм)

В тишине звездного неба (фэнтези, божественные сущности, временная смерть персонажа)

И пепелище расцветет (фэнтези)

Прикосновениями к коже (занавесочная история, флафф)

Святочный бал|Гарри Поттер АУ (промт из голосования для TimDami Week 2021, день 4)

АУ Лига Ассасинов (TimDami Week 2022, день 5)

Совместное принятие ванны (TimDami Week 2022, день 6)

Покрываясь снегом (занавесочная история, быт)

В свете восьми лун (фэнтези)

Разными способами об одном и том же (2022 год)

1. Как приветствие

2. Хриплым голосом под одеялами

3. Прокричать

4. За чашкой чая

5. Над пивной бутылкой

6. В солнечный вторник, когда солнечный свет отражается в волосах

7. Как «спасибо»

8. Как извинение

9. При выпечке шоколадного печенья

10. С дрожащим вздохом

11. Лежа на свежей весенней траве

12. В письме

13. Прошептать на ухо

14. Громко, чтобы все могли услышать

15. Снова и снова, пока это не станет бессмысленным

16. Когда разбитое стекло падает на пол

17. Издалека

18. Во время объятий, пока буря бушует снаружи

19. Через плечо

20. Приглушенно, с другой стороны двери

21. В песне

22. Не имея этого в виду

23. В блаженном вздохе, засыпая

24. Сжимая рукав куртки и умоляя не уходить

25. С дьявольской усмешкой

26. Умершему

27. Быстро пробормотать под нос

28. В благоговении, впервые осознав

29. В значении "я не смогу вернуться"

30. Постскриптумом

31. Прежде чем прыгнуть

32. Как прощание

33. В стихотворении, которое не было никому конкретно посвящено

34. Протянутой вовремя рукой

35. Случайно сказанным старым словом, которым вы называли друг друга

36. В ярости

37. В отчаянии

38. Под звуки фейерверков

39. Играя во что-то вместе

40. В месте, которое было мечтой для обоих

You never know what will happen (2017 год)

Абонент недоступен (hurt/comfort, ER, занавесочная история) на тамблере не выкладывалось

The words (ER) на тамблере не выкладывалось

Try to imagine (ER, повседневность, hurt/comfort) на тамблере не выкладывалось

Fears (ER, hurt/comfort, POV) на ��амблере не выкладывалось

No, Tim, you can't (ER, hurt/comfort) на тамблере не выкладывалось

«Я учусь» (POV)

Вариации празднества (занавесочная история, ER)

No more (ангст, смерть персонажа)

Общее личное (ER, занавесочная история)

Домашний вампир (AU!Вампир, ER)

Теплые вечера (ER, занавесочная история, флафф)

Долгие поездки (hurt/comfort, ER)

Работы, не вошедшие ни в один сборник и существующие только на тамблере (2017-2018 год)

Поддерживая, несмотря ни на что

От старших к младшим

Иное тепло

Ловить друг друга

В теплоте одеял

Обнимая помощью

Тихим голосом

Между граней

Доселе неизведанное

Переломившись

В шуме дождя

Смешение талантов

Начертанием звезд

Недостижимое чужим

Между ними

Теплые вечера

Важность мультипликации

Поиски дома

Временные трудности

Пора цветения

Понимание любви

Прошлые вечера

[dc-tired]

Покрываясь снегом

     — Умоляю, скажи что это была Стефани.      — Ну, если это тебя утешит, изначально это была её идея, — ответил Тим, не выглядя смущённым ни на йоту, — но исполнение исключительно моё. Я был так ужасно пьян.      — Я вижу.      Вся их квартира была сплошь украшена таким обилием новогодних и рождественских декораций, что у Дэмиена рябило в глазах. Но не гирлянды и венки заставили его беспокоится — о нет, если бы это было так, то любое Рождество в кругу, в который была вхожа Стефани, лишало бы его вообще всех нервных клеток и эстетического вкуса; нет.      Буквально все доступные поверхности были покрыты аномальным количеством омелы. И под всеми он имел ввиду: все. Там, где подвесить её за ленточку было невозможно, она висела, прилепленная скотчем; все люстры были буквально в зелёных зарослях, любой дверной проем, любое место, где можно было сесть или лечь — над ним всё было помечено кустиком ягод.      — Вчера мне казалось это хорошей идеей, — заметил Тим, и, чуть подумав, усмехнулся, — впрочем, сейчас тоже.

     — Я даже не знаю, как тебя обозвать, если честно.      Старший задумчиво сощурился. Дэмиен со своего места у двери слышал, как в его все ещё не до конца отошедшем от алкоголя мозгу крутятся шарниры и шестерёнки.      Стефани приехала к ним вчера вечером, как раз когда Робин собирался на патруль; предпоследняя перед Рождеством ночь обещала быть тихой, и его дежурство было нужно больше для помощи гражданским — потому что в предпраздничные дни они сами были для себя большей угрозой, чем внезапно проснувшийся Фриз.      Так что он успел только встретить девушку, получить от них с Тимом обещание, что квартира будет к его возвращению просто великолепным воплощением Рождества, и уйти.      Ожидаемо, патруль затянулся настолько, что Дэмиен вернулся в квартиру уставшим, и завалилс�� спать Тиму под бок, не обращая внимания ни на какие декорации вообще. Возможно, оно было и к лучшему. Вряд ли он смог бы уснуть спокойно, зная, что над их кроватью весит веник омелы примерно в запястье толщиной, чем Тим, конечно же, не преминул воспользоваться утром.      — Антигринч?      — Лучше свяжи это как-то со Скандинавской мифологией.      Тим усмехнулся.      — Ну, у Стеф есть вайб Фригг, если ты об этом.      Дэмиен покачал головой, безуспешно пытаясь спрятать улыбку.      — Даже не уверен, делает ли это из тебя Бальдра или нет.      — Он её сын, так что нет. К тому же, ты еще не видел украшений на ёлку.      Дэмиен выгнул дугой бровь. Тим с ухмылкой поманил его в гостиную.      — Стеф предложила сделать их самим и притащила целую коробку картона и пуговиц, а мне было слишком весело, чтобы отказываться, так что да, — он вытащил из-под ёлки объемную коробку и торжественно её открыл.      В пестроте разноцветного картона, огрызков бумаги и верёвочек Дэмиен не сразу разглядел сами игрушки; впрочем, их было не так много, как он успел себе представить. Десяток самых простых бумажных шаров, склеенных наполовину из цветной бумаги, наполовину из позавчерашней газеты, несколько довольно аккуратных шишек оригами, пара коротких гирлянд-звёзд и одна — очень длинная — гирлянда из попкорна, и непонятно каким образом и кем сделанные бублики и ёлки из пуговиц. Откуда-то со дна коробки Тим достал спилы дерева с просверленными отверстиями, больше похожие на подставки для горячего, чем на украшения.      — Ты мог бы нарисовать на них что-нибудь, — предложил парень, поймав направление его взгляда, — если хочешь, конечно. Стеф оставила целый моток лент, можно будет повесить на них.      — Насколько целесообразно и морально оправдано вешать куски дерева на дерево?      Тим на секунду вытаращил на него глаза, и Дэмиену пришлось поджать губы, чтобы не засмеяться от выражения его лица и, чтобы отвлечься, он запустил руку в коробку. На дне нашелся склеенный из пробок от шампанского человечек.      — Это будет самая пёстрая ёлка, какую только можно найти на всем континенте.      — Мы можем повесить обычные шары, — заметил Тим, — или обойтись одними гирляндами. Если тебе не нравится, мы не обязаны — это было просто весело, и…      Дэмиен оборвал его на полуслове, взяв за ладонь и устроив ее на своем колене, накрыв рукой.      — Ты не обязан постоянно уступать мне в вопросах эстетики.      — Я просто знаю твой вкус, — усмехнулся Тим, — к тому же, я не хочу чтобы ёлка действовала тебе на нервы.      — Всё в порядке, — юноша сжал его ладонь. Он чуть подумал, все еще вертя в пальцах человечка, и добавил: — Возможно, я хотел бы включиться в это. Если ещё осталась бумага.      Тим расплылся в улыбке, обмякнув. Он перегнулся через коробку, наклоняясь к Дэмиену и смазано целуя его в уголок губ.      — Стеф предлагала использовать и пряники Альфреда, кстати.      — По-моему вы тут богохульством занимались, а не украшательством.      Парень засмеялся.      — Мандарины?      — Если ты хочешь защитить дерево от кота, то это довольно хорошая идея.      Тим засмеялся снова, снова наклоняясь и целуя его. Они замерли на секунду, отстранившись друг от друга, и лицо старшего вдруг приобрело хитрое выражение.      — Кстати — сколько мы с тобой раз за утро под омелой прошли?      — Я не… — Дэмиен поднял на улыбающегося Тима скептический взгляд. — …Ты не можешь быть серьезен.

***

     — Так и знал, что ты здесь, — усмехнулся Тим от дверного проёма, и Дэмиен повернул в его сторону голову.      — Холодно, — буркнул он.      Юноша ютился в одной из многих гостиных особняка, устроившись с ногами на диване перед потрескивающим камином. Несоразмерно огромный плед, которым он укрывался, свитер — очевидно, принадлежащий Тиму — и мягкий оранжевый свет от огня делали обстановку и самого Дэмиена в тысячу раз уютнее. Словно прочитав его мысли, юноша приглашающе приподнял край одеяла.      — Сказали бы мне утром, что все улягутся спать так рано, я бы ни за что не поверил, — пробормотал Тим, забираясь к нему в тёплый кокон, — а ведь ещё трех ночи нет.      Дэмиен со смешком выдохнул и сплёл их пальцы, откинувшись старшему на плечо, и тот тихонько поцеловал его в макушку и поплотнее поправил одеяло.      — Почему не спишь? — тихо спросил он чуть погодя, прерывая монотонный треск камина хриплым полушёпотом. Дэмиен завозился у него на груди. — Ты выглядел очень уставшим, когда все расходились.      — Просто отвык от шума и суеты, — пробормотал юноша, — к тому же, тебя своровал отец. Не уверен что мог бы спокойно спать, зная, что вы пытаетесь работать, когда Альфред совершенно однозначно это запретил.      Тим тихо засмеялся.      — Мы даже не успели попытаться. Бэткомпьютер просто отказался включаться, а потом нас нашел Дик.      Дэмиен фыркнул. Он помолчал пару секунд и сжал их переплетенные пальцы.      — К тому же, — пробормотал он, — это, всё-таки, Рождество.      Тим над его головой с улыбкой выдохнул, и по нежности в этом звуке юноша почувствовал, что подтекст был понят. Старший повернулся так, что Дэмиен оказался прижат к нему плотнее, и свободной рукой обвил за талию. Под одеялом что-то зашуршало и небольшим весом легло юноше на живот, прямо под рукой Тима.      — Тим?      — Мы не обменялись подарками, — шепнул парень, — я знаю, что ещё успеем, но я все равно успел захватить перед выходом это, так что…      Он снова зашуршал, расцепляя их руки и доставая плотный, крафтовый конверт; контраст между изящной подписью на нём и запечатывающей его наклейкой с мемом полностью характеризовал Тима; Дэмиен повернулся к нему.      — Я даже не подумал о том, чтобы взять что-то с собой, — пробормотал он.      — Все в порядке, — мягко прервал его Тим, — я просто очень хотел, чтобы ты увидел это, если честно, так что… всё нормально, Дэми. Я буду рад, если тебе понравится.      Юноша чуть улыбнулся, выпутывая конверт из чужих пальцев и осторожно отклеивая наклейку; внутри толстой стопкой, бережно проложенные тонким картоном, лежали фотографии. Дэмиен вытащил их — и, конечно же, там были они вдвоём с Тимом, с Диком и Джеем, с Касс и Стеф, с отцом и Альфредом — памятные моменты этого года и самое начало того — на одной из первых фотографий они все вместе играли в настольную игру; следующая — Альфред, что-то готовящий, рядом с ним сам Дэмиен; потом они с Тимом, в их квартире на годовщину; сладко спящие Титус и Альфред верхом на старшем — в тот же день, если Дэмиен помнил правильно; около-официальная портретная фотография с отцом, следующая — она же, но не официальная совсем. Влезший в кадр и приставивший им рога Дик, одинаково наигранно-кислые выражения лиц Дэмиена и отца.      Он не обращал внимания на прокладывающие фотографии листы, откладывая их в стремлении увидеть следующее фото, пока один из них не выскользнул из его пальцев, и он не зацепился взглядом на надпись на нем — и понял, что это были маленькие, от руки на обороте подписанные почерком Тима карточки. Он перевернул ещё одну, проверяя наличие подписи и там, и старший у него под боком завозился.      — Я наткнулся на идею где-то в интернете, — шепнул он, — это что-то вроде купонов на самые разные действия. Я подумал, что это может быть ещё одной нашей небольшой традицией, если подойдет. Мне нравится создавать их с тобой, — добавил он совсем едва слышно, и Дэмиен повернулся к нему, ощущая, как сладко свернулись в животе тепло и трепет.      — Мне тоже, — ответил он, обмякая, и теплая улыбка на чужих губах не заставила себя ждать. Угол для поцелуя был неидеальным — но Дэмиен не думал жаловаться. Им потребовалась ещё пара минут, прежде чем юноша вернулся к карточкам в своей руке.      — Я оставил несколько пустых на твой вкус, — усмехнулся Тим, расслабившись. Его ладонь легко скользила по боку Дэмиена вверх и вниз. — Ты знаешь, я не особо фантазийный, так что, — он неловко повел плечами, — там довольно стандартные вещи, но, может, со временем мы придумаем что-то своё.      — Я ценю это, — пробормотал Дэмиен, вновь откинувшись на чужое плечо, и перебирая карточки и фотографии. Что бы Тим ни говорил, и по тем и по другим было хорошо видно, что старший отлично его знал: на снимках было не так много самого Дэмиена, как могло бы быть, зная его любимого и его коллекцию фотографий, потому что Дэмиен и не хотел фотографий с самим собой; если он и был там, то с дорогими его сердцу людьми или с животными. К тому же, были фото самого Тима, не смотря на то что он тоже не любил мелькать на фотографиях, в одиночку или вообще, и юноша ценил, что старший для него всё-таки их сделал. Кроме того, купоны, что Тим вручил ему, пестрили не только стандартными предложениями и идеями — он заметил несколько с внеплановыми свиданиями, ужинами и домашней рутиной — но и подходящими конкретно им: перехват патруля на свои плечи, отмазывание перед отцом, освобождение от гала-ужинов, и — совсем много — официальное разрешение на отрывание Тима от работы. Дэмиен обернулся на старшего. Тот безуспешно попытался скрыть ухмылку.      — Ну не мог же я не, правильно?      — Это буквально лучшее, что ты мог придумать, возлюбленный, — серьезно откликнулся юноша, и лукаво усмехнулся тоже. — Но если ты думаешь, что я буду милосерден по части их использования…      — Не растрать их в первый же месяц, — засмеялся Тим, — но я учту это на будущее.      — Не положишь в следующий раз?      — Придумаю что-нибудь с водяным знаком, чтобы ты не смог их несанкционированно размножить, — старший улыбнулся ярче. — У тебя на лице всё написано.

***

     Отгремевшее Рождество оставило их праздновать Новый год — но они оба не спали до полуночи не из-за празднества вовсе, а потому что, конечно же, именно тридцать первого всем неспокойным душам одновременно пришло в голову устроить беспорядки на улицах города, ограбить магазины и учинить перестрелку рядом с запруженной гражданскими улицей.      — Нет покоя ни праведным, ни грешным.      — Где мы в этом списке?      Дэмиен устало вздохнул и почти раздражённо передернул плечами. Щепотка просыпавшегося мимо ковша какао на кухонной стойке щекотала ему нервы, но сил убрать её не было. Тим заметил его взгляд и ладонью стряхнул порошок в раковину, и поцеловал юношу в шею.      — Сядь, — предложил он тихо, едва оторвав губы от кожи так, что их движение было и щекотно, и приятно одновременно, — я займусь этим.      Дэмиен откинул голову на его плечо и потёрся затылком в благодарность, и отодвинулся — и тепло тела Тима, так уютно обвившее его, пропало. Вместо этого он устроился на стуле, взглядом упершись в подоконник.      На нём — дань Рождественскому и Новогоднему декору: пряничный домик из кондитерской на углу, подаренные Кассандрой ещё в прошлый год свечи, расцветкой больше напоминавшие леденцы, горсть грецких орехов и брошенная Тимом для атмосферы гирлянда. У домика, он только увидел, не хватало трубы.      — Это Титус добрался до печенья или ты?      — Я, — засмеялся Тим, помешивая какао, — ещё утром. Если посмотришь на него с другой стороны, то оконных ставней там тоже уже нет.      Дэмиен фыркнул, даже не ��обираясь проверять — потому что отсутствие ставней он уже заметил. В обед. Когда полез их сколупнуть. Пришлось вместо этого довольствоваться куском забора.      Композиция теперь, когда он рассмотрел её, выглядела почему-то незаконченной, и не в отсутствии трубы даже было дело; возможно его разум просто от усталости предавал его, но что-то щекотало на подкорке, что-то, что он не мог ухватить. Робин помучился этим ещё с минуту, пока, наконец, не сдался и не перевёл взгляд на Тима снова.      Парень мурлыкал себе что-то новогоднее под нос, стоя у плиты; футболка сбилась на его плече, съехала, приоткрыв часть застарелого шрама и полузаживший отпечаток зубов.      У Дэмиена в голове щёлкнуло.      Он поднялся, неловко лодыжкой зацепив стул и громыхнув им, и Тим дёрнулся в его сторону, взволнованно протянув руку, словно пытаясь его подхватить.      — Все в порядке, — пробормотал юноша, сжимая его пальцы, — я сейчас.      Они были в конце весны в старом поместье Дрейков — Тим все не мог решить что делать с этим домом и стоило ли его, наконец, продать, после стольких лет заброшенности — и разбирали остатки вещей и памятных безделушек, которые лежали в коробках ещё со смерти Джанет. Некоторые, вероятно, даже раньше.      Там были новогодние украшения, никому уже ненужные и забытые, и среди них была дорогая сердцу Тима вещь, которую он забыл тогда забрать — и без того было слишком много хлама, с которым предстояло разобраться; но Дэмиен помнил.      Всё также завернутый в бумагу Щелкунчик терпеливо лежал в его ящике с пастелью. Он устроил его там после просушки — игрушка была старой, и краска порядочно облупилась к тому моменту, как попала в его руки, так что он его подкрасил и обновил лак — и забыл, потому как ни на пастель, ни на Рождество с Новым годом в целом в последствии у него ещё долго не было времени.      Тим уже разлил по кружкам горячее какао и ждал его, судя по звуку, дожёвывая ещё один кусок пряничного домика. На беззвучное ощущение вошедшего Дэмиена, он повернулся в его сторону.      — Я забыл тебе вернуть это, — пробормотал младший, подходя ближе; парень заглянул в мятую бумагу в его руках и глаза его удивленно расширились. — Я позволил себе немного поправить изъяны, которые нанесло ему время, — добавил он, перекладывая Щелкунчика в чужую ладонь, — но я ничего не менял.      — Ты помнил о нём? — хрипло спросил Тим, держа игрушку, словно большую драгоценность. — Я… я и сам забыл уже. Ты его тогда — ещё весной?      — Да, — тихо ответил Дэмиен, скользя ладонью чужим по взъерошенным от душа волосам. — Ты сказал что это семейное, и я подумал, что было бы неправильно оставить его так далеко от тебя.      Тим прикрыл глаза и уткнулся юноше в живот, свободной рукой подтащив его ближе к себе, другой все ещё сжимая Щелкунчика.      — Спасибо, — пробормотал он чуть помолчав. Его ладонь сжала бедро юноши крепче. — Я даже не… я забыл о нем. Я думал, он остался на чердаке и решил, что нет смысла возвращаться за одной игрушкой. Вау, — он беспомощно, коротко рассмеялся, и потёрся щекой о свитер Дэмиена, и поднял на него взгляд. — Спасибо, хабиби.      Юноша ответил ему улыбкой и мягко обвил ладонями лицо, ласково проводя большими пальцами под глазами, едва задевая ресницы. Влаги не было, но он всё равно чувствовал учащенное сердцебиение — и Тим улыбнулся тоже, привставая и обхватывая свободной ладонью его лицо. Поцелуй вышел чуть солоновато-сладким от какао, мягким; Дэмиен довольно прикрыл глаза.      На периферии, до того, как сомкнулись его ресницы, он успел заметить как меняется на кухонных электронных часах пятьдесят девять на ноль-ноль.

#dc #Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my work

[dc-tired]

TimDami Week 2022, day 7: “Wherever I go, I always comes back to you”

He didn't particularly remember what had separated them or why, and that certainly made it difficult to find, but it didn't stop him for a moment. Sometimes he thought he could hear Damian's breathing through the miles and worlds that separated them, and this feeling was like being led by his hand; sometimes, when he fell asleep, he thought that the young man was behind him again, about to nuzzle his nose between his shoulder blades and wrap his arm across his chest, and his incredible warmth would keep Tim warm all night. Sometimes it seemed to him: he was going in a completely different direction, and Damian was still as far away as he had been at the beginning of journey. Sometimes it seemed to him: they were neither getting closer nor farther apart; the equal distance between them made them the Sun and the Moon, moving one after the other endlessly, in a cycle, and no matter how they accelerated or slowed down, the world would not let them touch. And then he heard Damian's breathing once more, his footsteps, and it felt like he was led by the hand again. And with each new step, Tim hoped, they grew closer to each other.

(RU) ↓

Он не особенно помнил что разделило их и почему, и это, безусловно, затрудняло поиск, но не останавливало ни на минуту. Иногда ему казалось, что сквозь разделявшие их километры и миры, он слышал дыхание Дэмиана, и это вело его, словно за руку; иногда, засыпая, ему казалось, что юноша снова за его спиной, вот-вот прижмется меж лопаток носом и обхватит поперек груди своей рукой, и его невероятное тепло будет согревать Тима всю ночь. Иногда ему казалось: он идет совершенно в другую сторону, и Дэмиен остается все так же далеко, как был в самом начале пути. Иногда ему казалось: они ни приближаются, ни отдаляются друг от друга; равное расстояние между ними делает из них Солнце и Луну, движущихся друг за другом бесконечно, в цикле, и, как бы они ни ускорялись и ни замедлялись, мир не давал им соприкоснуться. А потом он снова слышал дыхание Дэмиена, его поступь, и его снова вели, словно за руку. И с каждым новым шагом, Тим надеялся, они становились друг к другу все ближе.

#Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my art #timdamiweek #timdamiweek2022

[dc-tired]

Совместное принятие ванны

(TimDami Week 2022, день 6)

По идее это неделя ТимДэми, но я не уверена, что буду ее так тэгать, так как я пощу все это не на английском. 

     Он опустился на матрас, напряжённо выдыхая, и разница ощущений обдала его ураганом: в этом и была своеобразная «прелесть» их частых перемещений и миссий — незнакомые места и новые ощущения, со временем вызывающие все меньше восторга и все больше толкающие вернуться к себе домой.      Хотя, может, и не во времени было дело. В усталости. Тим не брался утверждать.      Он провел ладонью по лицу, зажимая переносицу и вдыхая на счёт; матрас под спиной был непривычно мягким, подушка — тонкой, постельное белье — вот уж не думал, что обратит внимание на это — синтетика, которую ни Дэмиен, ни Альфред терпеть не могли.      Снова вдох, контролируемый выдох; Тим закрыл глаза.

     Кожей он ощущал другое пространство, по-другому расположенные стены, другую температуру. Запахи — тоже другие. Ни плохие, ни хорошие, просто… не свои. Свет, пробивающийся сквозь стекло и веки, тоже с другой стороны. Звуки за стеной, там, на улице…      В этой непохожести раньше было здорово, хотя, опять же, может и не в «раньше» было дело — но это всегда увлекало, дарило новые ощущения и опыт, и из-за этого радостно вибрировало в теле и пощипывало в носу. Сейчас же — просто раздражало.      Тим открыл глаза. Потолок тоже был ниже, чем он привык, и это давило, мешало и сопротивлялось там, где раньше предвкушало.      Супергеройские замашки требовали вечного контроля над незнакомой территорией, ее изучения, подчинения и приспособления под себя, под любую потенциальную угрозу; в съёмной квартире на окраине Парижа её быть не могло по определению, но…      Но въевшихся под шкуру привычек это не облегчало. Как и подзуживающего навязчивого желания обтыкать все комнаты камерами, хоть это и был очевидный перебор.      Он упёрся локтями — те тут же непривычно глубоко вдавились в матрас — и поднялся, снова оглядывая спальню: неброская комната, чуть потрепанная мебель; самый среднячок для несколько-дневной миссии, чтобы не сойти с ума, но и чтобы не давило излишнее пространство.      Он уже скучал по их с Дэмиеном квартире так сильно, ну кто бы мог подумать.      Закрытая дверь в ванную — надо бы, кстати, залезть в душ хотя бы ради расслабления от перелета, хотя, возможно, Дэмиен хотел бы его опередить — с уже закинутыми туда полотенцами и зубными щетками; жить на сумках не хотелось.      Гостиная — светлая, ни большая, ни маленькая, но пустая и совсем необжитая, уязвимая с непривычки; кухня крошечная, вдвоем не развернешься, особенно с их-то плечами.      Надо было, наверное, еще разок пробежаться по делу наркоторговцев, хоть оно и намозолило уже все глаза: очередные предприимчивые дилеры, решившие нажиться на уникальных способностях Айви и толкнуть свое дерьмо за пределы Готэма; обычно то, что происходило в Готэме, в нем и оставалось, а что выходило считалось Брюсом личной ответственностью, так что… да и Париж явно был не готов к такому эксклюзиву.      Спасибо что все одной Айви ограничилось, подумал Тим, вновь бросая взгляд на ноутбук, но не открывая его; с Джокера станется взять с нее пример, и тогда храни Господь всех, до кого клоун дотянется.      Стеф уже скинула ему их с Джейсоном фотографию на фоне Биг-Бена, хоть оба были там не единожды. Быстро они, однако, с нежностью подумал Тим, надо и им с Дэмиеном прогулку по Па��ижу организовать, все равно до начала операции была еще пара дней.      Шаги за дверью — он не услышал бы их в Готэме, спасибо звукоизоля��ии и паранойе — отвлекли его от мыслей; по тому, как скакнуло его сердце, Тим понял, что это был Дэмиен ещё до того, как разум успел вспомнить звук. Он переложил ноутбук с дивана на кофейный столик и поднялся: юноша как раз открывал дверь.      — У меня есть ощущение, что ты скупил полмагазина, — засмеялся старший выходя навстречу и тут же перехватывая пакеты, — а мы тут дай боже на неделю.      — Не ощущение, — фыркнул Дэмиен, — но, по крайней мере, не придется утруждаться покупками еще несколько дней. Не думаю, что нам будет до этого.      Тим признал в этом смысл; он согласно хмыкнул и ушел на кухню, принимаясь разбирать продукты. Мысль о совместной прогулке вновь пришла ему на ум, когда он взял в руки знаменитый французский багет.      — Если ты решил пристраститься к национальной кухне, то, может, предложение сходить на свидание завтра тебя тоже порадует? В ресторан где-нибудь чуть поближе к центру?      — На тебя так дух одного из самых романтичных городов повлиял или что? — поинтересовался Дэмиен, выключив воду и потянувшись за полотенцем. — К тому же, — гораздо мягче добавил он, и чуть заметная улыбка на его губах не заставила себя ждать, — инкогнито, возлюбленный.      — Я же не предлагаю завалиться прямо в Эйфелеву башню, — запротестовал Тим со смехом, — просто местный маленький ресторанчик и прогулка — когда мы в последний раз гуляли вообще? — здесь очень красиво. И явно гораздо больше деревьев чем в наших каменных джунглях.      — Возможно, — согласился юноша. Он еще немного посмотрел за тем, как старший разбирает пакеты, и присоединился, доставая откуда-то из недр продуктов шарик. — Но пока предлагаю альтернативу.      Тим выпрямился и присмотрелся к предмету — и усмехнулся.      — Видимо, романтичный город повлиял и на тебя, — предположил он и вздернул бровь. Довольная ухмылка расплылась шире. — Бомбочка для ванны?      Дэмиен чуть повел плечом, но по его глазам было видно, что он ничего не отрицал.      — Приличную соль покупать нет смысла — таскать с собой лишний груз — к тому же, это твоя вина.      — Моя? — со смехом спросил Тим, убирая молоко в холодильник и приваливаясь к нему бедром.      — Это ты меня к этому приучил.      — А меня Стеф! Я тоже пострадавшая сторона!      — Очень хорошо. Когда мы вернемся в Готэм, я предъявлю ей претензии в письменном виде.      Парень засмеялся громче.      — Ты же понимаешь, что это ее только счастливее сделает?      Судя по лукавой улыбке младшего, тот прекрасно это знал. Он перевел взгляд на лиловый шарик в своей руке и чуть покрутил в его пальцах, и выражение лица его смягчилось.      — Так как ты к этому относишься?      — Хорошо, конечно, — пробормотал в ответ Тим, тоже расслабляясь. Он отстранился от холодильника и шагнул к юноше ближе — и тот свободной рукой обхватил его шею, наклоняя, и лениво прижался к его губам, и Тим с радостью обнял юношу за талию, прикрывая в удовольствии глаза. Они целовали друг друга неторопливо, мягко; не было нужды в спешке: они оба устали и от перелета, и от разницы ощущений, и от многих других маленьких и незаметных вещей.      Дэмиен чуть отстранился, позволяя их дыханию смешиваться в крохотном пространстве между ними еще несколько секунд, прежде чем Тим хрипло поинтересовался:      — Сейчас?      Юноша согласно загудел, все еще не открывая глаз, и старший прижался к его губам еще одним сладким поцелуем и осторожно вытащил и его пальцев шарик.      — Я наберу воду, — предложил он, и Дэмиен кивнул, приоткрывая глаза, и в их глубине, кроме усталости и нежности, Тим увидел свое отражение, и это побудило его поцеловать младшего еще раз. — Приготовишь чистую одежду? В шкафу в спальне слева, а полотенца я уже повесил.      Дэмиен согласно забормотал, выпуская Тима из своих объятий, и, ненароком задев кухонный остров бедром, ушел в комнату.      В кухне было действительно не развернешься.      Пока шумела набирающаяся вода, Тим снова перебрал их гели и шампуни, выставляя их, чтобы было удобно дотянуться, и с легкой тоской вспомнил об эфирных маслах которые они, конечно, с собой не брали; было что-то в их запахе и в том, как Дэмиен каждый раз добавлял их в воду, когда принимал ванну: что-то почти ритуальное — хоть этим не было, конечно, просто перенесенная от Лиги и от Талии привычка — но все равно очень личное, очень привычное ему самому в чужом поведении.      Он скучал по их домашним маленьким… все-таки ритуалам, наверное. Тим запустил руку в воду, проверяя температуру, когда за его спиной зашуршал сменной одеждой Дэмиен.      Старший встал, вытираясь и предлагая юноше уткнуться в него, и тот с тяжелым выдохом зарылся лбом ему в плечо. Он пробормотал: «Совсем другие запахи здесь» и прижался к Тиму крепче.      Они постояли так еще с пару минут, ожидая, пока наберется достаточное количество воды, и только после этого Дэмиен отстранился, распаковывая лиловый шарик и опуская его в ванну. Цветные завихрения тут же с едва слышным шипением принялись расползаться по ее дну.      — Если честно, — смущенно признался Тим, когда юноша вновь повернулся к нему и намекающе потянул за край рубашки, — сколько бы раз мы это ни делали, чувство детского предвкушения появляется каждый раз.      — Будет ли тебе легче, если я скажу, что у меня тоже? — усмехнулся Дэмиен, стаскивая с себя одежду. — Даже когда Стефани впервые предложила мне такой способ расслабления, я посчитал его детским, но было все равно… интересно. Радостно. В Лиге такого не было.      — Зато в Лиге были эфирные масла, а? — засмеялся Тим, ковыряя не поддающуюся ему пуговицу. — Я скучаю по ним уже, если честно.      Дэмиен отстранил его неловкие руки и помог расстегнуть и снять рубашку, и прижался губами к его ключице, заставив старшего вздрогнуть.      — Тогда тебя порадует, что я добавил их по крайней мере в свой шампунь и гель.      — И это тоже вина Стеф?      — Матери, — фыркнул Дэмиен. Тим усмехнулся.      — Могу я?..      — Конечно, — пробормотал юноша, снова притягивая его к себе и целуя. Они остались в объятьях друг друга еще ненадолго, обмениваясь ленивыми поцелуями и прикосновениями, пока Дэмиен вновь не отстранился. — Вода остынет, — сказал он и потянул старшего за руку за собой.      Они устроились в горячей нежно-лиловой воде, и юноша привалился к груди старшего спиной, обмякая и чуть слышно насмешливо фыркая, пока Тим клял маленькие ванны у него над плечом.      — А это мы еще до готовки не добрались.      — Тоже заметил?      — Сложно не заметить, — снова фыркнул Дэмиен, устраивая руки у старшего на коленях и прикрывая глаза. Едва заметный и несколько приторный запах от бомбочки для ванны щекотал его ноздри, но юноша мог с этим смириться. Тим, устроившись, расслабленно вздохнул.      — Мы уснем здесь, Дэми.      — В этом и был план, — повел плечом младший, и Тим прижался поцелуем к его виску. — Время у нас есть.      Старший уклончиво с этим согласился, и тоже прикрыл глаза, позволяя утомлению взять над собой верх. Жар воды и прижимающегося к нему Дэмиена действовал расслабляюще и, кажется, они действительно задремали; Тим очнулся, только когда нежную тишину прервал звук захлопнувшейся у соседей двери.      Судя по остывшей воде, прошло по крайней мере минут двадцать; Дэмиен тоже шевельнулся и сел. Поеживаясь от ощущения прохладного на влажной кожи воздуха, он включил кран снова и вынул пробку, давая холодной воде уйти.      — В постель? — предложил он, явно борясь с собой, чтобы снова не откинуться на Тима, и старший сел ровнее тоже, еще несколько нескоординировано доставая средства для мытья.      — Давай, — пробормотал он, вспенивая в руках шампунь и тут же запуская ладони Дэмиену в волосы; тот вздрогнул и вытянулся, едва заставляя себя держаться ровно, и вновь вцепился Тиму в скользкие коленки.      От его шампуня и правда пахло сандалом и ладаном, так, как пахло обычно от ванны у них дома; ощущение привычности и безопасности вместе с запахом укутало Тима, как покрывало. Он зарылся в пряди пальцами, точно зная, где нужно массировать, чтобы Дэмиен расслабился и покрылся мурашками, и юноша и впрямь обмяк, опуская плечи, и старший скользнул жесткими мыльными ладонями и по ним. Удовлетворенный вздох, вырвавшийся у Дэмиена, все необходимое ему сказал.      Позже юноше пришлось выключить воду и перевернуться, чтобы помыться в некотором удобстве, но они оба все равно не раз и не два успели стукнуться локтями и коленями о бортики и начать ворчать; и это только заставило их переглядываться и посмеиваться над самими собой. Несмотря на неудобство, подумал Тим, пока Дэмиен ласково растирал ему губкой спину, это все равно того стоило.      Они выбрались из воды и завернулись в полотенца, вытираясь и обмениваясь ленивыми поцелуями. То, какими разгоряченными и расслабленными от ванны они были, несколько замедляло процесс, но это было приятно и сладко, и Тим, передавая Дэмиену его одежду, знал: им некуда было торопиться. Он узнал это от юноши едва не с самого их начала: тот был неопытен, и мед��енные поцелуи тогда, для обучения и привыкания, оставались такими и сейчас в большинстве случаев, потому что торопиться было незачем, и Дэмиен этого не хотел — и Тим не хотел тоже.      В конце концов, все, к чему юноша прикасался, становилось фундаментальным, степенным, а он прикасался к Тиму много, так что…      — В постель, — пробормотал младший, протягивая парню стопку его одежды. По его слипшимся от влаги ресницам и по тому, как они норовили сомкнуться, было видно, что он и правда засыпал.      Только когда они свалились в кровать, привычно сплетаясь между собой и укрывшись, Тим вспомнил и о мягком матрасе, и совсем другом расположении света в комнате; впрочем, сейчас это не раздражало его так, как в первый раз, будто вместо зуда под кожей это чувство уменьшилось до размера крупного, но терпимого комариного укуса. Во всяком случае, теперь запахи, окружающие их, принадлежали в основном Дэмиену, а от того были своими, знакомыми и комфортными.      — Матрас другой, — все же не преминул пожаловаться Тим, и юноша, с удобством забравшись прямо на него и сплетя их ноги, хмыкнул:      — А у меня такой же.      И только сквозившая в его голосе улыбка не дала старшему пихнуть его слишком сильно. Дэмиен все равно завозился в его хватке и с сонным фырком уткнулся носом в плечо крепче.      Будет приятно, подумал Тим уже засыпая, прогуляться просто так по городу, не беспокоясь о камерах и окружающих их препарации; просто он с Дэмиеном под руку, в безопасности шума туристов.      Да, пожалуй. Как только они проснутся.

#Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my work

[dc-tired]

Migration

Twitter | Instagram | Print shop

#reblog

[dc-tired]

АУ Лига Ассасинов

(TimDami Week 2022, день 5)

По идее это неделя ТимДэми, но я не уверена, что буду ее так тэгать, так как я пощу все это не на английском.

     — Вновь суставы, любовь моя?      — Да, — засмеялся Тим; он повернулся к вошедшему Дэмиену, и у того привычно подпрыгнуло от чужой улыбки сердце. — Ноют так, словно на ливень и грозы, хотя мы оба знаем… — он фыркнул и покачал головой, — и я почти уверен что снежные бури тут тоже ни причем.      — Может, и причем, — мягко откликнулся Дэмиен, забирая у старшего баночку с мазью, которой он орудовал до прихода юноши. — Плечи?      — И поясница.      Младший сочувствующе загудел; с годами, от столкновений и стычек, и всех бессчетных количеств растяжений, вывихов и переломов, что им удалось залечить, боль выходила наружу и беспокоила, как бы устойчивы к ней они ни были. Дэмиен окунул пальцы в вязкую, остро пахнущую мазь и, чуть согрев ее в ладони, принялся растирать по чужой спине.

     — Что сказал врач?      — Все то же, — повел плечом Тим, — старые травмы — мазать, ��астирать. Умеренная нагрузка.      — Умеренная, — проворчал Дэмиен, и старший вновь фыркнул.      — В наших единицах измерения, мой принц.      — Задачу не облегчает.      Они затихли на время. Скользя ладонями по узлам чужих мышц, Дэмиен подумал: есть еще способ, и врач наверняка заикнулся и о нем; впрочем, зная его мужа, тот отказался, едва заслышав первый звук.      Они говорили об этом, тысячи раз, и каждый из них заканчивался ничем: Дэмиен не хотел наседать и насильно впрягать любимого в хомут, который тот не хотел нести, а Тим метался между пониманием причин и знанием чужого опыта, и неуверенностью в последствиях; каждый из них, закругляя этот разговор, прекрасно знал, что рано или поздно он начнется снова.      Лига Ассасинов дала им простор для изменений, и не только ее самой; после смерти Ра’са и своевременного вмешательства их отца, ее новый глава так и не был назначен, и борьба за власть принимала все более опасные обороты за проходящие месяцы, когда Дэмиен понял: он перерос птичий костюм и, кажется, Готэм тоже. Он был нужен в другом месте, и не потому вовсе, что его там ждали, нет; просто оставь он все на волю случая, и крах тщательно выстроенной дедушкой системы был неминуем, и Дэмиен боялся узнать, что на ее руинах можно было воздвигнуть.      Тим пошел с ним. Возможно, он не принял бы это решение, не поддержи его возлюбленный — Дэмиен до сих пор не знал, так ли это, и, если честно, не хотел узнавать. Тим поддержал его, отправившись с ним в другой уголок мира и, может, все дело было в том, что Лига всегда тянула их обоих в свой захват настойчивее, чем кого бы то ни было из семьи, а, может, Готэм был воистину мал для столького количества летучих мышей.      Им понадобилось время чтобы срастись с этим местом — видят небеса, даже рожденный здесь, он не сразу привык к течению жизни в стенах комплекса. Время, чтобы отвоевать свое место во главе Лиги, время, чтобы ввести новый порядок, заложенный на лояльности, а не страхе; время, чтобы научиться быть принцем снова и научить Тима, время — вытоптать, втоптать и вытащить, замазать пущенные борьбой за власть трещины и расколы — времени понадобилось много и, если честно, оглядываясь назад Дэмиен не мог поверить, что они положили годы на наведение порядка, удовлетворяющего и его, и его возлюбленного, и уже вышедшего на пенсию, но все еще чутко бдящего отца.      Он все еще чувствовал себя иногда мальчишкой, бродя в стенах этого дворца. Они смотрели на него сверху вниз, и Дэмиен ничем не отличался от себя пятилетнего, даже когда ему было сорок пять и он носил регалии главы Лиги вот уже сколько — пятнадцать лет? Двадцать?      — Ты задумался, — мягко позвал его Тим, и Дэмиен моргнул, взглядом утыкаясь в чужой, чуть тронутый сединой висок.      — Да, — пробормотал юноша, доставая еще мази; она немного холодила руки, и это чувство еще больше вернуло его в настоящее, к стоящему к нему спиной возлюбленному и его больным суставам. — Еще немного, и нам придется доплачивать врачу за молчание.      — Думаешь, люди отвернутся от меня, если узнают о больной спине?      — Думаю, что скоро они решат что ты питаешься этой мазью, а это куда сомнительнее.      Тим засмеялся, поворачиваясь в его сторону, и Дэмиен вновь с теплом ощутил, как его собственное сердце подпрыгнуло и заколотилось, словно в первый раз; он подхватил старшего за ладонь и принялся втирать остатки мази в его кисть.      — Небольшие гастрономические издержки, — усмехнулся Тим, нежно подтаскивая свободной рукой юношу поближе к себе. — Это и их ждет, рано или поздно. Морально подготавливаю орду смертельно опасных ассасинов к старости, а мне за это даже не доплачивают.      Дэмиен фыркнул, смыкая хватку на чужой руке, своим теплом обволакивая намазанную кожу; он так и остался смотреть на их руки в сомнениях — поднимать ли их старый разговор или нет, если он заранее знал его исход; стоило ли давить на пугающее их обоих место, если оно лишь иногда, в самые темные ночи, кровило и болело, но напоминало о себе каждый день; стоило ли…      — Это моя прерогатива, — тихо шепнул Тим, и Дэмиен мгновенно поднял на него глаза, — зависать вот так. Что тебя беспокоит, моя любовь?      Младший скользнул взглядом по его лицу, заметной уже давно сеточке морщин у глаз и губ, печальным и напряженным росчеркам на лбу, чуть выцветшим уже радужкам и подумал: много чего. Все сценарии, что кошмары поднимали в его голове, заставляя обливаться холодным потом и распахивать в ночи глаза; все чужие больные суставы и кости, седина и падающее, пусть незначительно, зрение; подводившие Тима из-за давней потери селезенки органы, заживающие теперь куда медленнее травмы. Он подумал об этом, о том, что Тиму уже скоро пятьдесят, и они оба, уже двадцать лет наводя порядок в Лиге, все еще в опасности большей, чем хотелось бы, и Тим под ударом больше, чем Дэмиен мог себе позволить.      — Разговор, — наконец, сказал юноша, — который мы оба не хотим начинать снова.      Тим замер на мгновение, словно задержав дыхание, прежде чем его тяжелый вздох почти физическим весом лег Дэмиену на плечи.      — Ну, — пробормотал он, чуть нахмурившись, и в этом жесте младший отчетливо увидел печаль, — чем чаще мы будем его повторять, тем больше шанс, что мы когда-нибудь закончим. Давай, — снова вздохнул он и потянул их обоих на кровать, — сядем.      Юноша сел, привычно уже подтянув под себя ноги; Тим устроился так же. Они оба смотрели друг на друга с минуту, все еще не размыкая рук, пока Дэмиен не опустил на них взгляд.      Он хорошо мог видеть между ними разницу — и не в цвете кожи было даже дело, а в шрамах; ладони старшего, кончики его пальцев, сбитые костяшки, чуть кривая от давнишнего, плохо сросшегося перелома дуга его кости, так и не рассосавшаяся мозоль на среднем пальце правой руки — все это указывало на время, что видели и чувствовали эти руки.      На ладонях же Дэмиена не было ничего. Недавний — и почти фатальный — бой и последовавшая за этим Яма Лазаря постарались.      Но дело было не только в руках; вода Лазаря залечила все раны и изъяны, что нашла, но и омолодила вместе с этим тоже все.      Вечная жизнь, за которой так гнался его дедушка, была пустым звуком, пшиком, от которого бы Дэмиен с радостью отказался, если бы не…      Не в жизни было дело — и не в смерти, которой так боялся Ра’с. Умерев, Дэмиен знал, и поставленная на ноги Лига, и потерянная смертью ипостась бессмертного «бога» не будут иметь для него совершенно никакого значения — они и сейчас не были для него чем-то, ради чего он собирался жить вечно.      Дело было в Тиме. Не в жизни и не в смерти — и Дэмиена это бы устраивало, если бы его муж думал так же.      В том, что, неоднократно влезая в бои за Лигу и воцарение в ней мирного сосуществования, его самого опускали в Яму уже достаточное количество раз, чтобы в сорок пять выглядеть и чувствовать себя на двадцать; в том, что Тиму по прежнему было сорок девять, и его тело было в этом право.      В том, что с каждым днем, с каждым годом, они рисковали все больше.      Дэмиен не знал что делать без Тима. Он не хотел оставлять мужчину одного — и перекладывать на одни его только плечи всю Лигу и всю опасность высокого положения, которую они сейчас разделяли на двоих — но и без него оставаться тоже не хотел, и неважно, какой была бы этому причина: старость или несчастный случай.      Тим провел пальцем по тыльной стороне его ладони, возвращая фокус на себя, и Дэмиен вновь поднял на него взгляд.      — Давай поговорим, — мягко шепнул он, и юноша выдохнул.      — Ты знаешь мой страх.      — Знаю, — также тихо ответил Тим, — и мне тоже страшно оставить тебя одного однажды. Но, — он нахмурился и замешкался, — Дэмиен. Я знаю, что это осталось из-за вечно нависающей над нами фигуры Ра’са, но… я не уверен, что хочу жить вечно.      — Я тоже нет, — покачал головой Дэмиен. — Ни единого дня в моей жизни я не хотел этого.      — Но, — продолжил Тим, — если мы всегда будем руководствоваться нежеланием оставлять друг друга в одиночку со всем этим наедине, — он обвел взглядом комнату, — не приведет ли это нас к вечному бессмертию?      Юноша нахмурился, сжав чужие руки в своих, и задумался об этом. Он… он мог видеть это отчетливо: раз за разом вытаскивая друг друга из тяжелых ран и болезней, выбираться из Ямы все более и более молодыми; да, возможно, это действительно могло про��зойти.      — Возможно, — ответил Дэмиен, и его голос дрогнул; старший тут же пододвинулся к нему ближе, — но иначе я… — он вздохнул. — Рано или поздно мы разберемся с оставшимися от дедушки «наследниками», — Тим чуть склонил голову, — и тогда нам… мне не нужно будет восстанавливаться в Яме от смертельных ран, и я не буду пользоваться ей больше. Я делаю это сейчас не ради вечной молодости.      — Я знаю, — утешающе шепнул Тим, — просто есть незавершенные дела.      — И ты.      — И я.      Они замолчали, и Дэмиен почувствовал, как снова эта тишина опустилась на них тяжелым, давящим одеялом, и подумал, что на этом их разговор, как правило, и заканчивался: оба понимали причины нежелания друг друга оставлять все как есть, но и смириться с этим не могли, и…      Тим вздохнул.      — Есть вещь, которая останавливает меня еще, — сказал он еще чуть помолчав. Его брови были нахмурены, напряжены плечи; Дэмиен видел, что любимому почти физически больно говорить. — Я знаю — может, от меня, ни разу не касавшегося Ямы, это прозвучит для тебя почти смешно — но опыт твоего дедушки и Джейсона… — Тим тяжело выдохнул. Он сгорбился сильнее, чем был, и сжал ладони Дэмиена отчаяннее; лицо мужчины приобрело такое выражение, словно он был напортачившим ребенком, отчаянно стыдящимся этого, и юноша издал едва слышный звук, привлекая внимание.      — Но ты боишься потерять контроль над своим разумом, — сказал он, глядя в удивленно расширяющиеся глаза Тима, — потому что Яма затуманивает его, когда ты становишься ее рабом.      — Да, — выдохнул мужчина, — как ты?..      — Я знаю тебя уже три десятка лет, — голос Дэмиена был мягким, теплым, — и живу с тобой бок о бок из них больше двадцати. Я разочаровался бы в себе, не знай этого. Любимый, — позвал он, перехватывая их ладони, путая пальцы в крепком замкé, — Яма и правда делает так, но лишь на некоторое время, несколько дней с теми, кто вошел в нее живым. Дедушка… гораздо чаще соприкасался с ней мертвым. Думаю, именно смерть всего организма и его возрождение, перешагивание этой черты так сильно влияет на разум.      — Или то, насколько часто ты прибегаешь к помощи Ямы.      — Или это.      Тим снова замолчал. Дэмиен практически слышал, как работают и движутся в его голове мысли.      — То, что мы отстроим Лигу более могущественной и лояльной и рано или поздно разберемся с остатками последователей Ра’са, может привлечь много внимания со стороны не только «хороших» героев.      Юноша поджал губы, чувствуя, как зародившееся тепло надежды, что сегодня этот разговор придет к логическому завершению и принятию хоть какого-то решения, стремительно исчезает.      — Возможно, возлюбленный.      — И тогда у нас снова будут те, от кого нам будет нужно защищать Лигу и с кем сражаться, — Тим поднял взгляд; на дне его зрачков росла неуверенность, словно он сам не хотел говорить того, что говорил, — и из-за кого пользоваться Ямой снова и снова. Это может стать циклом.      — Может, — согласился Дэмиен, слыша печаль в своем собственном голосе, — а может и нет, муж мой. Может, мы найдем достаточно союзников, и это обеспечит нам необходимые годы для спокойной старости и передачи власти другим. Может, не будет «плохих» и «хороших» героев, из-за которых мы будем возвращаться домой на волоске от смерти, может, ни одному из нас с завтрашнего дня не придется прибегать к помощи Ямы вообще. Тим, — позвал Дэмиен срывающимся голосом, — существует слишком много «может», которые и ты, и я можем представить, и которых мы не можем предусмотреть. Я не… прошу тебя жить вечно. Я не хочу сего сам. Я не могу вовлекать тебя в это, и если ты скажешь мне «нет», моя любовь, я не начну разговора больше, но…      — Но я не говорю тебе «нет», — прошептал Тим.      — Не говоришь.      Они приникли друг к другу лбами; через тяжелое дыхание любимого на своей коже Дэмиен знал, что он почти плачет; мечась от одного к другому, не зная, что выбрать, его муж был в том же состоянии, что и сам Дэмиен: не было середины, которая удовлетворила бы их обоих.      Завтрашнего дня тоже могло не быть. Они оба отчетливо понимали это.      — Если я буду на грани смерти, — прошептал Тим, и юноша открыл глаза; казалось, прошли часы с того момента, как они замолчали. Впрочем, судя по теням на их постели и стенах, так действительно могло быть, — у тебя есть мое разрешение опустить меня в Яму, Дэмиен. Если это случится от ран или болезни, или… — Тим стиснул зубы. — Я не могу обещать тебе, что воспользуюсь Ямой, чтобы омолодится — я не могу прогнать образа Ра’са и не могу отдать контроль над своей головой — но я не могу обещать тебе, что этого никогда не произойдет. Может быть, позже. Может, — горько усмехнулся Тим, — когда какой-нибудь очередной мой орган попытается отказать, и меня это доконает.      — А может и нет.      — Может и нет, — эхом повторил Тим. Дэмиен сжал его руки крепче.      — Мне достаточно этого, любимый, — шепнул он. — Просто знать, что завтрашний день возможен, и что ты позволяешь ему быть.      Мужчина поднял на него взгляд. В серых зрачках его плескалось облегчение.      — До следующего раза?      — Я думал, мы поставили в этом разговоре точку?      — На многоточие похоже больше.      — Точку с запятой.      — Да, пожалуй, — засмеялся Тим. — Прямо как с моими суставами.      Дэмиен фыркнул, отпуская их руки и плавно поднимаясь с кровати, подхватывая в движении с прикроватной тумбы баночку с мазью и закрывая ее.      — Воистину до следующего раза.

#Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my work

[dc-tired]

Святочный бал|Гарри Поттер АУ

(промт из голосования для TimDami Week 2021, день 4) 

По идее это немного переделанная неделя ТимДэми, но я не уверена, что буду ее так тэгать, так как я пощу все это не на английском.

     — Иногда, ребята, я думаю, что вы хотите нас угробить, а не научить.      — Спокойно, вороненок. Подумаешь, маленький взрыв, ты на зельеварении и не такое устраивал.      — Это было случайно!      Джейсон посмотрел на него таким взглядом, что стало ясно, что он ему не верил. Дик кашлянул, пытаясь спрятать улыбку.      — Может, все-таки лучше займемся чем-то не настолько разрушительным? Я не уверен, что шестикурсникам нужно заклинание сбривания бороды, если они не хотят чтобы профессор Пенниуорт отправил их на отработку.

     Все присутствующие в комнате обернулись на пуффендуйца, и даже сосредоточенно зубрящая ЗОТИ Стеф оторвала голову от книги.      — Мистер Пенниуорт буквально лучшее, что Хогвартс видел за последние сто лет, — неуверенно подал голос Дьюк, — я не знаю, кому вообще может прийти голову сотворить с ним что-то такое. Надо быть последней гадюкой, чтобы…      Дэмиен многозначительно кашлянул.      — Прости, я не имел ввиду… — парень смущенно нахмурился, — в смысле… кто вообще?.. Ладно, знаете что? С вами я научился за последние два года просто не задавать вопросов, так что забудь.      — Я научился за последние четыре закрывать на их выходки глаза, — пробормотал Дэмиен, загораживаясь учебником по древним рунам. — Очень помогает сохранить душевное равновесие.      — Да я не… — заикнулся Дик, — в том году кто-то из семикурсников это сделал, это не было призывом к… — он вздохнул и сдался, — да��айте просто заниматься дальше.      Тим переглянулся с Кассандрой и она жестом предложила ему потренироваться с ней. По крайней мере, из всех их компашки Касс явно была одним из самых разумных выборов.      Впрочем, не все так было плохо; когда они все коллективно складывали свои клетки мозга, работа шла весело и задорно, но сегодня среди них не было Барбары, контролирующей процесс, поэтому в том, что они чуть не взорвали манекен с бородой вместо того, чтобы его побрить, ничего удивительного не было.      Дик и Барбара все это начали, вообще-то, еще много лет назад, а потом девушка подключила к ним и Джейсона, тот — самого Тима, Тим привел Кассандру и Стеф, а позже Дик выловил из второкурсников Дэмиена, а Стеф привела Дьюка. Хогвартс, насторожившийся еще в самом начале формирования группы, теперь просто трепетал. Тим иногда чувствовал, как дрожали его стены, когда они собирались в Выру��ай-Комнате, и не мог осудить замок. Хотя учиться вместе разным курсам было, конечно, веселее.      А еще они своей разношерстной компанией ужасно напоминали значок Виндоус, о чем не уставал шутить полукровка-Тим, и над чем каждый раз смеялись Барбара, Стэф и Джей, близко знакомые с маггловской культурой.      — Патронус? — неуверенно предложил Дик спустя некоторое время, когда они с Дьюком успели отработать очередное заклинание. — У Касс почти получилось в прошлый раз.      Тим и Дэмиен мученически переглянулись. Джей, заметивший их переглядки, ухмыльнулся.      — Или можем обсудить приближающийся Святочный бал, ребятишки. Уверен, вам есть о чем пожаловаться.      Тим почувствовал, как заливается краской под намекающим взглядом парня, и тут же схватил палочку, почти рысцой перебегая поближе к Дику. Уж лучше потратить время на безрезультатные попытки, чем на насмешки Джейсона: чем ближе был бал, тем более невыносимым он становился.      Тим только на секунду обернулся, заметив как Дьюк срочно засобирался за домашней работой по трансфигурации, а Дэмиен снова спрятался за книгой и прикинулся одним целым с креслом, в котором сидел. Глядя на него, у Тима снова, в который раз за день, беспомощно замерло сердце.      Иногда он думал, что Шляпа очень поспешила с его определением на факультет самых сообразительных, потому что в эту категорию он иногда явно не попадал. Возможно, Слизерин, как факультет самых амбициозных, подходил лучше, хоть тогда, сидя на табуретке на виду у всей школы на распределении, он еще не очень это понимал; сейчас же, глядя на Дэмиена, Тим жалел, что не знал об их встрече заранее: тогда он, безусловно, выбрал бы сам.      Джей на его размышления еще год назад только похлопал его по плечу и деланно-сочувственно заметил, что в жизни каждого учащегося в Хогвартсе рано или поздно вопрос правильно подобранного факультета всплывал, так что это было лишь периодом, который каждый проходил. Возможно, он понимал, что в Когтевране было куда тише, чем в гостиной Гриффиндора, но на седьмом году обучения уже поделать с этим ничего не мог. Ботаник несчастный. Впрочем, Тим не злорадствовал.      Ну, разве что чуть-чуть, и то только потому что Джей над ним смеялся.      Возможно, все было бы правда немного проще, будь он на Слизерине: во всяком случае, Тим хотел так думать, каждый раз неосознанно любуясь тем, как изящно и эффективно Дэмиен справлялся с задачами, которые перед собой ставил. Это не могло не заворожить его, человека, ценящего в людях тягу к росту и становлению лучше.      Стеф взвизгнула, и, задумавшийся о своем, Тим встрепенулся, поднял взгляд и замер. По комнате, скользил серебряный лебедь; медленные, бесшумные движения его крыльев захватывали дух. Он казался внезапно огромным, величественным, но от его присутствия становилось только легче на душе, и Тиму несколько мгновений потребовалось, чтобы понять: у Касс наконец получилось вызвать своего телесного Патронуса.      Они проводили взглядом поднявшегося лебедя, и только когда он растворился, Джей задорно засвистел, и остальные тут же захлопали, громко и радостно поздравляя девушку.      Дэмиен поймал взгляд Тима и улыбнулся уголком губ, и парень знал, что в этой улыбке было: и радость за Касс, и своя собственная легкая печаль, и сочувствие. Из них из всех они вдвоем остались в поиске своих счастливых воспоминаний, которых не всегда хватало даже на серебристое облако, и они бились с этим уже второй или третий год, и много кто из старших ребят пытался помочь им, подсказать, но результат оставался все тем же, не смотря на то, сколько усилий они прикладывали.      «Зелья» — одними губами сказал юноша и, поднявшись, одарил Кассандру поздравительной улыбкой, и отвернулся к стоящему в углу комнаты котлу. Тим постоял еще несколько секунд, прежде чем стиснуть сияющую гриффиндорку в объятьях, и присоединиться. Он не знал, что чувствовал: и радость за чужое — невероятное — достижение, и огорчение самим собой, и застрявшее от предложения Дэмиена сердце, и оставшееся после Патронуса чувство расслабленности.      И раздражение от переполненного намеком подмигивания Джейсона. Надо попросить юношу научить его сварить что-нибудь для расстройства желудка, честное слово.

***

     — Тебе лучше поторопиться, Тимми, — посоветовал Дик, стараясь изо всех сил сдерживать улыбку, — осталось две недели, и если ты пропустишь и это время, то, поверь, еще долго будешь жалеть.      — Это просто бал, — проворчал парень, пытаясь спрятать лицо от чрезмерно понимающе глядящего на него пуффендуйца, — танцы.      — А по тебе не скажешь, — усмехнулся старший, — что это просто. Слушай, я понимаю, я до сих пор помню, как ужасно боялся Барбару в первый раз пригласить.      — Ты парень, — проворчал Тим, — она девушка.      — Это единственное, что тебя пугает?      — Меня это не пугает, — фыркнул парень, — но это… слушай, это риск, понимаешь? Помнишь как Дэмиена на втором курсе дразнили? И на третьем тоже, только в том году более или менее… я не хочу, чтобы он снова во все это окунулся. Он этого не заслуживает.      — Не заслуживает, — тихо согласился Дик, — но он точно заслуживает возможности принять решение сам. К тому же, я не думаю что сейчас много кого напрягут два танцующих вместе парня. Я почти уверен что Касс и Стеф будут танцевать в паре тоже.      — Не романтически.      — Я уже не зарекаюсь утверждать, — фыркнул Дик, — у Стеф было очень маниакальное выражение лица, когда она об этом сказала. К тому же, — он смягчился, — вы не обязаны предъявлять, что встречаетесь, это может быть просто совместное времяпровождение для непосвященных. Я почти уверен, что если Дьюк не уговорит свою подружку, то он украдет на один танец Стеф и они абсолютно серьезно выйдут на центр Зала и станцую ча-ча-ча, с них станется.      — Мы не встречаемся, — смущенно пробормотал Тим. Дик вскинул бровь.      — И буквально вся наша компания ужасно об этом жалеет. Ваши переглядки скоро всех в Хогвартсе с ума сведут.      — Нет у нас никаких переглядок! Я просто… я не знаю, хочу ли этого, — тише пробормотал парень. — Это правда риск. Сейчас все хорошо, мы тусуемся в одной компашке, вместе делаем уроки и учим друг друга, и я не хочу все это развалить вот так вот глупо.      — О, Тим, — вздохнул Дик и сочувственно погладил его по плечу, — иногда я думаю, что нам нужен факультатив по работе с чувствами, правда.

***

     До бала оставалась неделя: Тим напряженно грыз ногти в темноте загораживающего его полога и думал.      Он правда хотел — больше всего на свете — позвать Дэмиена на Святочный бал; насколько он слышал, юноша еще не приглашал никого сам, так что, может, у него еще был шанс, но…      Он сказал Дику правду: он не хотел рисковать так глупо, чтобы лишиться того комфорта, который они между собой построили. Возможно, подумал с горечью Тим, вот почему он не был на Слизерине в конце концов. Он любил учебу и совершенствовался, как истинный когтевранец, но амбиций у него явно местами не хватало.      Хотя, учитывая его промахи с Патронусом вот уже третий год, может, и Когтевран подходил ему только наполовину.      Стеф, наверное, стукнула бы его по голове, услышь она его самокопания прямо сейчас.      Но Дэмиен… Тим не готов был отказаться от их совместного времяпровождения за котлом, когда юноша объяснял ему нелюбимый когда-то предмет; Дэмиен был невероятно хорош в зельях и, несмотря на то, что был на курс младше Тима, по знаниям его явно обгонял. Он не был готов из-за неловкости не иметь возможности поддержать слизеринца, когда очередные часы тренировок заклинания Патронуса ни к чему не приводили; не хотел отказываться от наблюдения того, как Дэмиен стремился к анимагии — его упорство сразило Тима окончательно еще год назад, и…      А ещё Дэмиен был ловцом, и Тим, чьей задачей вообще-то был коффл, даже в игре не всегда мог отвести от юноши глаз — и он совсем не хотел терять это, прятать это, смущаться этого больше, чем сейчас.      Их совместные обходы замка, как старост, разговоры в эти минуты, шутки: все это было слишком дорого, чтобы отказаться по собственной прихоти.      Тим почувствовал, что горечь накатывает на него с головой, �� приказал себе: прекрати хныкать. Ты и сам знаешь, что куда лучше не иметь, чем иметь и потерять.      И все же, лежа в постели, спрятанный от всех глаз за синим пологом, он позволил своему засыпающему разуму формировать картины: они с Дэмиеном в объятьях друг друга, переговаривались о чем-то так уютно под большим дубом у озера; Дэмиен, откинувшийся головой на его плечо в гостиной Пуффендуя, посмеивается над очередной шуткой Стеф и нежно сжимает его ладонь в своей; Дэмиен, выходящий после СОВ из кабинета, и он, Тим, обнимающий его и поздравляющий, ласково гладящий его лицо; они в Хогсмиде, в книжном магазине, шутливо подпихивают друг друга у полок; на каникулах, вместе у Тима дома, и он показывает юноше необычности маггловского мира; они выпускаются из Хогвартса; вместе — спустя годы, более взрослые, но все ещё бок о бок, рука об руку.      Ему стало так хорошо от этих картин, так светло, как никогда не было; безмятежная, чистая радость обняла сердце Тима, наполняя его воздухом, будто желая поднять к потолку, и Тим понял: вот оно. Он раскрыл глаза, стряхивая сладкую дрему, и потянулся за палочкой, шепча заклинание Патронуса, и величественный серебряный силуэт вырвался из ее кончика, просачиваясь сквозь полог, и снаружи послышались удивленные голоса его соседей по комнате.      Парень вскочил, выглядывая за тяжелые шторы: дракон скользил по периметру спальни, сложив крылья, переступая по полу и чужим вещам совершенно беззвучно, оставляя после себя слабый мерцающий свет, пока, не сделав круг, не остановился около его кровати и не исчез, словно пургой развеянный образ.      Вот оно, ошалело подумал Тим, не обязательно было иметь счастливое воспоминание; если его не было, его можно было просто… придумать.

***

     Он схватил Дэмиена за руку, едва их занятия закончились, и потянул к лестницам; юноша едва успел переглянуться с Диком, прежде чем они скрылись за поворотом, но Тим все равно успел увидеть, как пуффендуец показал Дэмиену большие пальцы.      — Если бы я не знал тебя лучше, подумал бы, что ты сошел с ума, — пробормотал слизеринец, едва поспевая, но не вырываясь. — Что случилось?      — У меня получился, — возбужденно повернулся к нему Тим, — у меня получился Патронус вчера вечером, и…      Глаза Дэмиена зажглись. Он остановился, схватил руку парня своей свободной рукой и ощутимо сжал.      — Кто у тебя? — прошептал он, наклоняясь ближе. Не будь он таким переполненным энергией, Тим, наверное, смутился бы этого, но сейчас он только радостно тряхнул головой.      — Дракон, но это неважно, послушай: воспоминание не единственный способ создать Патронуса. Я имею ввиду — у нас с тобой столько лет не получается найти подходящее, но вчера я… в общем… его можно придумать.      Дэмиен на секунду нахмурился, прежде чем в его глазах скользнуло понимание; он сжал руку Тима крепче.      — Ты думаешь…      — Я знаю! Только это должно быть что-то очень, очень радующее тебя, что-то, что вызывает в тебе счастье, эйфорию, — Тим вдохнул поглубже воздуха, и возбужденная его улыбка превратилась в чуть неловкую. — Только после этого немного больно выныривать в мир, где того, чего ты так сильно хочешь, не существует, но это не такая уж и большая плата за телесный Патронус, да?      В восторге поднятые плечи Дэмиена опустились.      — Да, наверное, — сказал он; Тим уловил в его голосе сомнение, но не дал этому чувству завладеть с собой, и возобновил их движение в сторону Выручай-комнаты.

***

     Дэмиен стоял в центре аудитории уже некоторое время, закрыв глаза и крепко сжав волшебную палочку; Тим не решался его беспокоить, но что-то свербящее не давало ему покоя. Он хотел, так хотел чтобы у юноши все получилось, чтобы и он тоже, наконец, достиг того, к чему так отчаянно стремился последний год — но Дэмиен не двигался, ни один мускул не дернулся на его лице. В молчании прошло еще несколько минут.      — Все, что угодно? — вдруг тихо спросил слизеринец, не открывая глаз.      — Все, — сказал Тим; его собственное дыхание на мгновение прервалось. — Это же только в твоей голове, Дэмс. Никто не узнает.      — Разве это не странно, если я думаю о... ком-то? — неуверенно поинтересовался Дэмиен, размыкая веки. Брошенный сквозь ресницы на Тима взгляд заставил его сердце глупо и безнадежно подпрыгнуть.      — Это в твоей голове, — повторил он мягче, — ты не можешь мыслями кому-то навредить. И это… не странно. Многие мечтают о ком-то, так что… — Тим повел плечом и ободряюще улыбнулся. — Все в порядке.      Дэмиен снова сомкнул глаза; он нахмурился, и еще пара минут прошла в тишине, пока, как показалось когтевранцу, юноша чуть заметно не покраснел и поднял палочку. Тихий выдох заклинания сопроводил ее движение — и привычное серебряное облако вырвалось из самого ее кончика, и только Тим успел подумать, что снова ничего не получилось, как из тумана словно начала формироваться фигура, медленно, неуверенно; сияющего серебра становилось больше, оно росло, и, прежде чем Патронус успел проявиться окончательно, Тим понял с замиранием сердца: у Дэмиена тоже был дракон.      — Дэмс, — позвал он хрипло, — открой глаза.      Слизеринец послушался, и Тим не знал, за чем следить: за распахивающим крылья драконом или Дэмиеном, на чьем лице с каждым мгновением осознания сменялись эмоции — недоверие, удивление, восторг, счастье, испуг, смущение, смирение и мягкость — такая, какой Тим еще ни разу в своей жизни еще не видел.      Дракон величественно шагнул, и Дэмиен не отводил от него глаз. Серебряная дымка, шлейфом остававшаяся за Патронусом, почти звенела в абсолютной тишине, и ощущение безопасности и защиты хлынуло, словно чужое горячее дыхание, в пространство между ними, и Тим подумал: он мог бы заплакать от облегчения, если бы мог дышать.      Дракон растворился, едва вернулся к Дэмиену, но они оба так и не сказали с той секунды ни слова. Юноша смотрел на волшебную палочку в своей руке, а Тим думал, что нужно было делать и говорить дальше, что подошло бы для поздравления, как…      — Это многое подтверждает, — наконец, усмехнулся Дэмиен. Он поднял голову, встречаясь с когтевранцем взглядом, и в его глазах парень увидел облегчение.      — Я… — неуверенно начал было Тим, все еще подыскивая слова, но юноша прервал его.      — Когда-то я боялся, — сказал он, и что-то мелькнуло в глубине его глаз, — что мать обманом опоила отца амортенцией и тем самым лишила меня возможности испытывать любовь, но, — он усмехнулся, — думаю, даже объяснения Ричарда не дали мне достаточного успокоения, но Патронус... — он качнул головой, и снова то самое мягкое выражение его лица заняло свое место в чуть заметном изгибе его губ, едва заметных складках в уголках глаз. — Спасибо, что научил меня. Я невероятно это ценю.      Тим отрывисто кивнул; сердце барабанило в его груди так, что он с трудом слышал свои собственные мысли. Впрочем, Дэмиен не дал ему времени.      — Полагаю, — сказал он, запуская руку во внутренний карман своей мантии, — я давно должен был отдать тебе вот это.      Тим взял протянутый ему конверт, и пергамент беспокойно захрустел в его пальцах, пока он с трудом распечатывал его.      В его руках было приглашение на Святочный бал. Невероятно аккуратная белоснежная карточка, вручную подписанная и украшенная изящным узором, спрашивающая его, не хотел ли он составить Дэмиену пару на танцах, и Тим… расслабление, до этого не равное даже покою вызванного Патронуса, накрыло его с головой. Он усмехнулся, заставляя себя вернуть себе голос, и, более хрипло чем хотел, заметил:      — Я надеялся сделать это первым.      Дэмиен засмеялся, и облегчение в звуке его голоса заставило Тима смеяться тоже. Они шагнули друг к другу, пока юноша не обхватил его свободную ладонь и не улыбнулся так ярко, что у парня дыхание перехватило.      — До бала осталось шесть дней. Полагаю, между нами счет шел на минуты, — он стиснул руку старшего крепче, и Тим фыркнул.      — Ну, если честно, с меня бы сталось и в последние полчаса тебя пригласить, так что, знаешь…      Глаза Дэмиена смеялись так волшебно, что парень наклонился, просто желая быть ближе, и юноша подался навстречу, пока они легко не столкнулись лбами.      — Я такой дурак, Дэмс.      — Нет, — фыркнул слизеринец, и его тепл��е дыхание заставило Тима счастливо задрожать, — просто нам обоим нужно немного гриффиндорского безрассудства.      — Ну, если учитывать, что Джейсон нам этого во век не забудет…      Дэмиен снова усмехнулся и прикрыл глаза.      — Ричард тоже.      — И это я еще молчу про Стеф.      — Если честно, — шепнул юноша минуту погодя, — я сначала подумал, что ты собираешься рассказать про какой-нибудь очередной сумасшедший план, вроде того как влезть в Турнир до начала второго испытания или еще что-то в этом роде.      — Я не настолько дурак в эту убийственную чепуху ввязываться, — засмеялся Тим, — мне ЖАБА по зельеварению в следующем году хватает с головой. К тому же, когда я делал что-то безумное настолько?      — Ты в том году попытался уговорить преподавателей постави��ь тебе все СОВ в один день, а когда они отказались, завалил Министерство письмами.      — Ну-у-у, — уклончиво промычал парень, — это все равно не в таких масштабах.      — Мне напомнить твой четвертый курс?      — Когда я… нет, н-е-ет, — засмеялся Тим снова, — ладно, хорошо, но я думал, об этом все забыли.      — Такое забудешь.      Они вновь замолчали, по прежнему прижавшись друг к другу лбами и держась за руки; редкий хруст пергамента между пальцев прерывал наполненную звуками дыхания тишину.      — Ты пойдешь со мной на бал, Дэмс?      — Кажется, мое приглашение говорит само за себя.

***

     Они были на балу, в руках друг у друга, кружась по залу, будто две птицы; мало что могло отвлечь внимание Тима от ютящегося в его объятьях Дэмиена, хоть он и заметил краем глаза, как Джейсон влепил младшекурснику из Гриффиндора подзатыльник. Впрочем, за вечером танцев не последовало ни возобновления насмешек в сторону младшего, ни издевательств, только дружеские подначки их разношерстной компании.      Они сходили вместе в Хогсмид на выходных, и у Тима от воспоминаний об их прогулке приятно кружилась голова еще долгое время, и отвоевали себе кресло в гостиной Пуффендуя, устроившись у огня и с улыбками наблюдая за шуточными перепалками Стеф и Дика; Дэмиен и правда держал его тогда за руку весь вечер. И, после СОВ, слизеринец на самом деле спрятал голову на его плече, уставший, но довольный и наслаждающийся незатейливой лаской и теплыми словами, что утешал его Тим. И весной они и правда переговаривались о прошедших экзаменах, уютно устроившись в объятьях друг друга под большим дубом у озера; и на каникулах, обойдя Лондон вдоль и поперек, налюбовавшись вдоволь на достопримечательности, Тим успел показать то, что было для него привычным, и что Дэмиена восхищало невероятно, и — выпустившись из Хогвартса — спустя годы, они все ещё были друг с другом бок о бок, рука об руку. И это, наверное, было самым лучшим возможным волшебством, на которое они оба были способны.

#Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my work

[dc-tired]

I don't know if I can tag this art as TimDamiWeek, because it's not in the proms for this year, but it was in the voting. If you know the answer, let me know!

But anyway, Mythology AU.

He hadn't made an off-commission sculpture in a long time: his now-famous name simply didn't allow him that luxury. But for the past few months a strange, unlike-before loneliness had gripped his heart, and Damian was ready to seek company anywhere to fill the void. The long period of sleepless work on the sculptures that had preceded this condition had not helped to dull the loneliness, but at least the result of his work was in a secluded corner of his workroom. Damian approached the statue of the sad young man and sank down beside it, resting his cheek against the cold stone shoulder. "I'm just tired," he whispered, closing his eyes. "Maybe a little rest could help me." Perhaps the comforting touch was only dreaming to him.

(RU) ↓

Это не промт для недели дэмитимов 2022, но он был в голосовании этого года, и я выбрала его вместо других заданий

Он не создавал скульптуры не по заказу уже долгое время: его ставшее знаменитым имя просто не позволяло такой роскоши. Но последние месяцы странное, не похожее ни на что до этого одиночество охватило его сердце, и Дэмиен был готов искать компании где угодно, лишь бы заполнить эту пустоту. Долгий период предшествующего этому состоянию бессонного труда над скульптурами не помог заглушить одиночества, но, по крайней мере, плод работы находился в укромном уголке его мастерской. Дэмиен приблизился к статуе печального молодого человека и опустился рядом, прижавшись к холодному каменному плечу щекой. - Я просто устал, - прошептал он, закрывая глаза. - Может, небольшой отдых сможет мне помочь. Наверное, сквозь дрему коснувшиеся его пальцы лишь померещились ему.

#Tim Drake #Red Robin #Damian Wayne #Robin #timdami #damitim #my art